Лицо войны. Военная хроника 1936–1988 - Марта Геллхорн

на дорогах сгущался. Беженцы передвигались на санях по этой белой, смертельно холодной стране; в основном это были старики, сгрудившиеся вокруг своих мешков и свертков, с лошадью-другой, привязанной к саням и трусящей позади. Война длилась пять дней, и первый шок уже прошел. Никакой паники не было, только твердая решимость защищать свою страну, и теперь казалось, что люди точно знают, куда они должны идти, что у каждого человека есть какая-то особая работа, которую необходимо выполнить во имя общего дела. Итальянский журналист в Хельсинки заметил: «Тот, кто может выжить в финском климате, может пережить все что угодно», и мы с восхищением решили, что финны – крепкий и неумолимый народ. Мы видели, что они принимают эту войну как должное, будто нет ничего особенного в том, что три миллиона человек сражаются против ста восьмидесяти миллионов.

Одно из худших впечатлений от этой войны – вождение автомобиля. В городах ли, в деревнях ли вы постоянно едете в темноте, а в сельской местности дороги к тому же узкие и обледенелые, словно каток. Кроме того, ужасно холодно. Однажды поздно вечером мы остановились на ферме, чтобы оттаять, прежде чем продолжить путь. Ферма принадлежала Свинхувуду, первому региусу и третьему президенту Финляндии: все финны называют его Пекка и очень любят[20].

Президент, высокий пожилой мужчина в рубашке, как у дровосека, и высоких сапогах, сам провел нас в дом. Его жена, ясноглазая, маленькая смуглая женщина почти такого же возраста, как и он, присоединилась к нам в гостиной. В их доме были расквартированы шестнадцать солдат, с которыми они обращались словно с собственными детьми. Старый президент провел два с половиной года в Сибири, потому что отказался нарушить финские законы под диктовку России[21]. За эти годы его жена трижды ездила в лагерь для заключенных, чтобы заботиться о нем. Об их верности друг другу и Финляндии ходят легенды, и теперь эта крепкая пожилая пара кажется символом своего народа. Как и все остальные финны, они ненавидят войну. Как и все остальные финны, они понимают, что означает эта война.

Но они долго строили свою страну, и хотя идеальных стран не бывает, они знают, что в Финляндии люди не страдают от безработицы и голода, государство заботится о здоровье граждан и о стариках, которые не могут работать, школы доступны для всех, справедливое распределение богатства гарантировано благодаря системе кооперативов, широкому распространению государственной собственности на промышленность и транспорт, а также дешевой земле. Люди здесь могут верить во что хотят, говорить, как считают нужным, и читать все, что пожелают. Они не собираются легко сдаваться, и хотя эта война – катастрофа, они принимают ее спокойно, потому что другого выбора у них нет.

Президент Свинхувуд предложил нам небольшие яблочки из своего сада и рассказал, как прекрасна Финляндия летом, а его жена попросила нас вернуться и навестить их, когда война закончится победой.

– Мы никуда не уедем, – сказала она. – Это наш дом.

Армия численностью, возможно, полмиллиона человек, опирающаяся на сплоченное и бесстрашное гражданское население численностью два с половиной миллиона человек, предпочла вести оборонительную войну, чтобы сохранить свою страну, свою республику и свой образ жизни: трудолюбивый, мирный и достойный.

Возле дома в Хельсинки стоял девятилетний мальчик и смотрел на русские бомбардировщики. Белокурый и пухлый, он стоял, положив руки на бедра и расставив ноги, и смотрел в небо с упрямым, серьезным лицом. Он старался стоять ровно и неподвижно, чтобы не пригнуться от шума бомбардировщиков. Когда снова воцарилась тишина, он сказал:

– Мало-помалу я становлюсь по-настоящему зол.

Карельский фронт

Декабрь 1939 года

Дорога была достаточно широкой для автомобиля, но у моста чуть сужалась. Синеватые фары тускло освещали обледеневший снег лишь на метр с небольшим.

– Осторожно, – сказал водителю наш солдат-проводник.

До этого мы ехали на первой передаче, а теперь, казалось, едва тащились. Внезапно слева в свете фар показался красный столб, обозначающий мост. Движение по мосту казалось более плавным по сравнению с дорогой, но здесь было скользко. Когда мы его переехали, солдат выдохнул.

