Химеры - Елена Ткач

И в самом деле, парень стал и чувствовать себя лучше, да и выглядел по-другому — похудел, вытянулся, и даже походка стала не такой неуклюжей он стал ходить быстрым шагом и прямей держал голову, а прежняя понурая расслабленность понемногу сменялась бодростью. Он уставал, конечно, — этого не отнять, но несколько воспрял духом, почувствовав первые проблески желанной свободы. Ему не дозволялось гулять с дворовыми ребятами, не позднее пяти он должен был вернуться домой, то есть, его все ещё держали на поводке, но поводок этот заметно удлинился… Да и дома он не чувствовал прежней слежки — мать не заглядывала поминутно к нему в комнату, не шарила по карманам — лежала, дремала… спала. Она стала заторможенной, апатичной, голос Вертинского не разносился вечерами по комнатам и, казалось, ничто её теперь не интересовало, даже цветы… Ничто, кроме бронзовой статуэтки, перед которой, несмотря на слабость и дурноту, она исправно воскуряла восточные благовония и меняла съестное на блюдечках — приносила в жертву свои дары.

Тетя Оля попыталась было поговорить с сестрой об этом новом её увлечении, но та отмалчивалась, отмахивалась и просила оставить её в покое. А Санька статую просто возненавидел! Он готов был вышвырнуть её в окно, как тот несчастный горшок с астрофитумом, но что-то его удерживало… Это была пробуждающаяся жалость к маме.

Он исправно посещал Бориса Ефимовича и с удивлением стал замечать, что занятия его увлекли. К старику он все ещё относился с опаской — уж очень тот был чудаковат и непредсказуем. То веселился, хохмил и ломал комедию, изображая театр одного актера — представлял в лицах повадки и причуды художников, ученых и прочих известных людей, коих он, видно, в жизни знал множество. А то в разгар представления вдруг как уставится на своего подопечного… о, какой же странный это был взгляд! Он пронизывал Саньку точно рентген, и тот готов был поклясться, что старик все-таки его узнал и в любой момент готов отомстить, а месть эта может быть такой неожиданной и такой дикой, что у него просто крыша поедет…

Но это все было не так уж важно по сравнению с тем, что занимало мысли его днем и ночью. Вернее, не что а кто… Маргарита! Он метался, переходя от боязни, что она на него даже не взглянет, к убежденности, что может и должен завоевать её. Первый дерзкий порыв прошел и былая уверенность сменилась сомнениями. Да ещё тетя Оля подливала масла в огонь, поглядывая на него с лукавой насмешливостью и бросая иной раз на ходу: «А ведь согласись, племянничек, что самые прелестные создания на земле — балерины!» Или что-нибудь ещё в этом роде… Он бесился, зная, что тетка догадывается о его муках, да при этом ещё и подсмеивается… Нет, от этих родичей можно с ума сойти!

И вот наконец настал день, вернее не день, а ночь, когда Сашка решился. Решение пришло нему резкое и внезапное как удар. А случилось вот что. Он спал — как и все последние дни вовсе без сновидений. А тут приснился сон, да такой… жуткий, что ли… Во сне он стоял под портиком Большого театра, падал снег… и мимо прошла она. Обернулась, улыбнулась ему, — да такой призывной, манящей улыбкой! — и тронулась дальше, и он слышал дробный стук её каблучков, и хотел побежать за ней, окликнуть, взять за руку, но не мог — застыл на месте. Он стоял, а она уходила все дальше… А потом обернулась опять и помахала рукой. Саня рванулся всем телом и упал. Он падал куда-то в пропасть, в черноту… и пропал театр, пропал снег и свет, и только глухо стучали где-то над головой её каблучки, звук все отдалялся… Их разделяла бездна. И вдруг из бездны, из черноты вырос бронзовый идол. Он был огромен — на Сашку пала гигантская тень. И вспыхнул огонь — яркое пламя стеной встало перед онемевшим парнем, он хотел закричать и не мог… А огонь полыхал как бесплотная кровь, освещая сверкавшую бронзу. У идола загорелись глаза неживым желтым огнем, рот его начал медленно открываться, подобный входу в пещеру, и бронзовые тяжелые руки задвигались, как будто страшный божок хотел стиснуть парня, раздавить его… или принять в свои убийственные объятия. Вот он вырос еще, стал наклоняться, — глаза его оказались пусты, — и вот чудище валится на него, падает, падает — нет, только не это! — ведь он в лепешку расплющит… И тут бездна вокруг осветилась мертвенным светом, в ней зажглись какие-то письмена… и Сашка проснулся!

