Бульварное чтиво. Повести и рассказы - Александр Казимиров

Утром толпа зевак с изумлением смотрела на котлован, покрытый толстым слоем донных отложений. Следующей весной талые воды заполнили его и превратили любимое место отдыха горожан в заросшее осокой болото.

Гудвин

I

Вымощенная булыжником площадь неоднократно меняла название. Изначально она именовалась Торговой, затем – площадью Революции. Спустя много лет после кровавых событий стала Театральной. С одной стороны овального плаца жались друг к другу многочисленные кафе и магазинчики; с другой находилось здание драматического театра, построенное в середине девятнадцатого века. Между ними раскинулся сквер. Огороженный ажурной решеткой, разделенной на секции кирпичными столбами, он шумел листвой и пускал облака тополиного пуха. Вдоль ограды вытянулся тротуар с вросшими в него чугунными фонарями каслинского литья. Около одного из этих великанов по утрам появлялся нищий.

Он сидел на асфальте и не проявлял ни к чему интереса. Грязный пиджак с большими заплатами на локтях, войлочные боты и мятые брюки свидетельствовали о том, что человек ведет не вполне нормальный образ жизни. Однако пьяным или с похмелья его никто не видел. Сколько ему лет, определить на глаз было сложно. Внешность побирушки менялась в зависимости от погоды. Иногда он казался стариком, а порой – вполне трудоспособным мужчиной. Прохожие бросали в кепку медяки и шли дальше, совсем не интересуясь, кто этот человек и какая нужда заставила его сидеть с протянутой рукой.

Николай Гудвин ежедневно проходил мимо, но завести разговор не осмеливался. Однажды он пересилил себя, приблизился к попрошайке и присел на корточки. Тот выглядел моложе обычного. Видимо, солнечные лучи разгладили морщины на его лице, или он хорошо выспался.

– Что, мужик, работать неохота? А клянчить не стыдно?

С возрастом все люди становятся философами – сказывается накопленный опыт. Но не многие им делятся. Нищий почесал заросшую щетиной щеку.

– Ты слышал, чтобы я клянчил? Люди сами подают. Если есть лишние деньги, почему бы не поделиться?

– И тебя это устраивает?

– Меня устраивает все, кроме суеты. Посмотри вокруг. Куда все бегут, куда торопятся?

– Странно ты рассуждаешь. По делам! У всех они есть, кроме тебя. Если все усядутся под забором, то некому будет подать милостыню. В результате – сдохнут от голода! Я, например, играю на сцене. Дарю зрителям эмоции, заставляю их думать, сопереживать… – Николай полез в карман за сигаретами.

Пока он прикуривал, собеседник вывернул тему наизнанку:

– Люди, не задумываясь, бегут к смерти. С каждым шагом она все ближе и ближе. Человечество забыло, что находится в гостях; стремится к комфорту и праздности. Настанет момент, когда нить жизни оборвется, и все окажется напрасным: ведь ничего на тот свет не захватишь. Даже эмоции и аплодисменты!

Слова нищего задели самолюбие Николая. Они будто подчеркнули ничтожность его профессии.

– А какая польза от тебя? – завелся он.

Старик не задумываясь, ответил:

– Какая польза? Я не мешаю людям жить. Допустим, я умру, станет ли кому-то легче? Нет! Потому что я не доставляю хлопот! Если же не будет тебя, то твой партнер по сцене начнет потирать от радости руки. Ведь отныне лучшие роли достанутся ему! Вот и думай, кто из нас лишний.

Николай вспомнил, как на него напали год тому назад. Лишь по счастливой случайности прохожие помешали преступникам. Тогда Гудвин посчитал это хулиганством и не придал особого внимания. Теперь же посмотрел на произошедшее иначе.

– Каждому свое: тебе – паясничать на сцене, другому – печь хлеб. На мою долю выпало сидеть и наблюдать за ходом жизни. Иди, занимайся делом – забор двоих не прокормит! – сказал нищий и отогнал назойливую муху.

– Ну, ты и фрукт! – Николай бросил в фуражку монету.

Прокручивая в голове беседу, он не торопясь побрел к театру. Что-то особенное было в рассуждениях старика, они раскрывали другую, до сей поры мало интересующую Николая сторону бытия. Он все больше времени проводил в беседах с философом. Истолкованные им обыденные вещи обретали совершенно иной смысл. В то же время хотелось ущемить самолюбие уверенного в своей правоте бродяги. Посмотреть, как он начнет злиться.

– Понятно, что живешь ты неважно. Семьи нет, ухаживать за тобой некому. Одиночество не угнетает?

Нищий саркастично ухмыльнулся.

