Одень свою семью в вельвет и коттон - Дэвид Седарис

Я никогда не слышал, чтобы папа употреблял это слово, поэтому вдвойне несправедливо, что Ленс приписывал ему это. Пошли бы разговоры, и со временем стало бы казаться, что папа назвал Ленса ниггером. Такова природа пересказывания событий, и с этим ничего не поделаешь.

– Вы с ума сошли, – сказал папа.

– О, так теперь я еще и сумасшедший ниггер. Так?

– Я этого не говорил.

– Но подумал.

Мой отец оставил свои хорошие манеры.

– Вы несете ахинею, – сказал он.

– Так я еще и лжец?

Теперь их разделяли всего несколько дюймов, и они почти соприкасались носками обуви. Из окон выглядывали Белинда и Честер, Реджина Поттс и Дональд Пуллмен: скандал их явно забавлял. Если бы кто-то угрожал моему домовладельцу, я тоже бы сильно обрадовался, но речь шла о моем отце, и поэтому я ненавидел жильцов за то, что они развлекались.

Я не помню, что заставило моего отца и Ленса успокоиться, но это случилось постепенно, как остывает снятый с огня котелок. Сжатые кулаки превратились в ладони, расстояние между ними увеличивалось, и мало-помалу их голоса стали нормальными. Сперва я ощутил облегчение. Мне не надо было ничего делать. Я избежал оскорбления достоинства, ответственности, которые могли возникнуть, если бы отец подрался. Мысль о том, как он наносит удар, была неприятной, но мысль о его поражении – о том, как его положили на лопатки, как он кричит от боли или удивления – была невыносимой.

Я с беспокойством подумал, что это еще не конец. Сегодня нас пронесло, но что будет в следующий раз, когда Ленс снова встретится с моим отцом? Человек, который носил ковбойские сапоги и рубил деревья, чтобы избавиться от птиц, был способен на все: внезапно напасть, раскрутить гайки, бросить огненную смесь. Это были резонные опасения, но, даже если они и приходили папе в голову, он этого не показывал. Когда Ленс ушел, он просто надел рукавицы и вернулся к работе, будто после обычного перекура, будто Честер попросил проверить протекающий кран или сестры Барретт спросили, не прочистит ли он желобки для стока воды. Может, Ленс был готов подраться, но мой отец считал иначе. Ни в IBM, ни в загородном клубе Рэйли матчей по борьбе не проводилось, и, хотя папа был агрессивен в малом – таранил чужие корзины в супермаркете, кричал другим водителям, чтобы те купили себе собаку-проводника, я думаю, он уже Давно не помышлял о серьезных драках. Он только сказал: «Уму непостижимо», покачал головой и завел бензопилу.

Солнце уже садилось, когда мы погрузили бревна на машину. Папа выудил из кармана ключи, мы сели в кабину – отдохнуть пару минут перед дорогой домой. В доме Минни Эдвардс ребенок открыл двери живущему там же парню, которому не следовало там жить. Такие вещи интересовали отдел соцобеспечения, особенно если парень работал и платил за жилье. Часто приходил инспектор, выискивающий мужскую одежду или иные доказательства бесчинств, и считалось, что и моя семья этим интересуется. Парень зашел в квартиру Минни, и через секунду она вышла и сделала знак моему папе, чтобы тот опустил окно. «Он мой брат, – сказала она. – Вернулся домой из армии». Ох уж эта скрытность. Эти изнуряющие объяснения!

«Ну, как тебе это?» – спросил отец. Он говорил не про Ленса или приятеля Минни Эдвардс, а про все вместе. Теоретически все, что мы сейчас видели, принадлежало нам – лужайки, дома, покрытые гравием дорожки. Вот что дает изобретательность: уголок мира, который может со временем увеличиться, вырастая по кусочку, пока не станет таким большим, что можно будет долго ехать по его просторам, имея в качестве спутников чувство вины и неуверенности.

Ленс со своей семьей в конце концов выехал из квартиры, но только после того, как, на первый взгляд, отменный потолок ванной обрушился без каких-либо видимых причин на голову его жены. Она доковыляла до суда, глупо и вполне предсказуемо явилась в повязках и с перебинтованной шеей. Однако жюри присяжных купилось на это и присудило ей возмещение ущерба. Потом мы узнали, что эти двое порвали друг с другом, что он уехал с другой женщиной, что она меняла постели в гостинице. Честер тоже расстался с женой и уехал не только с бытовыми приборами, но и с антиштормовыми окнами.

Одни неприятности сменялись другими, и казалось, отец, глядя в ветровое стекло, видел их все: женщину, чей ребенок устроил пожар в своей спальне, мужчину, бросившего автомобильный аккумулятор в окно соседу, неясные мечущиеся силуэты враждебно настроенных жильцов, которые разбирали его Империю по кирпичику.

