Сталинъюгенд - Алексей Кирпичников

В дальней части участка имелся ещё один большой многоквартирный дом («Технический корпус») с пристроенной цилиндрической водонапорной башней, украшенной по верхней кромке зубцами, наподобие кремлёвских. При царе в нём жила прислуга капиталиста Зубалова, а после революции дом перекроили — на первом этаже разместили гараж с мастерскими, а на втором — жилом — обустроили апартаменты для семей родственников первой и второй жён Сталина — Сванидзе и Аллилуевой, а также для вдовы Феликса Дзержинского. С 1942 года это здание тоже пустовало.

Напротив «Технического корпуса» в забор врос одноэтажный дом охраны, где квартировали чекисты, приписанные к семейству Микояна и к поселку. Он имел два выхода: на участок и за пределы территории поместья.

Многолетний бессменный член Политбюро ЦК Анастас Микоян возглавлял огромный клан, помимо его многочисленного потомства включавший семьи братьев самого Микояна (один из них, Артём Иванович, выдающийся авиаконструктор, создавал знаменитые МиГи) и семьи родных жены Анастаса Ивановича, Ашхен Лазаревны. В мирное время в Зубалово часто гостили родственники, но война сузила круг постояльцев: крайне редко вырывался с работы глава клана, ушли лётчиками на фронт старшие сыновья — Степан, Владимир и Алексей…

На даче теперь жили Ашхен Лазаревна, двое младших мальчиков и обе бабушки: мать Анастаса Ивановича — Тамара Отаровна, и мама Ашхен Лазаревны — Вергиния Георгиевна.

Вано вылез из машины и с понурым видом вошёл в дом. К счастью для него Ашхен Лазаревна зашла к себе и не видела, что сын вернулся. Стараясь остаться незамеченным бабушками, он поднялся на второй этаж и проскользнул в комнату, которую делил с Серго. Младший брат лежал на кровати и читал. Увидев Ваню, он немедленно отложил книгу.

— … Ну что?

— Всё известно — у папы в кабинете сидели Берия и Меркулов. Они сразу же задали вопрос про пистолет, и я рассказал правду.

— Про организацию говорили? — как всегда, чуть заикаясь, спросил Серго.

— Нет, об этом ни слова.

— А как тебя накажут?

— …Лаврентий Павлович сказал, что я несовершеннолетний, и поэтому со мной разберётся отец. Папа выглядел мрачнее тучи. Что будет, когда он приедет, даже думать не хочу.

— А мама?

— Она ничего не знает, если только отец не позвонил, пока меня сюда везли. Сейчас соберусь с духом и пойду на голгофу.

— А как считаешь — про нашу организацию известно?

— Если нашли записи Шаха — то знают. А чего тебе волноваться? Вы ж в «тимуровцев» играли. Разве за это могут наказать?

— Ваня, я не говорил… Я за тебя переживал и понимал, что не до меня. А сейчас, когда немного прояснилось, хочу посоветоваться.

— ?…

— Понимаешь, Шах придумал название организации — «Четвёртая Империя (Рейх)». И себе звание присвоил — «рейхсфюрер»… Это он начитался Гитлера. И всем остальным собирался разные звания дать. Я сказал, что мне не нравится этот «рейх», а он пообещал созвать общее собрание, но провести его не успел.

— Ну, не успел, считай, что и не было такого названия у вашей организации. Ты голову этой ерундой не морочь — мне на всю жизнь хватит того, что я натворил… Знаешь — постоянно думаю, почему так глупо всё устроено?… Когда в тот день дал Вовке «вальтер» и уже от него подходил к дому, вдруг решил — надо срочно вернуться и обойму с патронами забрать. Помчался назад. Только из Кремля выбежал, а мне навстречу Евгения Александровна Аллилуева со Светкой Сталиной. И как полезли расспрашивать о всякой дребедени… Минут десять отняли. Я потом бегом на Грановского, а мне милиционер из будки сифонит — Софья Мироновна и Шах минуты три, как уехали на дачу. Представляешь — не остановись я у Кремля — и обойму бы конфисковал, и Володя с Ниной сейчас живы были… и у меня бы на душе кошки не скребли.

— В книжках пишут: «Значит, так суждено».

— Помолчал бы, литератор, — и без тебя тошно. Пойду к маме… сдаваться в плен.

5

Уманскую хоронили 6 июня. Утонув в цветах, совершенно уже не нужных Нине, чёрно-белый гроб стоял в траурном зале московского крематория. У дверей висела табличка: «Спецобслуживание». Пришедшие на панихиду входили, опустив головы. Находившуюся в прострации Раису Михайловну Уманскую поддерживали двое распорядителей. Кроме родных с Ниной пришли попрощаться её одноклассники, учителя и многие родители учеников 7-А класса. Девочки плакали. Уронив голову на бесчувственные руки дочери, убивалась мать. Бледнее смерти позади неё замер отец погибшей. Мальчишки стояли, не шелохнувшись, с каменными лицами. Люди не стеснялись горя и слёз — нелепость гибели цветущей девушки никого не смогла оставить равнодушным. Когда сказали все необходимые слова и присутствующие попрощались с покойницей, гроб с её телом начал исчезать в шахте крематория. Женщины ахнули, а двое крепких мужчин с трудом удержали мать, рванувшуюся броситься вслед.

Смолкла траурная музыка, и толпа медленно потянулась на территорию кладбища. Мужчины закурили. Соблюдая приличие, Константин Уманский сдержанно спросил, хочет ли кто-то поехать на поминки. Все стали дружно вполголоса отказываться. Отец Нины не настаивал — чувствовалось, что неизбежное обсуждение подробностей смерти с одноклассниками или учителями убийцы будет для него и жены невыносимо.

За воротами стояли начальственные автомобили. Тёмка подбежал к генералу Хмельницкому:

— Папа, можно мне с ребятами побыть — мы хотим погулять по Нескучному саду.

— Не нагулялись, что ли?

— Нет, просто настроение такое… Никому не хочется в одиночестве остаться.

— Ну, иди, коли так.

Уманские и Хмельницкие сели в «паккард» Рафаила Павловича и поехали на улицу Серафимовича. Бакулев, Барабанов и Кирпичников подошли к матерям, чтобы тоже отпроситься на часок пообщаться с друзьями. На удивление, всем разрешили уйти. Отпущенные на волю, парни быстро направились в сторону главного входа в Донской монастырь — вслед за Лёней Реденсом, ещё до начала панихиды бросившим короткую фразу: — Надо поговорить.

175-я школа, где учились ребята, была особенная — самая привилегированная в Москве. Там собрали детей высокопоставленных чиновников, крупных военачальников и других, как в то время говорили — «шишек». Хотя многие учителя были информаторами госбезопасности, это не сказывалось на их высоком профессиональном уровне. Как правило, взаимоотношения между преподавателями и учениками мало отличались от принятых повсеместно — большинство родителей хотели, чтобы их дети получили хорошее образование и в редких конфликтах становились на сторону педагогов.