Степь в крови - Глеб Булатов

Из общения с Аваддоном Зетлинг, безусловно, извлек один урок. Он убедился, что побеждает тот, кто умеет ждать, а время, данное ожиданием, не тратит попусту, но собирает силы для решающего удара.

Тем временем, пока Зетлинг предавался размышлениям и был принужден выслушивать гневные речи полковника Вершинского, ротмистр Минин погрузился в обыденность новочеркасских окраин. Северная застава бурлила. Пыльный большак, ведущий к городу и простирающийся тонкой лентой до самого горизонта, был запружен телегами, пешими путниками и одинокими всадниками. В город тянулась нескончаемая вереница повозок с зерном, румяные развеселые казачки гнали скот. Вся эта шумная и беспокойная людская масса едва втискивалась в узкое пространство городских улочек и устремлялась к рынку.

Минин расспросил встречного казака о трактире «Соловей-разбойник» и, узнав, что место это лихое, что собираются там охочие до приключений казаки из близлежащих станиц да городские забулдыги, решительно пошел ко входу. Над грубо сколоченной деревянной дверью висело кошмарного вида, посеревшее от времени, пугало, видимо изображавшее легендарного былинного злодея. Над пугалом красовалась медная вывеска, на которой два несуразных большеголовых петуха сцепились в яростной схватке над кряжистыми кособокими буквами.

Минин укоризненно покачал головой и вошел внутрь. Обстановка заведения, несомненно, была приличнее, нежели его внешний облик. Ротмистр сел за один из свободных столиков и заказал квас с ржаным хлебом. Пожилая официантка с развязной улыбкой услужливо поклонилась и исчезла на кухне.

Минин огляделся. Несмотря на ранний час, в трактире практически не было свободных мест. Разношерстная публика с беззаботностью вкушала незамысловатую пищу и утоляла жажду, вызванную небывалой жарой и напряжением Гражданской войны. Кое-кто уже был пьян… Вдруг Минин, к своему изумлению, увидел знакомое лицо. Это был не кто иной, как есаул Куцеба собственной персоной!

Этим утром храбрый есаул был отпущен с гауптвахты по распоряжению полковника Тишевского. И сейчас, превозмогая естественную тягу к службе Отечеству, он поедал окорок, запивал его пивом и изливал на своих сотоварищей негодование от несправедливости власть имущих. В самый разгар пылкой речи, когда проклятия уже перестали перемежаться с аргументами, есаул ощутил на своем плече чью-то тяжелую руку. Он обернулся. За спиной, улыбаясь, стоял ротмистр Минин. Как писали в таких случаях классики, над столом повисло тягостное молчание. Куцеба и трое его товарищей, напуганные нежданным поворотом событий, молчали в страхе перед неизбежностью ареста и суда, а Минин смотрел на них необычайно добрыми и большими глазами. Наконец один из казаков опомнился и встал, уступая место ротмистру. Минин сел. С жалостью и любовью он заглянул в глаза каждого из застанных врасплох смутьянов и повелительно кивнул головой. Трое казаков сейчас же исчезли.

Ротмистр Минин обладал редким талантом – он умел повелевать людьми. Секрет этой способности был в том, что человек, выполнявший его волю, не чувствовал себя униженным, но ощущал себя избранным и воспринимал приказ как особое благоволение.

– Меня выпустили с гауптвахты и сегодня дали выходной, – оправдываясь и робея, Куцеба замолчал.

– Есаул, – начал Минин, – простите, не знаю, как вас по батюшке?

– Иван Исаевич.

– Так вот, любезный Иван Исаевич, я должен принести вам свои извинения. Видите ли… Вы должны понять. Посольство генерала Алмазова было захвачено врасплох в пути, сам генерал и его спутники погибли от рук большевиков. Я уверен, что это не случайность. А значит, в штабе войск есть предатель, который и стал виновником гибели посольства. Вы как военный человек должны понимать, что такому нельзя попустительствовать. И представьте, что должен был я подумать, узнав, будто вы без всякой причины не явились в положенный час к месту сбора, а потому не отправились вместе с посольством?! Конечно, вы первым делом попали под подозрение! Да, – Минин покаянно склонил голову, – мы были с вами несправедливы и жестоки. Я прошу у вас прощения.

Несчастный есаул наконец осознал, что его не будут карать за те опрометчиво высказанные претензии и проклятия, которыми он только что заклеймил чуть не все руководство Белого движения. Он недоумевающе смотрел на Минина и не знал, что отвечать.

– Так вы принимаете мои извинения?

– Да… то есть конечно. Я все понимаю. Это была вынужденная мера.