– Я собирался прийти тебе на помощь, если бы Ленс, это самое, тебя ударил или еще что-то, – сказал я.

– Ну конечно, – ответил отец и на секунду позволил себе поверить в мои слова. – Чувак не знал, на что нарывается, правда?

– Да уж, не знал.

– Мы вдвоем, плечом к плечу, мама дорогая, вот бы на это посмотреть! Потом мы засмеялись, Веспасиан и Тит в кабине грузовичка. Отец похлопал меня по колену, а затем отогнал машину от бордюра.

– Я выдам тебе чек, когда вернемся домой, – сказал он. – Но я сомневаюсь, что заплачу тебе за то, что ты стоял там с открытым ртом. Такое не проходит. Во всяком случае, со мной.

Глава 10. Соседка

– Что ж, этот маленький эксперимент окончен, – сказала мама. – Ты попробовал, но безуспешно. Так что давай просто идти дальше. – На ней был рабочий наряд: поблеклая бирюзовая юбка, льняная головная повязка и одна из спортивных футболок, которые отец купил ей в надежде приобщить к гольфу. – Начнем с кухни, – сказала мама. – Так лучше, не правда ли?

Я снова переезжал. На этот раз из-за соседей.

– Нет-нет, – уверяла мама. – Они здесь не при чем. Будем честными.

Она любила находить источник моих проблем, которым чаще оказывался я сам. Например, когда я отравился едой в ресторане, шеф-повар был не виноват.

– Ты сам хотел поесть чего-нибудь восточного. Ты сам заказал лмэйн.

– Ломэйн. Это два слова.

– Ты смотри, он заговорил по-китайски! Скажи-ка, Чарли Чан, как назвать шесть часов непрерывной рвоты и поноса?

Она имела в виду, что я слишком экономлю. Дешевый китайский ресторан, квартира за семьдесят пять долларов в месяц: «Сведи к минимуму траты, и они всегда вернутся, чтобы укусить тебя за задницу». Это была одна из ее поговорок. Но если у тебя не было денег, то как можно было не экономить?

– А кто тебе виноват, что у тебя нет денег? Это же не я воротила нос от постоянной работы. И это не я трачу все свои деньги на блошином рынке.

– Я это понимаю.

– Хорошо, что понимаешь, – сказала она, и мы стали заворачивать хрупкие вещи.

Как я считал, проблема возникла из-за соседского ребенка – третьеклассницы, которая, по словам моей мамы, с самого начала являлась проблемой. «Сложи все воедино, – сказала мама, когда я впервые позвонил ей и рассказал об этом. – Отступи шаг назад. Подумай». Но о чем думать? Она была девятилетней девочкой.

– Вот такие-то и хуже всего, – сказала мама. – Как ее зовут? Бренди? Дешевка, не правда ли?

– Извини, – сказал я, – но по-моему я говорю с женщиной, которая назвала свою дочь Тиффани.

– У меня были связаны руки! – закричала она. – Чертовы греки приперли меня к стенке, и ты это знаешь.

– Как скажешь…

– Так насчет этой девочки, – продолжила мама, и я знал, о чем она спросит, еще до того, как она это сделала. – Кем работает ее отец?

Я сказал ей, что отца нет, по крайней мере, мне о нем ничего не было известно, а потом я подождал, пока она закурит новую сигарету. «Итак, посмотрим, – сказала она. – Девятилетняя девочка, названная в честь алкогольного напитка. Одинокая мать в квартале, куда полиция даже не заглядывает. Какие у тебя еще есть новости?» Она говорила так, будто я слепил этих людей из глины, будто я был виноват, что девочке девять лет, а ее мать не смогла удержать мужа.

– Я не думаю, что эта женщина где-то работает. Я права?

– Она барменша.

– О, это чудесно, – воскликнула мама. – Продолжай.

Женщина работала по ночам и оставляла дочку одну с четырех часов дня до двух-трех утра. Обе были блондинками с невидимыми бровями и ресницами. Мать подкрашивала их карандашом, а у дочери, казалось, их и не было. Ее лицо напоминало погоду в местах, где времена года неразличимы. Круги под ее глазами часто становились фиолетовыми. Она могла появиться с опухшей губой или царапиной на шее, но ее черты лица ничего не выдавали.

Такую девочку нельзя было не пожалеть. Ни отца, ни бровей, и такая мать. У нас была общая стена, и каждую ночь я слышал, как женщина приползала домой с работы. Чаще всего она была не одна, но, независимо от того, была ли она одна или с кем-то, она всегда находила повод согнать дочку с кровати. Бренди оставила пончик на телевизоре, или Бренди забыла спустить воду в ванной. Это, конечно, важные вещи, но лучше им учить на собственном примере. Я никогда не входил в их квартиру, но и то, что я видел через двери, было довольно мрачным – не просто грязно или беспорядочно, а безнадежно, словом, логово удрученного человека.