Химеры - Елена Ткач

Сашка так увлекся своим наблюдением, что на какое-то время перестал следить за входными дверями. И вдруг… точно его кто-то толкнул! Он повернулся… По ступеням гранитной лестницы сходила легкая стайка девушек, и такая походка у них была… нет, по земле так не ходят — так ступают по облакам! И первой шла, размахивая объемистой сумкой, его Марго!

Он дернулся, отвернулся, хотел убежать… Как интересно он будет выглядеть сейчас в её глазах, толстый Пончик, сопливый мамашин сынок? Нет, бегство — это позор! Зачем тогда все? Он пойдет за ней, куда бы она ни пошла, поедет, куда б ни поехала… Отошел в сторонку за кустики, подождал, когда девушки пройдут мимо, и тронулся следом. Проходя, они взглянули на него как на пустое место, и, продолжая свой оживленный разговор, двинулись по 2-й Фрунзенской, свернули налево — к Комсомольскому проспекту, и все это время прохожие — все как один! — заглядывались на них. А он… он, задыхаясь, тащился следом — от волнения снова вернулась одышка, и шаг стал тяжелым как прежде. И тут… тут Марго обернулась. В это время вся их девичья стайка приблизилась к остановке троллейбуса. Это было точно как в его сне! Только там она улыбнулась ему, точно звала за собой, а теперь… Теперь она оглядела его как глядят на клопа, ползущего по обоям! Поглядела, презрительно фыркнула, сказала о чем-то подругам, те как одна обернулись и уставились на него. Нет, это было уж слишком!

Он замер на месте, потом шагнул, покачнулся как пьяный, споткнулся… Девицы расхохотались! Тогда Сашка сжал кулаки, спрятанные в карманах, стиснул зубы, собрал всю свою волю и пошел вперед — к ним навстречу. Но тут подошел троллейбус, девчонки впорхнули туда, двери захлопнулись… он остался один.

И, вернувшись домой, раздевшись, заглянул к маме в комнату — та спала. И на цыпочках прокрался к бронзовому божку, бухнулся на колени… Сашка сейчас почти ничего не соображал, кроме одного — ему нужна помощь! Он не может так больше, просто не может! Он ведь сказал себе в тот вечер, когда увидел её, что душу черту готов отдать, что ж, пускай будет так! Нет, конечно, мамин божок не черт… Саня не знал, кто он на самом деле. Но отчего-то догадывался, что дух, которого изображает бронзовый идол, уж никак не светлый… А, ну и плевать, лишь бы помог ему, только бы Маргарита была с ним… пусть даже во сне. Сашка знал, что вся цепь событий этой безумной осени, все что случилось: взгляд химеры, божок, странные сны, черная тень — все это как-то связано вместе. И началом этой цепи стал его одинокий путь под дождем и старик, которого он избил. Старик, который ослеп из-за его выходки. И теперь помогает ему стать художником и говорит, что верит в него… Это какой-то бред, не иначе, разве в жизни бывает такое? Получается так! И он больше не понимает, кто же он сам — гад ползучий или все-таки человек. Да ещё не простой человек, а талантливый, у которого дар по словам старика… А Бодлер? Может, все началось с него? С того дня, когда он прочитал это: «Жизни, жизни в розовом свете!» А сам Бодлер, кто он?! Сашка попросил у старика томик стихов и прочел от корки до корки. И как совмещаются в одном человеке эти корчи души, эти жуткие вопли и вера в то, что поэт как венец творения причастен к высшей славе Вечного Трона! так сказано в стиховорении «Благословение». А чей тогда Вечный Трон? Божий? Значит, Он есть? И что, это не сказки?! Нет, Сашка теперь ничего уж не понимал, он только хотел быть с ней — со своей королевой. Он должен найти свою Красоту, уж почти нашел… но она — не Марго — нет! Потому что настоящая красота не способна вот так насмехаться! Издеваться над тем, кто просто идет по улице и вовсе не виноват, что природа или другая какая-то сила сотворила его таким, какой есть… И все-таки он заставит Марго подчиниться ему и тогда… тогда он найдет свою высшую Красоту, потому что станет самым сильным на свете. Да, она покорится ему!

Сашка не мог, не умел молиться — просто вытащил из кармана пирожное, завернутое в салфетку, которое купил по дороге. Купил, уже зная о том, для кого оно предназначено. И положил его на тарелку перед бронзовым идолом. Он стоял на коленях — толстый нелепый парень — и раскачивался из стороны в сторону, сжав голову руками. Губы его шевелились. Он просил о своем.

