Степь в крови - Глеб Булатов

– Дима, видишь ли, когда ты ушел… произошло неожиданное…

Спустя четверть часа после того, как Зетлинг покинул утром гостиницу «Европа» и в предвкушении неприятного разговора направился к штабу войск, в дверь номера Петлицкой постучали. Мария Александровна оторвалась от чтения утренних газет и, ничего не подозревая, открыла. На пороге стояла барышня. На вид ей можно было дать не больше тридцати лет, она была худа и невзрачна.

– Можно? – боязливо проронила девушка.

– Пожалуйста, – Мария Александровна впустила гостью и предложила ей сесть.

Барышня безропотно последовала жесту Петлицкой, и в гостиной наступило молчание.

– Чем обязана? – Петлицкая прервала возникшую неловкость. – Если не ошибаюсь, мы с вами не знакомы?

– Да, – барышня покраснела, и Петлицкой показалось, что она хороша собой, – это правда. Мы не знакомы. Я к вам с просьбой… Оставьте его! Ведь вы такая красивая, – барышня испуганно заглянула в глаза Петлицкой, – у вас ведь все есть. Оставьте его, он мой. Я его люблю.

Опешившая Мария Александровна не нашла ничего лучше, как бессмысленно улыбнуться. И сейчас же поплатилась за этот опрометчивый поступок. Барышня, до сих пор напуганная собственной отвагой, взорвалась. Отчаяние и горечь неразделенной любви вырвались из-под покрывала застенчивости и страха. Она вскочила с кресла и, заломив руки, бросилась к окну, неуклюже дернула за ручку, распахнула форточку, сама не понимая, для чего сделала это, столь же стремительно захлопнула ее и, рыдая, упала на софу.

– Что с вами?! Объясните же толком, – Мария Александровна была раздражена странным поведением гостьи и, казалось, больше не намеревалась церемониться с ней.

– Я вас прошу, оставьте его! – умоляюще простонала девушка.

– Кого?

– Лешу.

– Лешу? – Петлицкая окончательно растерялась. – О ком вы говорите? Я не понимаю…

– Не лгите! Вы все знаете. Моего Лешу, графа Алексея Алексеевича Гутарева!

Петлицкая была озадачена. В первое мгновение она хотела рассмеяться, но, взяв себя в руки, села на ковер рядом с лежащей на софе девушкой, взяла ее ладонь и ласково заговорила:

– Не огорчайтесь, милая. Поверьте мне, положение далеко не безвыходное. Мы все уладим. А сейчас немедленно возьмите себя в руки и подробно расскажите, что вы знаете. Кстати, как вас зовут?

– Вера, – прошептала присмиревшая и оправившаяся от истерического припадка девица. – Я люблю его, вы понимаете? Но он такой холодный со мной. Я думала, что дело в том, что я некрасивая и небогатая. Это было бы не так страшно, ведь я со всем согласна и готова быть с ним так… Но вчера он показался мне особенно странным, и я решилась, – девушка стыдливо покраснела и потупила глаза, – проследить за ним. Он был у вас. Я ждала внизу, в фойе, и видела, как вы вместе спускались и как на прощание он поцеловал вам руку. Я терзалась всю ночь, не находя себе места, а утром решилась идти к вам и умолять оставить его. Ведь вы его не любите? Я вижу, что не любите!

Мария Александровна, как могла, успокоила расстроенную барышню, напоила чаем и, усадив в кресло, доверительно поведала ей историю своей жизни. Она рассказала о Петербурге, о Зетлинге, о кратких и незначительных встречах с графом Гутаревым. Вера не знала, как ей вести себя. Она порывалась плакать от радости, просить прощения и клясться Петлицкой в своей дружбе. Наконец, покоренная добротой Марии Александровны, Вера отдалась течению судьбы и поведала своей новой подруге то, о чем говорить не должна была…

Мария Александровна ввела Зетлинга в спальню, где дожидалась Вера. Зетлинг учтиво поклонился барышне, рассказал анекдот из бурлящей происшествиями жизни Новочеркасска и приготовился слушать. Вера не знала, хорошо она делает или плохо, но желание излить душу и выказать доверие к Марии Александровне взяло верх над сомнениями. Робея, она начала свой рассказ:

– С Алексеем Алексеевичем я познакомилась осенью. Он только приехал из Киева и оказался в одном из левоцентристских союзов. Мы встретились на собрании. Тогда, полгода назад, все мы верили в победу Белого движения и в грядущее освобождение. Но постепенно, шаг за шагом, мы поняли, что Деникин ничуть не лучше большевиков. Его диктатура еще страшнее и коварнее, а методы гораздо опаснее. И тогда граф нашел в моем лице единомышленника и друга. К нам присоединились еще два юноши, Гриша и Митя. Оба бывшие студенты, до революции состоявшие в социалистических кружках и ведшие борьбу против царизма. Я не знаю точно… – смутившись, Варя посмотрела на открывшуюся дверь.

