Записки у изголовья (Полный вариант) - Сэй-Сёнагон

{81. Когда кончились Дни поминовения святых имен Будды (*156)…}

Когда кончились Дни поминовения святых имен Будды, в покои императрицы перенесли ширмы, на которых изображен ад, чтобы государыня лицезрела их, предаваясь покаянию.

Они были невыразимо, беспредельно страшны.

– Ну же, гляди на них, – приказала мне императрица.

– Нет, я не в силах, – и, охваченная ужасом, я скрылась в одном из внутренних покоев.

Лил дождь, во дворце воцарилась скука.

Придворные были приглашены в покои государыни, и там начался концерт (*157). Сёнагон Митика`та превосходно играл на лютне-би`ва (*158). Ему вторил Наримаса на цитре-со (*159), Юкиё`си – на флейте и господин Цунэфуса` (*160) – на многоствольной флейте. Это было чудесно! Когда смолкли звуки лютни, его светлость дайнагон (*161) продекламировал:

Голос лютни замолк (*162),

Но медлят еще с разговором.

Я прилегла в отдаленном покое, но тут не выдержала и вышла к ним со словами:

– О, я знаю, грех мой ужасен… Но как противиться очарованию прекрасного?

Все рассмеялись.

{82. То-но тюдзё (*163), услышав злонамеренную сплетню на мой счет…}

То-но тюдзё, услышав злонамеренную сплетню на мой счет, стал очень дурно говорить обо мне:

– Да как я мог считать ее за человека? – восклицал он.

До моего слуха дошло, что он чернил меня даже во дворце. Представьте себе мое смущение!

Но я отвечала с улыбкой:

– Будь это правда, что ж, против нее не поспоришь, но это ложь, и он сам поймет, что не прав.

Когда мне случалось проходить мимо галереи "Черная дверь", он, услышав мой голос, закрывал лицо рукавом, отворачивался и всячески показывал мне свое отвращение.

Но я оставляла это без внимания, не заговаривала с ним и не глядела на него.

В конце второй луны пошли частые дожди, время тянулось томительно.

То-но тюдзё разделял вместе с государем Дни удаления от скверны.

Мне передали, что он сказал:

– Право, я соскучился без нее… Не послать ли ей весточку?

– О нет, незачем! – ответила я.

Целый день я пробыла у себя. Вечером пошла к императрице, но государыня уже удалилась в свою опочивальню.

В смежном покое дамы собрались вокруг светильника. Они развлекались игрой – по левой половине иероглифа угадывали правую.

Увидев меня, дамы обрадовались:

– Какое счастье, вот и вы! Идите сюда скорее!

Но мне стало тоскливо. И зачем только я пришла сюда? Я села возле жаровни, дамы окружили меня, и мы повели разговор о том о сем. Вдруг за дверями какой-то слуга отчетливым голосом доложил, что послан ко мне.

– Вот странность! Кому я понадобилась? Что могло случиться за столь короткое время?

И я велела служанке осведомиться, в чем дело. Посланный принадлежал к службе дворца.

– Я должен сам говорить с нею, без посредников, – заявил он, и я вышла к нему,

– Господин То-но тюдзё посылает вам вот это письмо. Прошу вас поскорее дать ответ, – сказал мне слуга.

"Но ведь он же вида моего не выносит, зачем ему писать мне?" подумала я. Прочитать письмо наспех нельзя было.

– Ступай, ответ не замедлит, – сказала я и, спрятав письмо на груди, воротилась во дворец.

Разговор мой с дамами возобновился, но вскоре посланный пришел снова:

– Господин сказал мне: "Если ответа нет, то пусть она вернет мне мое письмо". Поторопитесь же!

"Как странно! Словно рассказ в "Исэ`-моногатари" (*164)…" – подумала я и взглянула на письмо. Оно было написано изящным почерком на тонкой голубой бумаге. Сердце у меня забилось, и напрасно. В письме не было ничего, что могло бы взволновать, только строка из стихотворения китайского поэта:

В Зале совета, в пору цветов (*165),

Вы под парчовой завесой.

И короткая приписка: "А дальше, что же дальше?"

Я не знала, как быть. Если б государыня еще бодрствовала, я бы могла попросить у нее совета.

Как доказать, что мне известен следующий стих? Напиши я китайские знаки неверной рукой, мой ответ оскорбил бы глаза.

Я взяла погасший уголек из жаровни и начертала на письме два японских стиха:

Хижину, крытую травой,

Кто навестит в дождливую ночь?

Я отдала письмо посланному, но ответа не получила.

Вместе с другими дамами я провела ночь во дворце. Не успела я утром вернуться в свои покои, как Гэн-тюдзё (*166) громогласно вопросил:

– Здесь ли "Травяная хижина"?

– Странный вопрос, – сказала я. – Может ли здесь находиться такое жалкое существо? Вот если бы вы искали "Яшмовый чертог", вам бы, пожалуй, откликнулись.

