Буйная Кура - Исмаил Шихлы

Годжа-киши не знал, как и благодарить дочь за такое уважительное отношение. Он ласково улыбнулся ей. Придвинув к себе тарелку, сел по-турецки, отломил ломоть хлеба и принялся за еду.

Он долго гонял хлеб во рту, в котором не осталось зубов, при этом челюсть его щелкала, а вены на висках вздулись от напряжения. Жуя, он поглядывал на дочь, которая сидела напротив и тоже ела. Как она выросла в этом году. Она совсем не напоминает ту, прежнюю, худую девчонку. И лицо у нее стало белей. Груди так и распирают старенькую кофту. Старик с удивлением глядел на свою дочь, словно видел впервые. До сих пор он считал Гюльасер девчонкой.

Девушка ела из одной тарелки с Черкезом. Но если Черкез ел обстоятельно и серьезно, то его сестренка дурачилась и игралась. Нарочно, чтобы позлить, она брала пенджер с чужого края тарелки или даже выхватывала его из-под чужой ложки и при этом смеялась. Старик видел, что в дочери проснулись девичьи силы, ей хочется шутить, заигрывать, привлекать к себе внимание.

"Вот ведь как оно, - думал старик, - не успел отвернуться, а дочка совсем созрела и расцвела. Как они это быстро. Чуть поднимутся на вершок и готово дело".

У старика пропал аппетит. Отодвинув тарелку, он положил руки на колени и задумался.

- Ты почему не ешь отец? Не понравилось?

- Что ты, дочка, спасибо. Да будут сладкими твои уста. Я уже сыт.

- Сейчас принесу рыбу.

Старик посмотрел ей вслед. Вот и косы совсем как у взрослой. И до чего же сзади она похожа на мать. Вылитая мать. В молодости, конечно. И стать, и походка, и так же наклоняет голову при ходьбе. Та тоже была небольшого роста, крепко сбитая девушка. Да, совсем выросла Гюльасер, надо быть начеку.

Старик протянул ноги, прилег. Гюльасер принесла старую метакке3 и положила ему под голову. Годжа-киши набил свой кальян, вытащил из кармана архалука трут и огниво, закурил. Большим пальцем он прижимал тлеющий табак и пускал дым.

Если выросла дочь, отцу самое время задуматься, да, самое время. И Годжа-киши задумался.

8

На окраине Шамхал построил себе дом. Одному было бы не под силу, тем более за несколько дней, соорудить настоящее жилище, но сверстники Шамхала, сельские парни, помогли ему. Рыли яму, копали фундамент, носили из лесу бревна на столбы, балки и стены. Для потолка бревна распиливали вдоль и укладывали их плотно друг к другу. Сверху насыпалась земля. В задней стене прорубили окно и вставили кусок квадратного стекла. Во дворе воздвигли обширный навес, окружили его оградой, сплетенной из хвороста. Шамхал сам очистил весь участок от колючек и разных сорняков, заранее прикидывая, где у него будет гумно, где сарай для сена, где хлев.

Жители села дивились поступку Шамхала. Седобородые старики, аксакалы, приходили к нему и увещевали. Даже ругали его. Но он стоял на своем.

Джахандар-ага, напротив, не очень удивился известию.

- Упрям. Похож на ту, чьим молоком вспоен. Своенравен. Я так и знал, что кончится чем-нибудь подобным.

Где-то в глубине души Джахандар-ага даже радовался, что сын выдержал характер и не смирился даже перед отцом. Как мужчина он настоял на своем. Но, с другой стороны, трудно было привыкнуть к мысли, нельзя было смириться, чтобы сын Джахандар-аги жил в лачуге, в землянке.

"Придет время, поумнеет, - думал отец, - стукнется раз-другой лбом о камень и вернется назад".

Однако события продолжали развиваться не так, как предполагал Джахандар-ага.

Однажды пастухи доложили, что Шамхал пришел в табун и увел белоногого коня с белым пятном на лбу. Не говоря никому ни слова, ворвался в центр табуна, схватил лошадь и, вскочив на нее, умчался прочь. Никто не успел остановить. Эта весть разозлила Джахандар-агу, хоть он и не сказал никому ни слова.

Зарнигяр-ханум, которая все еще дулась на мужа, не упустила случая, чтобы уколоть: "Наконец-то ты добился, чего желал. Теперь твое сердце успокоится".

Джахандар-ага думал, что сын уведет еще какую-нибудь скотину. Но Шамхал затих.

Он жил один в своей лачуге, стены которой пахли сырой землей. У него не было ни постели, ни горячей еды. Поначалу жизнь казалась ему очень легкой. Но через несколько дней он понял, что жить так будет очень трудно. Он несколько раз хотел сесть на коня и ехать к дяде или к другим родственникам, но каждый раз отказывался от своей мысли. Он стеснялся пойти и к Черкезу.

Честно говоря, мысль о постройке дома внушил ему именно Черкез.

