Записки у изголовья (Полный вариант) - Сэй-Сёнагон

Кто скажет, где она,

Когда нырнет рыбачка?

Молчит трава морская.

Затих вспененный ключ…

К разгадке береги!

– А, так вы сочинили стишки? Не буду читать! – Норимицу концом своего веера отбросил листок и спасся бегством.

Мы были так дружны, так заботились друг о друге – и вдруг, без всякого повода, почти поссорились!

Он прислал мне письмо:

"Я, пожалуй, совершил промах, но не забывайте о нашем дружеском союзе и, даже разлучась со мной, всегда смотрите на меня как на своего старшего брата".

Норимицу часто говорил:

"Если женщина по-настоящему любит меня, она не пошлет мне стихов. Я ее стал бы считать кровным врагом. Захочет со мной порвать, пусть угостит меня стишками – и конец всему!"

А я послала ему ответное письмо с таким стихотворением:

Горы Сестра и Брат

Рухнули до основанья.

Тщетно теперь искать,

Где она, Дружба-река,

Что между ними струилась?

Думаю, Норимицу не прочитал его, ответа не пришло.

Вскоре он получил шапку чиновника пятого ранга и был назначен помощником губернатора провинции Тото`ми. Мы расстались, не примирившись.

{85. То, что грустно видеть}

Как, непрерывно сморкаясь, говорят сквозь слезы.

Как женщина по волоску выщипывает себе брови (*176).

{86. Вскоре после того памятного случая (*177), когда я ходила к караульне Левой гвардии…}

Вскоре после того памятного случая, когда я ходила к караульне Левой гвардии, я вернулась в родной дом и оставалась там некоторое время. Вдруг я получила приказ императрицы немедленно прибыть во дворец.

Одна из фрейлин приписала со слов государыни:

"Я часто вспоминаю, как я глядела тебе вслед, когда ты шла на рассвете к караульне Левой гвардии. Как можешь ты быть столь бесчувственной? Мне этот рассвет казался таким прекрасным!.."

В своем ответе я заверила государыню в моей почтительной преданности. И велела передать на словах:

"Неужели могу я забыть о том чудесном утре? Вы сами разве не думали тогда, что видите перед собой небесных дев в лучах утренней зари, как видел их некогда Судзуси?"

Посланная мной служанка скоро вернулась и передала мне слова государыни:

"Как могла ты унизить твоего любимца Наката`да, вспомнив стихи его соперника? Но забудь все свои огорчения и вернись во дворец сегодня вечером. Иначе я тебя от всего сердца возненавижу".

"Мне было бы страшно навлечь на себя хоть малейшую немилость. Тем более после такой угрозы, я готова жизнь отдать, лишь бы немедленно прибыть к вам", – ответила я и вернулась во дворец,

{87. Однажды, когда императрица изволила временно пребывать в своей канцелярии…}

Однажды, когда императрица изволила временно пребывать в своей канцелярии, там, в Западном зале, были устроены "Непрерывные чтения сутр".

Все происходило, как обычно: собралось несколько монахов, повесили изображения Будды…

Вдруг, на второй день чтения, у подножия веранды послышался голос нищенки:

– Подайте хоть кроху из подношений Будде.

– Как можно, – отозвался бонза, – еще не кончилась служба.

Я вышла на веранду поглядеть, кто просит подаяния. Старая нищенка-монахиня в невероятно грязных отрепьях смахивала на обезьяну.

– Что она говорит? – спросила я.

Монахиня запричитала:

– Я тоже из учеников Будды, следую по его пути. Прошу, чтоб мне уделили кроху от подношений, но бонзы скупятся.

Цветистая речь на столичный манер! Нищих жалеешь, когда они уныло плачут, а эта говорила слишком бойко, чтобы вызвать сострадание.

– Так ты ничего другого в рот не берешь, как только крохи от подношений Будде? Дело святое! – воскликнула я.

Заметив мой насмешливый вид, монахиня возразила:

– Почему это ничего другого в рот не беру? Поневоле будешь есть только жалкие остатки, когда лучшего нет.

Я положила в корзинку фрукты, рисовые лепешки и дала ей. Она сразу же стала держаться фамильярно и пустилась рассказывать множество историй.

Молодые дамы тоже вышли на веранду и забросали нищенку вопросами:

– Дружок у тебя есть? Где ты живешь?

Она отвечала шутливо, с разными прибаутками.

– Спой нам! Спляши нам! – стали просить дамы.

Нищенка затянула песню, приплясывая:

С кем я буду этой ночью спать?

С вице-губернатором Хита`ти.

Кожа у него нежна,

С ним сладко спать.

Песня была нескончаемо длинной. Затем она завела другую.

На горе Любовь

Заалели листья кленов,

Издали видна.

