Ошибка Либермана - Стюарт Каминский

Кабинет у Хартмана был небольшой и старый, в нем пахло подгнившим деревом. Припарковаться рядом было проблемой даже для полицейского, и в приемной стояло всего четыре стула. Другие кабинеты Хартмана находились в «Фулбрайт билдинг» на Уэкер-драйв и в «Карлсон билдинг» в Эванстоне напротив библиотеки. Что касается кабинета на Брин-Мор, то он предназначался главным образом для полицейских и грел душу доктора мыслью, что он не чужд благотворительности. Либерман опоздал на пять минут, сдал анализы, что заняло еще пятнадцать минут, после чего Хартман предложил ему сесть.

— Результаты, — сказал Хартман, входя в находившуюся рядом со смотровой маленькую комнату, где сидел Либерман, проглядывая статью о принцессе Ди в старом номере журнала «Пипл».

Поезд надземки с грохотом прибыл на станцию. Либерман посмотрел на сидевшего за столом напротив него Хартмана, который в свои сорок лет явно набрал лишний вес. Редкие волосы доктора были зачесаны на лоб, как у карикатурного Наполеона, на его лице всегда играла ободряющая улыбка — даже когда он сообщал пациенту о неоперабельной опухоли или неизлечимой болезни. Поверх костюма Хартман носил голубой халат. Он походил не столько на врача, сколько на актера, который собирается сняться в рекламе средства от изжоги.

Позади стола, за которым сидел доктор, висел экран, к которому он сейчас прикреплял рентгеновские снимки самых сокровенных внутренних органов Либермана. Покончив с этим, Хартман сел на вращающееся кресло и стал изучать их.

— М-да, — сказал доктор. — Смотрите, вон там.

Либерман посмотрел в указанном направлении.

— Что там?

— Колени, оба колена. Суставы поражены артритом. Белое вещество между костями — это соединительная ткань. Вот здесь. Она износилась.

— Я знаю, — сказал Либерман. — Вы мне говорили это в прошлом году.

— В этом году стало немного хуже. Не сильно, но хуже. Колени болят?

— Когда много хожу, — ответил Либерман.

— Приходится много ходить?

— Бывает.

— Весьма неблагоприятно для таких коленей, — заметил доктор, глядя на Либермана. — В волейбол, баскетбол не играете? Трусцой не бегаете? Чем-нибудь в этом роде занимаетесь?

— Нет.

— Это правильно. Но я не исключаю, что вам понадобится операция, — предупредил Хартман, снова поворачиваясь к рентгеновским снимкам.

— Когда?

— Кто знает, — ответил врач. — Когда начнутся боли, когда это будет мешать вам ходить. Через десять лет, возможно, двадцать. А может быть, никогда, если ситуация не станет уж очень скверной и если вы не будете давать коленям чрезмерные нагрузки.

— Что еще скажете?

— За давлением вы следите, — сказал Хартман, глядя на листок с результатами обследования. — «Тенормин» принимаете каждое утро?

— Каждое утро, — подтвердил Либерман.

— Фермент печени… У вас по-прежнему положительная реакция на гепатит. Печень немного увеличена.

— Все это у меня уже тридцать лет.

— Возможно, так и останется до конца жизни, — сказал Хартман. — Вы не можете сдавать кровь как донор.

— Но мне переливать кровь можно?

— А вы в этом нуждаетесь?

— Что там еще?

— Посмотрим, — сказал доктор. — Вырост на кости мизинца левой руки. Это видно на снимке. Вам следовало заняться этим, когда вы его заполучили.

— Это случилось в 1969 году, — сообщил Либерман. — Я сломал палец, преследуя женщину, которую звали…

— Я ничего не буду предпринимать по этому поводу, поскольку вас, по-видимому, не беспокоит, что палец не сгибается, — проговорил врач, глядя на снимок.

— Продолжайте.

— Сердце в порядке. Легкие в порядке. Вы как-то тренируетесь?

— Нет.

— Я тоже, — признался Хартман. — А надо бы. Я имею в виду — мне. Обмен веществ. У вас растет маленький животик, но вес хороший. Верхний отдел позвоночника все еще беспокоит?

— Когда становится холодно.

— Аллергия прежняя, — сказал доктор, глядя в конец памятки. — Непереносимость молока.

— Я его больше не пью, — солгал Либерман.

— Ну, вот так, — подытожил Хартман, поднимаясь. — Учитывая климат, ваши возраст и профессию, можно сказать, что вы здоровы. Мой вам совет: когда достигнете пенсионного возраста, продайте все имущество и перебирайтесь во Флориду. Я слышал, что в Форт-Майерсе дома по-прежнему дешевые. Сам я собираюсь поступить именно так.

— Я подумаю об этом, — пообещал Либерман, тоже вставая. — Можно задать вопрос?