- Ты же не я - бедняк, - говорил он ему. - У твоего отца полно земли, табунов, скота. Возьмешь себе сколько хочешь, будешь сеять, разводить скот, вести хозяйство. А дом у тебя будет все-таки свой. Нет хуже, утруждать родственников и близких.

Шамхалу понравился этот совет, и после некоторых раздумий он построил себе жилище.

Вечерами он подолгу сидел на дворе, не хотелось идти в сырые стены. Лампу, висящую на столбе навеса, облепляли со всех сторон ночные бабочки и разная мошкара. Конь, привязанный под навесом, хрупал свежую, сочную траву. Перед вечером Шамхал, как всегда, водил коня на Куру, на водопой. На обратном пути накашивал охапку травы.

В конце концов нужно было ложиться спать, и он уходил в свою сырую лачугу. Трещали цикады, в овраге за селом выли шакалы, им откликались сельские псы. На большаке скрипела арба.

Тяжелые раздумья не давали Шамхалу заснуть. "Может, податься, - думал он, - к Кусуму Габиль-оглы? Попроситься в его отряд и приняться за разбой? Воровать овец, а потом продавать их на воскресной ярмарке. За овец, говорят, можно накупить ковров, одежды и как следует обставить свой дом. Говорят, что таким путем разбогатели многие люди. Правда, на этой дороге подстерегают человека опасности и, может быть, даже смерть. Но все равно ведь рано или поздно умрешь".

Шамхал ворочался с боку на бок. Мял в пальцах папиросу, закуривал, жадно глотая дым. Мысли его продолжали клубиться. "Нет, напрасно я об этом мечтаю. Чужое добро не пойдет впрок. Если уж умирать, то за что-нибудь настоящее. Умереть вором не мужское дело. Люди будут плевать на твой труп".

Арба все скрипела. Ясно слышался скрежет колес по камням и пыхтенье быков. Возница часто погонял быков криком "Хо-хо!". Должно быть, он шел впереди, боясь, чтобы арба не опрокинулась в канаву. Шамхал ждал, что арба проедет мимо, но скрип ее приближался, да и голос возницы показался знакомым. Шамхал узнал слугу Таптыга. Он вышел навстречу.

- Здравствуйте, господин, - первым заговорил слуга.

- Здравствуй, далеко ли собрался?

- Как раз вот пришел к тебе.

- Зачем?

- Тут на арбе всякая одежда, ковры. Госпожа прислала.

- Вези назад, мне ничего не надо.

Салатын, до сих пор спокойно сидевшая на арбе в темноте и ожидавшая, что ответит брат, наконец не выдержала. Спрыгнув на землю, она подошла к Шамхалу.

- Да буду твоей жертвой, брат. Как ты живешь?

У Шамхала стало горько в горле. Он погладил волосы сестры, поцеловал ее.

- Как мать?

- Хорошо. Только о тебе и думает. И с домом тебя поздравляю. Не скучно тебе одному?

- А что же мне делать? - ответил Шамхал спокойно.

Салатын почувствовала, что брат смягчился. Чтобы не упустить момента, она шепнула Таптыгу:

- Скорее разгружай арбу.

- Ничего мне не надо.

- О, перейдут твои горести в мое сердце. Что ты говоришь? Не будешь же ты спать на голом полу. Во всяком доме должны быть ковры и утварь.

- Я сам куплю все это. Мне ничего не нужно от него.

- От кого? Все, что я принесла, принадлежит маме. Это все из ее приданого.

Таптыг, пока брат и сестра препирались, сгрузил вещи.

Салатын старалась отвлечь Шамхала. Взяв лампу, она пошла вперед.

- Дай-ка я погляжу, что у тебя за дом.

Они вошли внутрь. Салатын подняла черную закопченную лампу. Черные тени заметались по земляному полу, по стенам.

Салатын, потрясенная, стояла посреди пустой комнаты. Стены заплесневели. Из мокрых балок, казалось, сочилась вода. Комната была совершенно пустой, на тахте не было даже рваного покрывала.

- Чтобы я умерла! Как ты здесь спишь?

- Так...

- Лучше я утоплюсь в Куре, но не оставлю тебя в такой комнате.

Она принялась за дело. Таскала в дом привезенные вещи, раскладывала и развешивала их. Таптыг поехал назад, но Салатын не оставила брата.

- Я не оставлю тебя здесь одного, - твердо заявила она, - я никуда не уйду.

Они постелили себе прямо во дворе, под навесом. Луна плавала высоко в небе. Холмы и степь были освещены ее тусклым светом. Ветер доносил с лугов запах весенних трав. Им не спалось.

- Завтра я подмету и приведу в порядок дом. Повешу коврики, уберу постель в нишу. Я привезла и посуду. Мать подумала обо всем. Ты оставил нас одних и убежал. Разве у тебя нет жалости к нам?

- Ты же сама видела, что произошло.

- Мало ли что. Это твой отец. Он был разгневан. Давай вернемся домой.

- Говори поменьше, а то рот станет большим, - пошутил Шамхал и тем сразу заставил замолчать сестру.

Он натянул одеяло на плечи, повернулся к ней спиной.