Он лежал в холодной и влажной постели весь мокрый, дрожал… и вдруг почему-то решился. Нет, он не даст ей уйти, не позволит исчезнуть. И никакие тени ему не страшны. А если по чьему-то темному замыслу он должен пропасть — что ж, пускай. Туда ему и дорога! Потому что жить вот так без надежды, едва он нашел её — свою красоту — Сашка больше не мог. И на следующий день после школы он не вернулся домой, он отправился прямиком к училищу. Адрес ещё утром узнал по справочнику, благо, такой телефонный справочник в доме был! 2-я Фрунзенская, дом 5. Он не знал найдет ли её, встретит ли… И с первых шагов конечно же неудача — внутрь его не пустили. Вход в святилище — в царство фей охранял Цербер в обличье тетки с накрашенными губами.

— Мальчик, ты куда? — кинулась она к нему, едва он поднялся по широкой гранитной лестнице, распахнул стеклянную дверь и проник в вестибюль.

— Я… я к сестренке. Мама встретить её попросила.

— А как фамилия? В каком классе учится? — допрос ему был учинен по всей форме!

— Ну… Иванова её фамилия. А в каком классе учится, я не помню.

Он понадеялся, что девочка с такой распространенной фамилией уж наверняка найдется в этом здании, опоясанном сплошным поясом огромных стеклянных окон во втором этаже.

— Как же это ты не знаешь, в каком классе сестра? Э, милый, давай-ка на улицу. Посторонним здесь нельзя, у нас с этим строго.

— А можно я здесь в вестибюле её подожду? — он кивнул на ряд кресел, в которых сидели дамочки, погруженные в чтение, судя по всему, поджидавшие своих чад.

— Слушай, я тебя первый раз вижу. И глаза у тебя бегают. Давай-ка на улицу, да поживей, нечего тебе тут…

Делать нечего, он потопал на улицу. Было холодно, в этот день впервые ртутный столбик термометра упал ниже десяти градусов. А он второпях с утра не поглядел на термометр и напялил осеннюю курточку. Хорошо хоть, что шарф теплый надел! Сашка принялся как журавль вышагивать по тротуару напротив входа в училище и заглядывать в окна второго этажа — в этот застекленный аквариум, где располагались балетные классы. В некоторых шторы были раздернуты и видно было учениц, стоящих, держась за палку.

«Ага, значит это и есть балетный станок!» — прикинул он, с жадностью вглядываясь в лица юных танцовщиц — а вдруг увидит ее! За эти дни Сашка перебрал в школьной библиотеке все, что было там о балете, стараясь узнать о нем как можно больше. В книжном магазине было много всякого про балет, но эти книжки — не по карману!

Юные феи в легких розовых хитонах стояли, держась за палку, и разом все как одна — поворачивали свои гладко причесанные головки на длинных шейках, вместе клонились к полу и поворачивались, вертелись и останавливались, подчиняясь ритму неслышимой Сашке музыки. Нет, эти, похоже намного младше той, ради которой он здесь, из-за которой так билось его тревожное сердце. А что в том классе, в соседнем? Там мальчики. Этакие деловые, сосредоточенные, а сами-то — от горшка два вершка! А в угловом? Там двое то появляются в поле зрения, то исчезают в глубине зала. Она в черном купальнике, черноволосая, худая как щепка, волосы мокрые все — это даже отсюда видно… На талии белая пачка. Он — в черном трико, в белой майке, майка тоже вся и спереди и сзади промокла. Она взлетает у него на руках, вот уселась к нему на плечо — и как только держится?! Руки точно фиксируют позу в горделивой классической позе, ноги согнуты и образуют какой-то немыслимый угол… А, он вспомнил как называется эта поддержка «сидя на плече у партнера». Так написано в книжке «Поддержка в дуэтном танце», которую он нашел у букинистов на Кузнецком мосту, куда направился по просьбе тети Оли отыскать редкую книженцию про цветы для мамы. Про цветы не нашел, зато нашел про поддержку. И знал теперь, что есть «рыбка», есть «ласточка», туры, обводки и много ещё чего… Ох, эта бедная в пачке упала! Отошла к станку, оперлась на него, глядит куда-то вдаль невидящими глазами… э, да она плачет! Тайком утирает слезы, наверное, чтоб партнер не увидел. Вот к ней подошел какой-то длинный, седой, говорит что-то… наверное утешает. Учитель, наверное… Ага, как же, утешил! — да он отчитывает ее! Это вместо того, чтоб как-то помочь… Ну и ну, хорош педагог. Ничего себе житуха у этих балетных!

Сашка так увлекся своим наблюдением, что на какое-то время перестал следить за входными дверями. И вдруг… точно его кто-то толкнул! Он повернулся… По ступеням гранитной лестницы сходила легкая стайка девушек, и такая походка у них была… нет, по земле так не ходят — так ступают по облакам! И первой шла, размахивая объемистой сумкой, его Марго!