– Вот и ладно! – воскликнул Минин и потрепал Куцебу по плечу. – Я с самого первого взгляда понял, что вы невиновны. Но мой напарник, Зетлинг, изверг и формалист. Немецкая кровь.

– Да, он мне с самого начала не понравился!

– Но ничего, его мы тоже в бараний рог свернем, и не таких заламывали! – Минин скривил садистскую гримасу. – Однако придется постараться.

– Я к вашим услугам! – казалось, есаул был вне себя от счастья неожиданного избавления, а тем паче возможности попасть в доверие к внушающей уважение фигуре Минина.

– С вами одно удовольствие работать. Ведь, вы понимаете, ваша жизнь в Новочеркасске разительно отличается от окопного существования на фронте. Вы должны это ценить, – Минин многозначительно взглянул на есаула и осушил чарку пенящегося кваса. – У меня к вам совсем небольшая просьба. Вы хорошо знаете это заведение?

– Неплохо. Мы с товарищами любим скоротать здесь часок после службы.

– Прекрасно. Буду предельно откровенен. Два дня назад здесь был убит поручик Глебов. Вам что-нибудь говорит это имя?

Куцеба вздрогнул.

– Да, мы вместе служили.

– Тем более, вы согласитесь, не производя лишнего шума, провести некоторые расспросы обслуги и здешних завсегдатаев? Спросите их также, не видели ли они здесь в тот вечер полковника Тишевского.

– Полковника? – Куцеба был удивлен. – Вы думаете, это он?

– Я искренно надеюсь, что нет. Но все может случиться. Сами видите, время нынче лихое. Люди, точно былинки в вихре, бросаются из стороны в сторону…

Минин пригласил к столу казаков, заказал еще кваса и вина, а в три часа пополудни бодрым шагом довольного собой человека вышел на улицу. И сразу его поразила какая-то перемена в окружающем мире. В первое мгновение он не осознал происшедшего, но внимательно оглядевшись, с изумлением отметил пустынность дороги, площади перед заставой и близлежащих переулков. Кругом не было ни души.

– Котят не хотите взять?

Минин опустил глаза и увидел у своих ног, на нижней ступени дощатого крыльца, девочку. Она была в чепчике и ситцевом платьице.

– Черный и трехцветный, – сказала девочка и улыбнулась.

Минин растерялся.

– Нет, спасибо, у нас уже был один…

Он спустился по ступеням и уже направился к центру города, как услышал за своей спиной тонкий и насмешливый голосок девочки:

– Ревность – страшное чувство. Она убивает.

Да, любезный читатель, девочка была права. Не станем опрометчиво утверждать, будто кто-то надоумил ее с детской беззастенчивостью выразить эту мысль. Быть может, она родилась невзначай. Важно другое. Умение верить людям – счастье; человек, которому верят, защищен от каверз и превратностей жизни. Внушающий доверие отважен и искренен, ему ни к чему таить себя от других.

Совсем иное – двуличность. Граф Гутарев с раннего детства болезненно ощущал недоверие к себе. Его воспитывали женщины, и он принял от них худшее, что может составлять жизнь одинокой и преданной женской натуры. Он был мелочным и подозрительным, и, по велению инстинкта судя всех людей по себе, он не верил близким. А что может пробудить в человеке, пусть даже самом порочном, любовь? Лишь благородство. Ни один договор, ни один юридический акт никогда не обеспечит человека большей уверенностью, чем самая безыскусная искренность.

Граф Гутарев был чужд подобных рассуждений. Он не верил людям и оттого не внушал им доверия. А как сказала девочка у входа в «Соловей-разбойник», ревность убивает.

Зетлинг вошел в фойе гостиницы «Европа», поднялся по широкой мраморной лестнице, приветливо кивнул господам, расписывавшим банчишку в овальном холле, и вошел в номер. В гостиной его ждала Мария Александровна. Лицо ее было необыкновенно румяным, а глаза красными от слез.

– Что-то случилось?

Зетлинг заметил нервозность Петлицкой и заботливым движением поправил ее растрепанные волосы. Не ответив, Мария Александровна обняла Зетлинга и прошептала ему на ухо:

– Дима, видишь ли, когда ты ушел… произошло неожиданное…

Спустя четверть часа после того, как Зетлинг покинул утром гостиницу «Европа» и в предвкушении неприятного разговора направился к штабу войск, в дверь номера Петлицкой постучали. Мария Александровна оторвалась от чтения утренних газет и, ничего не подозревая, открыла. На пороге стояла барышня. На вид ей можно было дать не больше тридцати лет, она была худа и невзрачна.