– Глянь на своих друзей – наглажены, сыты. Дома жена и дети, все вроде бы хорошо. Но спроси их: при виде прелестной девы не хочется ли им стать холостяками и приударить за ней? А беззаботно гуляющая молодежь, не связанная узами брака, не вызывает у женатиков зависть и сожаление, что на ее месте не они? Одиночество меня не угнетает. Наоборот, оно освободило от многих хлопот и предоставило уйму времени для размышлений.

Крыть было нечем, и Гудвин пошел ва-банк:

– Пробьет час, и ты умрешь. Хоронить тебя будет некому; никто не помянет добрым словом.

Старик перебил речь Гудвина смехом.

– Все так! Но разве ты испытаешь удовлетворение, когда над твоей могилой прольют реки слез? Тебе будет безразлично – покойника проблемы живых не интересуют! Мысли о собственных похоронах беспокоят людей до тех пор, пока они живы.

У Гудвина затекли ноги, он поднялся.

– Тебя послушать, так жизнь – бесполезная штука! – иронично заметил он.

– Она не бесполезная, она вредная. Ибо ведет к кончине, заставляя при этом страдать!

– Так и радость она приносит! – возразил Николай.

– Приносит, – старик вздохнул. – Запомни: никакая радость не облегчит предсмертных мук! Люди об этом редко думают, но, корчась в агонии, проклинают день, когда появились на божий свет. Выходит, счастливы те, кто не родились.

II

Дым кремированной листвы витал над городом. Оплакивая похороны лета, шли дожди. Осень согнала философа с насиженного места. Он пропал, как будто его никогда и не было. С исчезновением попрошайки ничего не изменилось. Николаю первое время не хватало странного собеседника, но постепенно он о нем забыл.

Благодаря внешности и артистическим способностям, Николай быстро поднимался по карьерной лестнице. Ведущие роли в театре, съемки в сериалах и рекламе приносили неплохие доходы. Незаметно он перешел в категорию людей, у которых все в жизни получалось. Он достигал поставленной цели любыми путями. Где конвертик сунет, где встанет на сторону нужного человека, а где просто улыбнется, обнимет по-панибратски, изобразит восторг от встречи. Гудвин легко научился обманывать совесть.

Разговоры о моральных принципах для него стали пустой болтовней. Конечно, возникали проблемы. Но они разрешались как-то сами собой. Можно сказать: фартило! Он оброс связями и смотрел на жизнь снисходительно, философски рассуждая о своем месте в ней. Место это было теплым и комфортным. Гудвин не стал покупать отдельную квартиру, а сразу принялся строить дом.

Осень проделала огромную работу – причудливо разукрасила мир, а затем смыла дождями пеструю акварель. Поблекшая земля, как готовая к смерти старуха, ждала, когда ее завернут в белый саван. Гудвин докурил сигарету и отошел от окна. Шаркая дырявыми тапками, на кухню коммуналки зашла соседка.

– Надымил, лицедей! Не один живешь, в подъезд выходи!

– Не ворчи, Петровна, скоро съеду! Подселят вам алкоголика какого-нибудь – запоете серенады! – Гудвин налил в стакан заварку. – Дом почти что готов. Осталось внутри отделать. Мебель прикуплю и – адью, господа хорошие, заживу по-барски! Быть может, обженюсь. Теть Клав, говорят, ты гадаешь. Сделай одолжение, загляни в день грядущий.

Соседка будто этого ждала. Она выудила из фартука замусоленную колоду.

– Давай посмотрим, что тебе выпадет, – перетасовав карты, забубнила: – Идет, через год. Позади, впереди. Печалишься, стараешься, боишься, сомневаешься. Кто любит? Что будет?..

Соседка раскладывала карты на полинявшей клеенке и поясняла, что ждет Николая в ближайшем будущем:

– Дорога тебе выпадает, бумаги и деньги, – взглянув на него, хмыкнула. – Вижу дом, но только казенный!

– Врут твои картишки! – Николай потерял к ней интерес.

Какой казенный дом могла разглядеть на потрепанных картах соседка, так и осталось для него загадкой.

III

Гудвин ежедневно заезжал на стройку и лично контролировал ход работ. Благодаря цоколю и архитектурному убранству крыши, особнячок выглядел выше. Сужающиеся кверху вазы, установленные на парапетных столбах, придавали ему стройность. Особенно удался фасад с декоративной лепкой в виде растительного орнамента. Дверной проем, оформленный портиком и литым навесом, опирался на массивные колонны. Удручала лишь маленькая территория вокруг дома, не позволяющая разбить газоны.

Гудвин собирался реализовать еще одну задумку. По пути в театр он созвонился с порекомендованным ему художником.