В комнату вошел Минин. Он внимательно оглядел участников происходящей сцены, прикрыл дверь и встал у стены, скрестив на груди руки.

Мария Александровна сделала Вере успокаивающий жест, и та, поколебавшись, продолжила:

– Я не знаю точно, но граф однажды обмолвился, что у него есть покровитель, который координирует действия групп, подобных нашей. Граф как-то показал мне письмо от этого человека, внизу стояла подпись «Доброхот». И вот две недели назад Алексей Алексеевич собрал нас и сказал, что настал решающий час, что диктатура должна быть уничтожена, – Вера тяжело вздохнула. – Мы стали готовиться к акции. Целью ее был Деникин. Митя должен был подстеречь генерала на улице и кинуть в него бомбу. Но так случилось, что Митя не справился… его схватили, и он вынужден был взорвать себя.

Зетлинг и Минин многозначительно переглянулись.

– Продолжайте, – сказала Петлицкая. – Ничего не бойтесь. Вы должны нам довериться, ради графа.

– Да, – прошептала Вера, – он в опасности. Позднее мы получили новое письмо, где было указание убить поручика Глебова. Мы искали его, но он исчез, а на следующее утро, как сказал граф, его нашли мертвым на улице. Вы должны понять, – Вера встрепенулась и подалась вперед, – я люблю Алексея Алексеевича, он добрый и никому не желает зла. Я думаю, его обманули. Ведь это грешно? Ведь убивать грешно, и он не должен делать этого. Я боюсь за него. Вы поможете ему? Мария Александровна сказала, что поможете, – она умоляюще посмотрела на Зетлинга и в нерешительности замолчала.

– Вам знаком этот почерк? – Минин вынул из кармана записку, обнаруженную у Глебова, и подал ее испуганной девушке. – Здесь также подпись «Доброхот». То письмо, что показывал вам граф, было написано этой рукой?

Вера осторожно приняла записку из рук Минина и бегло пробежала ее глазами.

– Нет, – она отрицательно покачала головой, – то письмо было написано мелким каллиграфическим почерком. А здесь большие печатные буквы, и слово «Доброхот» написано иначе. Мне кажется, это писал другой человек. Но тогда я не обратила внимания на почерк, я могу ошибиться, я не думала, что все так получится, – она возвратила записку Минину. – Вы поможете графу? Ведь я была с вами искренна, не подведите меня. Я очень боюсь.

Зетлинг и Минин вышли в гостиную, оставив расстроенную девушку на попечение Марии Александровне. Минин был полон решимости действовать:

– Мы сегодня еще можем успеть наведаться к графу.

– Думаешь? – Зетлинг устало покачал головой. – Шторм разыгрался нешуточный. Как бы нашей лодчонке не разбиться в этих водах. Я предлагаю подождать до завтра. Как говаривал мой давний наставник, умение ждать – великий дар. И время дает нам такую блестящую возможность. За вечер многое может перемениться. А завтра поутру мы стремглав отправимся к нашему дорогому графу и попытаемся объясниться…

– Если он доживет до завтра, – недовольно буркнул Минин.

– Ну а коли не доживет, так тем более будет дополнительный повод к размышлениям. Знаешь, – Зетлинг доверительно положил ладонь на могучее плечо Минина и, подойдя к нему вплотную, сказал сдавленным голосом: – Я чувствую, здесь дело не в забавах графа Гутарева, не в злосчастной судьбе поручика Глебова и даже не в истории с посольством. Здесь скрыто что-то иное, глубокое и решающее. А то, что мы видим, – лишь далекое и глухое эхо происходящих событий. И нам нужно ждать и постепенно, шаг за шагом, подбираться к сокровенному, чтобы в решающий момент нанести неожиданный и неотразимый удар.

Глава восьмая, в которой пойдет речь о запоздалом душевном порыве

Оставленный Мининым посреди кабацкого разгула есаул Куцеба загрустил. Его угнетало предчувствие недоброго. До сих пор, с самого того дня, когда вместе со станичниками поднялся против большевистской власти, он ощущал на себе благоволение судьбы. Жизнь офицера гарнизона была неутомительной и несла в себе опасность лишь чрезмерным увлечением вином, женщинами и хмельными драками.

Но есаул был человеком вдумчивым и во всем ценил меру и достоинство. А потому худшие и непредсказуемые последствия кабацкой доблести миновали его.

И все это благополучие вдруг, в одночасье рухнуло. Куцебу избрали для участия в злополучном посольстве в Сибирь. Дальнейшее уже известно. Есаул принужден был скрываться, оправдываться, на его долю выпало испытание яростным дознанием, учиненным нашими героями, и вот наконец он оказался в роли доносчика. Есаулу это претило. Но запах жизни, бьющейся в напряженных висках, соблазн удержать беспечность любой ценой давно уже притупили голос совести в неукротимой душе есаула. Куцеба решился с достоинством нести павший на его плечи крест.