— Задавайте. У меня осталось только несколько благотворительных осмотров.

— Хэнраган уже приходил к вам? — спросил Либерман.

Хартман снял рентгеновские снимки со светящегося экрана и выключил его.

— Хэнраган, — сказал доктор, поворачиваясь к пациенту. — Хэнраган. Да, приходил.

— Он мой напарник.

— Да-да, помню. Я посоветовал ему следить за печенью, за весом и за душевным состоянием. Предложил ему сесть на диету, отказаться от алкоголя и записаться на прием к психологу полицейского управления. Я также подчеркнул, что в этом году он решает сам, как ему поступить, но, если он моим советам не последует и доживет до будущего года, я напишу ему такую рекомендацию официально. Вы это хотели узнать?

— Именно это.

Визит к Хартману занял меньше времени, чем рассчитывал Либерман. Поскольку у него еще оставалось время, Либерман проехал около десяти кварталов на юг до Уилсона, а затем свернул от озера на улицу-тупик в Рейвенс-вуде, где находился дом Хэнрагана. На улице играли дети. Либерман поднялся по ступенькам и постучал в дверь. За каждое третье слово, слетавшее с губ этих детей — им и десяти еще не было, — полвека назад мама Либермана их бы нещадно выпорола.

Хэнраган открыл дверь, только когда Либерман постучал во второй раз. Свежевыбритый, в чистой рубашке и галстуке, Билл недавно вышел из душа. Его состояние выдавали только розовое лицо и налитые кровью глаза.

— Входи, — сказал он, отступая от двери. — Я напою тебя кофе.

Либерман вошел. Он был в этом доме лет пять назад, не меньше, когда там еще жила Морин. Дом, как и Хэнраган, удивил его — незахламленный, чистый. Они перешли в кухню, где кипел кофейник.

— У тебя уютно, — сказал Либерман. Он взял чашку с горячим кофе и заметил, что сушилка для посуды пуста.

— Абрахам, — произнес Хэнраган, — я знаю, что у тебя на уме. Ты ожидал увидеть меня с похмелья, а вместо дома — вонючую помойку или что-то вроде жилища полицейского из телесериала.

— Хороший кофе, — заметил Либерман. На столешнице не было ни пятнышка.

— Я поддерживаю в доме порядок, — сказал Хэнраган, оглядывая кухню, и отхлебнул кофе. — Стираю белье, меняю его, чищу ковры. Миссис Бойер приходит каждые две недели. Это моя терапия, Ребе. Мне кажется: а вдруг в один прекрасный вечер в дверь постучит Морин, а у меня тут кастрюля тушеного мяса, которое я сам приготовил… Я стал неплохим поваром… Ну ты представляешь себе эту картину.

— Да, — подтвердил Либерман.

— Если я позволю, чтобы здесь все пришло в упадок, то вот-вот и сам опущусь. — Хэнраган допил кофе, подошел к раковине, вымыл чашку жидкостью «Пальмолив», прополоскал ее и убрал в посудомоечную машину.

— Я прямо от Хартмана, — сказал Либерман, тоже допив кофе. — По его мнению, если не считать больных коленей, давления, скрюченной спины, негнущегося пальца и слабого желудка, я сгожусь еще на один год.

— Никогда в этом не сомневался, — заметил Хэнраган, улыбнулся и взял у Либермана пустую чашку.

— Он сказал, что тебе следует показаться психиатру.

— Я в них не верю, — проговорил Хэнраган. — А если верю, то меньше, чем в Бога моих предков. Давай сменим тему.

— Новая тема — это прошлая ночь. Что ты чувствуешь?

— Ответственность. И не хочу потерять это чувство. Я не нашел нашего друга Бродягу Жюля. Искал примерно до трех ночи. Пришел домой и лег спать трезвым. Я устал, но готов работать.

— А со мной дочь разговаривала до пятого часа, — сказал Либерман. — Я устал и не знаю, насколько готов работать, но я на ходу. Пошли.

Они сели каждый в свою машину и приехали к участку на Кларк-стрит в десять без малого. Воскресенье выдалось беспокойным. Выстроилась целая очередь жалобщиков. В помещении для инструктажа было полно латино-американцев из ближайших улиц. Они сидели молча — то ли от испуга, то ли от ярости.

У Мела Хобсона был такой вид, будто он сейчас взорвется. Последний раз такой срыв произошел зимой, когда он чуть не оторвал ухо уличному грабителю по имени Джонас, который не захотел отвечать на вопросы для протокола. Аллен Бутс и Джоанна Мишковски беседовали в углу с напуганной чернокожей девушкой, а та не сводила глаз с не менее испуганного чернокожего парня, который был прикован наручниками к скамейке у противоположной стены.

— Сообщения о звонках на вашем столе, — сказала Конни Пэриш, прикрывая ладонью трубку. — И предварительный отчет о вскрытии.