А потом как сомнамбула, почти ничего не видя, пробрался к себе, упал на кровать и провалился в сон. И там, во сне, Сашка снова был сильной и дерзкой птицей. Он летал над землей, наслаждаясь своей свободой, а потом углядел свою жертву — какую-то птичку, которая сидела в гнезде, с лету спикировал, цапнул и рвал её, рвал…

А наутро, когда проснулся, почувствовал возле себя что-то нежное, мягкое, влажное. Опять взмок? — с омерзением подумал он, откинул одеяло…

Возле него на простыне лежали пестрые перышки со следами крови. И ещё коготки, коричневатый раскрытый клювик и подернутый мертвенной пеленой сизый глаз.

Глава 8

БЕЗНАДЕГА

Сашка как ошпаренный сорвался с кровати, точно в ней свернулась змея.

— Что это, что? — выпалил вслух, шарахаясь в угол. — Неужели все это на самом деле? И этот сон… Нет, так не бывает, просто не может быть! А почему? — вдруг спросил он себя с какой-то усталой покорностью. — Разве ты, Пончик затюканный, можешь знать? Ничего, ничего-то ты знать не можешь. Со мной происходит что-то, я болен наверное… А может, наоборот, я здоров, он сел на пол, пораженный внезапной мыслью, — и этот идол… исполняет мои желания?

— Ты услышал меня? — крикнул он, не таясь, не боясь, что его мать услышит. И с этим криком резко обернулся к двери, что вела в коридор.

… И тут же увидел в углу черный зонт. Тот стоял, прислоненный к стене, как и прежде. Вот он, знак! Его услыхали! Ведь и началась вся безумная свистопляска с этого самого зонта. Он снова упрятал его под кровать, когда чертов Димон всучил ему зонт чуть не насильно. А теперь вот он — на тебе! Стоит как ни в чем не бывало. А ведь, когда он ложился спать, его в углу не было. Мать спала… Значит тот, кто водворил зонт на прежнее место, не видим ни ему, ни матери… никому. Но он есть!

Парень потряс стиснутыми кулаками в воздухе — ну, теперь-то он им покажет! Им всем! Ведь теперь, с незримым своим покровителем, он может горы свернуть! И Маргарита — она от него не уйдет!

«А ты помнишь, какая плата за эти победы? — шевельнулась тревожная мысль. — Ты же цену назначил не малую — ведь душа…»

— Эй, там, внутри! Даю команду заткнуться! — бодренько этак вякнул Санька вполголоса — боялся, что мать все же проснулась от его криков. Нечего теперь сопли распускать — дело сделано! Вот и поглядим, какая жизнь лучше: жирной личинки, заключенной в земле как в тюрьме, или того существа, которое из неё вылупится. Ведь я, можно сказать, вылупляюсь! Ага, нормальное слово! — он расхохотался. И смех этот был каким-то болезненным, лихорадочным — злой был смех — сейчас Сашка не в шутку себя ненавидел и… боялся. На сердце было тревожно, неспокойно. На душе кошки скребли. Словно кто-то царапался там и просил, чтоб отпустили на волю…

Черный зонт, преследовавший его, был упрям и назойлив. Он теперь ещё больше походил на химеру, которая со злорадством напоминала пленнику, — а Сашка как будто бы угодил к ней в плен, да, точнее не скажешь! — так вот, эта тварь, словно бы тыкала его носом в дерьмо, тыкала и повторяла: «Вот что ты сделал, вот, погляди! Вспомни, что произошло по твоей милости… Гнус ты, а не человек, подонок ты, да! И прежнего не вернуть.» Зонт, свидетель его позора, подстерегал его как убийца в ночи, настигал и бил точно так, как этим самым зонтом парень бил старика… Злое дело, совершенное им однажды, перечеркнуло всю его жизнь, и сделало невыносимой. Сашка понимал, что не может теперь смотреть на все вокруг так как прежде с чистой совестью. Он был вымаран весь, он прогнил изнутри, и процесс этот распространялся все дальше, все глубже… разъедал душу, как пятно кислоты.

Он не знал, как высвободиться, как отмыться, и избрал единственный известный ему способ самозащиты — мысленные ожесточенные атаки на все и вся и, прежде всего, на своих близких… Он начал как бы раздваиваться — мрак, растекаясь внутри, постепенно впитывался в самые поры и клетки, но душа… жалкая, измученная, больная, она все же сопротивлялась. Пыталась сопротивляться. И когда парень слышал её слабый протестующий голос, ему становилось совсем худо.

Он подскочил, наподдал зонт ногой как футбольный мяч… тот с резким щелчком раскрылся в воздухе и бахнулся на пол. Перед ним лежал, чуть покачиваясь, огромный черный матерчатый гриб. Он как будто бы вырос, Сашке казалось, что зонт стал меняться в размерах — он рос на глазах.

«Что-то в глазах двоится, — подумал парень, протер глаза… нет, вроде бы, зонт такой, как и был. — А, это я! Этот вот мерзкий черный гриб — это я! — решил он, сложил зонт и аккуратно поставил в угол. — Пускай тут стоит, все равно от него никуда не деться. От себя, говорят, не убежишь!»