Витя Коробков - пионер, партизан - Яков Ершов

Он не мог представить себе, как теперь будет жить и чем заниматься. Для тех, кто постарше, все ясно. Они ушли в армию и сражаются с врагом. А что делать ему? И что предпринять, если вот сейчас в дом войдут гитлеровцы? Как вести себя?

В дверь постучали. Вбежала соседка, растрепанная, в слезах: гитлеровцы ходят по квартирам, ищут красноармейцев и коммунистов. Пойманных расстреливают на месте. «Так вот почему слышны выстрелы», — подумал Витя.

— Ты бы хоть галстук-то снял! — всхлипнула женщина. — Не дай бог, зайдут эти изверги. Ведь не поглядят, что дите!

Витя схватился за грудь. Он забыл, что на нем пионерский галстук. Как надел его вчера, так и не снимал. Машинально поднял руку к узелку и стал его торопливо развязывать… Но пальцы не слушались. Нет, он не может снять сейчас галстук… не имеет права…

— Нет, я не могу, — сказал он тихо. — Уж раз надел, пусть будет, как есть.

Он так и не снял галстука, только повыше подтянул молнию на курточке. На другой день, одеваясь, снова повязал галстук; мать взглянула с тревогой и болью, но промолчала.

Три дня, уступая просьбам матери, Витя сидел дома. Он не знал, чем занять себя. За что ни брался, все казалось ненужным, никчемным. В городе хозяйничают враги. Фашисты расхаживают по улицам — по нашим улицам; устанавливают свои «порядки». Разве можно мириться с этим?

Витя не сомневался, что гитлеровцев скоро выгонят. Ведь и раньше были войны, враг вторгался на нашу землю. И его били, да как еще били! И этих побьют! Но как же трудно ждать, да еще сидеть сложа, руки! Витя захотел припомнить те походы и битвы, в которых русский народ побеждал врагов. Он взял с этажерки несколько учебников по истории. И чем дальше читал, тем все больше прояснялось его лицо. Он схватил альбом, открыл на чистом листе и стал торопливо рисовать.

Прошло больше часа. Не слыша сына, мать позвала его.

— Я здесь, мама, — откликнулся Витя. — Посмотри, что нарисовал, — он подошел к кровати с развернутым альбомом в руках. — Это Александр Невский бьется с немецкими псами-рыцарями. Псы-рыцари! Как это метко сказано, мама. И сейчас эти лезут… Настоящие псы.

— Что-то будет, сынок, — вздохнула мать.

— Ничего, мама, ты успокойся, — присел Витя на кровать. — Вот увидишь, все равно их выгонят. Вспомни, сколько их было! Давай посчитаем: псы-рыцари — разбили их, в озере потопили; Мамай, хан татарский, — прогнали; Наполеон Москву взял, а потом едва ноги унес. А в гражданскую войну? Четырнадцать государств! И ничего, справились.

Так успокаивал он мать, а больше самого себя. Отец прислушивался к разговору и молчал, Витя понимал, что ему еще тяжелее. Он взрослый, с него и спрос больше.

На четвертый день Витя не выдержал. Его потянуло на улицу. Надо же знать, что там делается.

— Я ненадолго, мамочка! — умолял он. — Только к Шурику сбегаю.

— Галстук-то сними, — попросила мать.

— Ну, мамочка, зачем же. Я его вот так! — он затянул доверху застежку, пригладил бугорок, вздувшийся над узелком галстука. — Никто и не заметит.

Накинув на плечи тужурку, вышел на улицу. Первое, что бросилось в глаза, был стоявший на перекрестке немецкий солдат, тот самый, а может быть, очень похожий на того, которого он видел тогда в окно.

Витя обошел постового и повернул к набережной. На углу улицы Ленина его остановили:

— Хальт!

Витя вздрогнул, как от удара, и отошел в сторону. Прислонившись к забору, огляделся. По тротуару, выставив вперед автомат, прохаживался гитлеровец. Сейчас он двигался прямо на Витю. По мере того как фашист приближался, Витя отходил. Медленно, следя за тем, как гитлеровец меряет тротуар ровными заученными шагами, пятился назад. Потом ему показалось унизительным отступать перед врагом, и он остановился. Солдат скользнул по нему желтыми глазами и таким же размеренным шагом пошел обратно. Витя двинулся за ним. Пройдя положенное число шагов, немец повернулся и, заметив Витю, грозно вскинул автомат. — Цурюк! — заорал он.

Витя отскочил назад. «Вот гадина, — со слезами подумал он. — Ходит тут, как у себя дома». Он медленно побрел вдоль забора.

Улицы были пустынны. Люди появлялись украдкой и шли, прижимаясь к домам, стараясь остаться незамеченными. Гитлеровцы маршировали по мостовым с таким видом, словно, кроме них, никого не было на свете. Проносились мимо грузовые машины с солдатами, горланившими песни.

На заборах пестрели объявления. Около них останавливались редкие прохожие.