– Это опасно, – объяснил он, – мосты заминированы. Я о том, что если занесет… Один из наших подорвался на такой мине, и мы даже найти его не смогли. Сейчас нужно будет пересечь еще один. – Машина проехала в каких-то сантиметрах от края моста.

Наш водитель, из гражданских, включил фары на полную; переезжать эти мосты в темноте он больше не собирался. Сосновый лес, черный и густой, выступал на фоне снега, на дороге поблескивал лед. Мы пересекли второй мост, и водитель вздохнул с облегчением, а солдат предложил мне сигарету. Следовавшая перед нами штабная машина, выкрашенная в мертвенно-белый цвет, – в этих местах он выполняет роль камуфляжа – дважды мигнула фарами, свернула за угол и внезапно помчалась по узкой дороге через открытое заснеженное поле. Мы последовали за ней – со включенными фарами и на более разумной скорости. Солдат что-то пробормотал, лес вновь окружил нас, и солдат заговорил с водителем вежливым тоном, будто вел светскую беседу. Тот быстро ответил. Я спросила, о чем они говорят. Финский – не тот язык, который можно освоить на месте за короткое время.

– Он говорит, – перевел водитель, – что не следовало мне включать фары, проезжая через то поле, или же гнать стоило быстрее. Там русские могли нас увидеть. Но еще он говорит, что они паршивые стрелки и пока ни разу не попали по дороге.

Наш солдат-проводник, лейтенант, носил серую меховую шапку и пальто, немного вычурное на вид, но на самом деле теплое и удобное, с каракулевым воротником и отделкой, а еще кожаные сапоги выше колен с загнутыми носками. Ему был двадцать один год, откликался он на прозвище Виски. Я понятия не имела, где мы и куда направляемся, потому что с момента выезда из Виипури[22] мы колесили по этим никак не обозначенным ледяным дорогам уже три часа.

Теперь Виски сказал остановиться, мы выгрузились из автомобиля и подошли к четырем штабным офицерам, вылезшим из машины, которая ехала впереди. Мы говорили шепотом. Вспышки освещали небо, словно молнии в летнюю грозу, а звук выпущенных финских снарядов был очень громким и глухим; там, куда они били, эхом откликались взрывы. Я целый час ждала, когда в ответ заговорят русские батареи, но они по-прежнему молчали.

Неподалеку от нас колонна солдат грузилась на небольшие сани, которые финны используют в качестве транспорта. В этих лесах и на этих дорогах сани – самое эффективное средство передвижения. Вереница солдат растянулась далеко в темноту. По моим подсчетам, это была рота из 150 человек, но я могла и ошибаться; большинство из них, одетые в белые комбинезоны поверх формы, были неотличимы от снега, а те, что были в темной одежде, сливались со стволами деревьев. Они передвигались быстро, в абсолютной тишине, и лишь иногда зарево от выстрелов освещало человека, наклонившегося поправить сапоги, или другого, хлопающего в ладоши, чтобы согреться.

Затем над колонной пронеслось четкое трескучее слово. Первым его произнес офицер во главе колонны, командовавший операцией; его повторил по цепочке каждый двадцатый, теперь оно звучало над дорогой как песня, и сани и люди тронулись с места.

– Вперед! – позвал голос из темноты.

– Вперед! – отозвались другие голоса.

Это была первая крупная ночная операция за всю войну. До позиций русских оставалось меньше семисот пятидесяти метров, и весь этот день их заманивали в ловушку. Финский полковник, отвечавший за этот участок фронта, считал, что к ним в руки попала целая русская дивизия. Передвигаясь в темноте, два батальона финских солдат должны были обойти русские войска и атаковать с их тыла, в то время как другие подразделения нанесут удар с фронта.

Мы смотрели, как они уходят, а затем услышали позади грохот машин и отступили в кюветы, чтобы освободить дорогу. Подъехали и остановились нагруженные боеприпасами грузовики, их фары горели, как кошачьи глаза. Видимо, прибывающие колонны снабжения невольно заблокировали дорогу.

Подошел офицер, которого я знала три часа, то есть он уже был, считай, старым