– Отлично! Так вы у себя? А я собирался искать вас во дворце.

И вот что он сообщил мне:

– Вчера вечером у То-но тюдзё в его служебных апартаментах собралась компания придворных, все люди чиновные, рангом не ниже шестого. Пошли рассказы о женщинах былого и нашего времени.

– О себе скажу, я начисто порвал с ней, но так это не может оставаться. Я все ждал, что Сёнагон первая заговорит со мной, но она, видно, и не собирается. Так равнодушна, даже зло берет. Сегодня я хочу проверить наконец, многого ли она стоит. И тогда, так или иначе, конец делу!

Порешили отправить вам письмо. Но посланный вернулся с известием: "Сейчас она не может его прочесть".

То-но тюдзё снова отправил к вам посланного со строгим приказом: "Схвати ее за рукав и не давай отвертеться. На худой конец пусть хотя бы вернет мое письмо".

Слуге пришлось идти под проливным дождем. На этот раз он очень скоро вернулся и вынул листок из-за пазухи:

– Вот, пожалуйте!

Это было наше письмо.

– Так она вернула его! – То-но тюдзё поспешил развернуть листок и вскрикнул от удивления. Все толпой окружили его:

– Любопытно! В чем дело?

– Ах, до чего же хитроумная негодяйка! Нет, я не могу порвать с ней.

Тут все бросились читать стихи, начертанные вами на письме.

– Присоединим к этому двустишию начальную строфу. Гэн-тюдзё, сочините ее!

До поздней ночи мучились мы, пытаясь сочинить начальную строфу, и наконец нам пришлось оставить напрасные попытки, но мы все условились, что свет узнает об этой истории.

Он совсем смутил меня своим рассказом.

– Теперь все зовут вас Травяной хижиной, – сообщил мне Гэн-тюдзё и поспешно удалился.

"Неужели эта безобразная кличка (*167) навсегда пристанет ко мне? Какая досада!" – огорчилась я.

Вторым навестил меня помощник начальника службы ремонта Норими`цу (*168).

– Я искал вас во дворце, спешил сказать вам, как сильно я обрадован.

– Чем же это? Что-то я не слышала о новых назначениях на должности. Какой пост вы получили?

– Не о том речь, – ответил Норимицу. – Какое радостное событие совершилось вчера вечером! Я едва дождался рассвета, так спешил к вам с этой вестью.

И он стал рассказывать мне, в общем, то же самое, что уже говорил Гэн-тюдзё.

"Я буду судить о Сёнагон по ее ответу и, если у нее не хватит ума, забуду о ней навсегда", – объявил То-но тюдзё. Вся компания начала совещаться.

Сначала посланный вернулся с пустыми руками, но все, как один, нашли, что вы поступили превосходно.

Когда же в следующий раз слуга принес письмо, сердце у меня чуть не разорвалось от тревоги. "Что же в нем? – думал я. – Ведь оплошай она, плохо придется и мне, ее "старшему брату". К счастью, ответ ваш был не просто сносным, но блистательным и заслужил всеобщую похвалу.

"Старший братец", – твердили мне, – пойдите-ка сюда. Нет, вы только послушайте!

В душе я был безмерно рад, но отвечал им:

– Право, я ничего не смыслю в подобных вещах.

– Мы не просим вас судить и оценивать стихи, – сказал То-но тюдзё, но только выслушать их, чтобы потом всем о них рассказывать.

– Я попал в несколько неловкое положение из-за того, что слыву вашим "старшим братцем". Все бывшие там всячески старались приставить начальную строфу (*169) к вашей замечательной строфе, бились-бились, но ничего у них не получалось.

– А какая у нас, спрашивается, особая надобность сочинять "ответную песню?" – стали они совещаться между собой. – Нас высмеют, если плохо сочиним.

Спорили до глубокой ночи.

Ну, разве это не безмерная радость и для меня и для вас? Если бы меня повысили в чине, я бы и то не в пример меньше обрадовался"..

У меня сердце так и замерло от волнения и обиды. Я ведь писала ответ для одного То-но тюдзё. На поверку у него собралось множество людей, против меня был составлен заговор, а я об этом и не подозревала.

Все во дворце, даже сам император, узнали о том, что я зову Норимицу "старшим братцем", а он меня – "младшей сестрицей", и все тоже стали звать Норимицу "старшим братцем" вместо его официального титула.

Мы еще не кончили нашей беседы, как вдруг меня позвали к императрице. Когда я предстала перед ее очами, государыня заговорила со мной о вчерашней истории.

– Государь, смеясь, соизволил сказать мне: "Все мужчины во дворце написали ее двустишие на своих веерах".

"Удивительно! Кто поспешил сообщить всем и каждому мои стихи?" терялась я в догадках.

С того самого дня То-но тюдзё больше не закрывался рукавом при встречах со мной и стал относиться ко мне по-дружески.