«Ходить по городу разрешается только с восьми часов утра до четырех часов вечера, — прочел Витя. — За нарушение расстрел… Каждый обязан явиться к месту своей постоянной работы. Не имеющие работы обязаны зарегистрироваться на бирже труда».

В объявлении предлагалось сдать автомобили, мотоциклы, оружие. За нарушение — расстрел. Внизу стояла подпись: «Германское командование».

«Распоряжаются, как хозяева», — со злостью прошептал Витя.

Через улицу Свердлова он вышел в Купальный переулок. Домик, в котором жил Шурик Воробьев, стоял на горке. Отсюда хорошо была видна набережная и значительная часть города. Страшная картина разрушения предстала перед Витей. Там, где совсем недавно высились прекрасные здания санаториев, теперь лежали развалины. Большой переходной мост черев линию железной дороги был взорван. У железнодорожного переезда стояли танки. Угловатые, черные, словно воронье, они облепили набережную. В городском саду железная решетка во многих местах была разворочена, скручена. Маленькие, не окрепшие еще деревца, которые так заботливо сажали пионеры, были потоптаны, поломаны, выдернуты с корнем.

Шурик был дома. Он встретил Витю в передней и тотчас же таинственно зашептал:

— Ты что долго не приходил? А я, знаешь, все время за ними слежу. У меня наблюдательный пункт устроен, во дворе. Пошли, посмотрим.

Шурик потащил Витю во двор. Там в каменном заборе он сделал небольшую амбразуру. Шурик лег животом на землю.

— Ложись, Витька, рядом, — позвал он.

Витя заглянул в амбразуру. Через нее были видны порт, море и часть набережной.

— Вчера, — шептал Шурик, — .корабль появился, наш, советский. Сделал два выстрела и ушел. Наверно, разведчик.

Витя похвалил Шурика за выдумку. Неплохо, что у него есть такое место для наблюдения.

— Я это еще позавчера придумал, — хвастался Шурик. — Ходил-ходил по двору. К тебе хотел пойти, да мамка не пустила. В городе, говорит, стреляют. И правда, стреляли — высунуться нельзя! Я сначала в щелку смотрел, а потом эту штуку построил.

Из кухни вышла мать Шурика — Анна Николаевна. Из-под накинутого на голову платка выбилась белая прядь волос. «Раньше ее не было», — отметил Витя. Отец Шурика с первых дней войны ушел на фронт. С тех пор от него не было писем. А теперь, пока гитлеровцы в городе, весточки и вовсе не жди… Вите захотелось утешить тетю Аню, сказать ей что-нибудь хорошее… Но он не нашел подходящих слов и промолчал.

— Не пора ли тебе домой, Витя, — предупредила Анна Николаевна. — Ведь теперь новые «порядки». Или ты у нас заночуешь?

— Нет, нет, — заторопился Витя. — Мама будет беспокоиться.

Домой он шел глухими переулками, стараясь не встречаться с ненавистными гитлеровцами. Но ему не удалось избежать этого.

Произошло это в центре города. Из подъезда большого двухэтажного дома гитлеровцы вывели пожилого человека в форме железнодорожника. Он был так избит, что едва держался на ногах; фашисты прикладами подгоняли его. Вслед за ними с плачем бежала девочка лет шести.

— Папа, папа! — кричала она, захлебываясь слезами. — Не бросай меня! Я боюсь одна!

Девочка прижалась к отцу, обхватила его ноги дрожащими ручонками. Рыжий долговязый солдат грубо выругался и оттащил ее в сторону. Но девочка снова догнала отца, вцепилась в его куртку. Долговязый обернулся. Коротко щелкнул выстрел. Отец дико крикнул, рванулся, но фашисты пинками втолкнули его в машину.

Витя стоял на месте, ошеломленный. Он опомнился только, когда гитлеровец, пролаяв что-то непонятное, вскинул автомат и навел Вите в лицо. Он повернулся и бросился бежать, задыхаясь от ужаса и тоски, ничего не видя перед собой, кроме неподвижного маленького тельца, залитого кровью…

«Как быть?» Теперь этот вопрос неотступно мучил Витю. Что может он делать? Кто подскажет ему правильный путь?

— Мама, что же мы, так и будем терпеть? — спрашивал он мать.

— А что делать? — сокрушалась Виктория Карповна.

— Надо же бороться! — пылко отвечал он.

— А что мы сделаем с тобой? Я на костылях, а ты еще мал.

— Мал! — восклицал Витя, — Вот и беда, что мал! А то бы я давно в армию ушел. Ну, а папа? — не унимался он.

— Папа — больной, — отвечала мать.

Отец действительно был болен. Старая болезнь — туберкулез легких — в последние дни совсем одолела его. Он побледнел, осунулся, стал часто и глухо кашлять. Витя пытался говорить с отцом, советоваться с ним, но Михаил Иванович только морщился и устало махал рукой.