Всюду слава побежит.

Всюду слава побежит, пела монахиня, тряся головой и вертя ее во все стороны. Это было так нелепо и отвратительно, что дамы со смехом закричали:

– Ступай себе! Иди прочь.

– Жаль ее. Надо бы дать ей что-нибудь, – вступилась я.

Государыня попеняла нам:

– Ужасно! Зачем вы подбивали нищенку на шутовство? Я не слушала, заткнула себе уши. Дайте ей эту одежду и поскорей проводите со двора.

Дамы бросили монахине подарок:

– Вот, государыня пожаловала. У тебя грязное платье, надень-ка новое.

Монахиня поклонилась в землю, набросила дарованную одежду на плечи и пошла плясать.

До чего же противно! Все вошли в дом.

Но, видно, подарками мы ее приручили, нищенка повадилась часто приходить к нам. Мы прозвали ее "Вице-губернатор Хитати". Она не мыла своих одежд, на ней были все те же грязные отрепья, и мы удивлялись, куда же она дела свое новое платье?

Когда госпожа Укон, старшая фрейлина из свиты государя, посетила императрицу, государыня пожаловалась на нас:

– Болтали по-приятельски с несносной попрошайкой, приручили, теперь зачастила сюда. – И она приказала даме Кохёэ` изобразить ее смешные повадки.

Госпожа Укон, смеясь, сказала нам:

– Как мне увидеть эту монахиню? Покажите мне ее. Знаю, знаю, она ваша любимица, но я ее не переманю, не бойтесь.

Вскоре пришла другая нищая монахиня. Она была калекой, но держала себя с большим достоинством. Мы начали с ней беседовать. Нищенка эта смущалась перед нами, и мы почувствовали к ней сострадание.

И ей тоже мы подарили одежду от имени государыни. Нищенка упала ниц, ее неумелый поклон тронул наши сердца.

Когда она уходила, плача от радости, навстречу ей попалась монахиня по прозвищу "Вице-губернатор Хитати". С тех пор назойливая попрошайка долго не показывалась нам на глаза, но кто вспоминал ее?

В десятых числах двенадцатой луны выпало много снега.

Дворцовые служанки насы`пали его горками на подносы.

– Хорошо бы устроить в саду настоящую снежную гору (*178), – решили служанки.

Они позвали челядинцев и велели им насыпать высокую гору из снега "по велению императрицы".

Челядинцы дружно взялись за дело. К ним присоединились слуги, подметавшие сад. Гора поднялась очень высоко.

Вышли полюбопытствовать приближенные императрицы и, увлекшись, начали подавать разные советы.

Появились чиновники – сначала их было трое-четверо, а там, смотришь, – двенадцать.

Велено было созвать всех слуг, отпущенных домой:

"Тому, кто строит сегодня снежную гору, уплатят за три дня работы, а кто не явится, с того удержат жалованье за три дня".

Услышав это, слуги прибежали впопыхах, но людей, живших в дальних деревнях, известить не удалось.

Когда работа была кончена, призвали всех слуг, состоявших при дворе императрицы, и бросили на веранду два больших тюка, набитых свертками шелка. Каждый взял себе по свертку и с низким поклоном удалился.

Но придворные высших рангов остались, сменив свои парадные одеяния с длинными рукавами на "охотничьи одежды".

Императрица спросила у нас:

– Сколько, по-вашему, простоит снежная гора?

– Дней десять, наверно… – сказала одна.

– Пожалуй, десять с лишним, – ответила другая.

Никто не рискнул назвать более долгий срок. – А ты как думаешь? обратилась ко мне государыня.

– Снежная гора будет стоять до пятнадцатого дня первой луны нового года, – решительно сказала я. Государыня сочла это невозможным. Все дамы твердили хором:

– Растает, непременно растает еще в старом году.

Увы, я зашла слишком далеко… В душе я раскаивалась, что не назвала первый день года. Но будь что будет! Если я ошиблась, поздно отступать теперь, и я твердо стояла на своем.

Числа двадцатого пошел дождь, но гора, казалось, не таяла, только мало-помалу становилась все ниже.

"О Каннон Белой горы (*179), не позволяй снежной горе растаять!" – молила я богиню, словно обезумев от тревоги.

Кстати сказать, в тот день, когда строили гору, к нам явился посланный от императора – младший секретарь императорской канцелярии Тадатака.

Я предложила ему подушку для сидения, и мы стали беседовать.

– Нынче снежные горы вошли в большую моду, – сообщил он. – Император велел насыпать гору из снега в маленьком дворике перед своими покоями. Высятся они и перед Восточным дворцом, и перед дворцом Кокидэ`н, и возле дворца Кёгокудоно`…

Я сразу же сочинила танку, а одна дама по моей просьбе прочла ее вслух: