Анатомия любви - Дана Шварц
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Довольно топорная работа», – подумала Хейзел. Но Ле Гранд Леон никогда не славился утонченностью. В прошлом месяце они представляли другую историю, с почти таким же сюжетом – красивая, добродетельная, юная девушка погибает – только в тот раз причиной был заграничный вампир, соблазнивший ее золотом и драгоценностями, чтобы получить ее сердце.
Именно этому всех девушек учат с самого рождения – не поддавайтесь соблазняющим вас мужчинам, берегите свою добродетель, – хотя, по сути, вся их жизнь зависит от способности соблазнить правильного мужчину. Невозможная ситуация, парадокс самого общества: заставлять женщину зависеть от милости любого мужчины, который ее захочет, но стыдить за то, что она пытается заставить мужчину хотеть ее. Пассивность – безусловная добродетель. Упаси Боже превратиться в кого-то вроде Гиацинт Кальдуотер. Будь терпелива, тиха, красива и нетронута, как нежный цветок, и тогда, только тогда, тебя настигнет награда – безопасная жизнь под стеклянным колпаком.
Леди Синнетт судорожно сжимала ручку своего кресла на протяжении всего представления. Не успели отгреметь аплодисменты, она сдернула Хейзел с места, протащила по лестнице, вывела из театра и запихнула в экипаж.
Дождалась, пока они отъедут от театра на достаточное расстояние и свернут на проселочную дорогу, ведущую к Хоторндену, и лишь тогда повернулась к Хейзел.
– Ты имеешь, – процедила она сквозь стиснутые зубы, – хоть малейшее представление о том, что с тобой будет?
– Что ты хочешь сказать? – спросила Хейзел.
Леди Синнетт тяжело сглотнула и плотнее сжала губы.
– Этот мир не слишком добр к женщинам, Хейзел. Даже к таким, как ты. Да, твой дед был виконтом, но я была всего лишь дочерью, а это значит очень мало. Твой отец владеет Хоторнденом, и когда он… когда твой отец умрет, Хоторнден отойдет Перси. Знаешь, что случается с незамужними женщинами?
Хейзел сдвинула брови.
– Полагаю… То есть…
Леди Синнетт прервала ее коротким, горьким смешком.
– Негде жить. Во всем зависишь от родственников. От милости младшего брата и той, на ком он решит жениться. Выпрашиваешь у невестки крохи уважения и молишься, чтобы она оказалась достаточно добра.
Хейзел не знала, что сказать. Просто сидела, уставившись на свои колени.
А мать продолжала, указывая на свою вдовью вуаль.
– Я понимаю… понимаю, что с тех пор, как Джорджа нет с нами, я, должно быть, уделяю тебе недостаточно внимания. Наверное, я зря не подчеркнула всю важность твоего брака с Бернардом Алмонтом, потому что полагала, тебе это известно.
– Известно.
– Да, я тоже так думала. Умная девушка, много читает. Немногие будут столь же снисходительны к твоим маленьким… причудам… как твой кузен. Те книги по естественной философии, что ты таскаешь из кабинета отца. Ничего этого не будет, когда мы отправимся в Лондон. Ни капли не сомневаюсь, что Сесилия Хартвик-Эллис не пачкает свои платья в грязи – и руки книжными чернилами.
– Только потому, что не умеет читать, – буркнула Хейзел в стекло дверцы экипажа.
Леди Синнетт фыркнула.
– Что ж, отныне твоя судьба в твоих руках. Я поделилась с тобой всей доступной мне материнской мудростью.
Всю остальную часть поездки они провели в молчании. Хейзел уставилась в темноту за окном и наблюдала за тем, как голые ветви деревьев лупят по стеклу экипажа, в котором они ехали из города домой.
9
Перед сегодняшней премьерой пропали двое рабочих сцены. Джек ворчал, выполняя их работу перед представлением, развешивая по местам костюмы, проверяя лампы по краю сцены. Ему нравилось на своем месте, высоко под потолком, на стропилах, где он всегда был готов поднять занавес по знаку мистера Энтони.
Изабелла растягивалась за кулисами, уже напудренная, в своем летящем муслиновом наряде. Джек подумал о том, какая она сейчас красивая, с убранными в высокую прическу золотыми волосами и нарумяненными щеками. Но Джеку она всегда казалась красивой. Он каждое представление сидел на стропилах, высоко над сценой, глядя на нее – любуясь, как она скользит по сцене, словно рыба в воде. Легко. Обернувшись, она поймала его взгляд и улыбнулась. Джек ответил улыбкой.
– Эй! Ловелас! – окликнул его мистер Энтони. Он закреплял веревку, зажав сигару в зубах. – Проверь, чтоб дерево было готово ко второму акту. Карафри сегодня нет, поэтому его работа на тебе. – Он тяжело вздохнул. – Ты ведь справишься, Джек, правда?
Мистер Энтони потерял руку, сражаясь с французами в Вест-Индии, и вместо нее у него был кожаный протез, набитый, скорее всего, конским волосом, торчащим из швов между пальцами. Уточнять Джек ни за что бы не решился.
Джек смахнул волосы, упавшие на глаза.
– Само собой. Но где Карафри? И где Джон Никельс? Прогуливать на них не похоже.
– То есть хочешь сказать, ты ничего не слышал?
– Нет вообще-то. А чего?
Мистер Энтони оглянулся и придвинулся к Джеку, повернувшись спиной к кучке хихикающих хористок.
– Умерли.
– Что? Оба?
– Двинули кони. Поговаривают, это снова каменщикова лихорадка. Что Карафри преставился, даже жара не дождавшись, а Джон Никельс и того быстрее.
– Дело не в этом, – быстро возразил Джек. – Нет, просто парни с Кингз Армз любят рассказывать страшилки друг другу, вот и все. Могу поспорить, оба, и Карафри, и Джон Никельс уже в почтовой карете, идущей в Глазго, животики от смеха надрывают, вспоминая обо всех карточных долгах, что тут оставили, и, зуб даю, даже не думают о том, что на меня свалилась вся их работа.
Мистер Энтони пожал плечами.
– Я слышал другое, парень. Слышал, будто лихорадка вернулась. Целую семью из Каннонгейт унесла в прошлом месяце.
– Это не римская лихорадка, – возразил Джек уверенно. – Этого не может быть. Ведь тогда театры закроют. Мы останемся без работы.
Мистер Энтони издал жалкий смешок, сменившийся резким кашлем.
– Сынок, если лихорадка вернется, нам с тобой надо будет бояться вовсе не за работу.
Наставница танцовщиц дала сигнал о начале представления, позвонив в колокольчик. Джек еще раз посмотрел на Изабеллу, надеясь, что та все еще смотрит на него. Но она уже отвлеклась и натягивала чулки. Так что Джек кивнул Томасу Поттеру, ведущему актеру, и по лестнице на задней стене взобрался на галерею над сценой.
Стропила под крышей Ле Гранд Леона казались Джеку огромным кораблем – здесь были веревки и деревянные балки, громадные полотна ткани с нарисованными задниками, – и всем этим, закрепляя, подтягивая и опуская, управлял Джек. Он не знал точно, где родился, – где-то в районе Каннонгейт, насколько помнил, – но именно это место стало для него домом.
