Unknown - Alexandr

Так вот я говорю, что душа Луиса Игнасио всегда казалась мне бездонным колодцем.

Рассудительный, молчаливый, скрытный в своих чувствах, но имеющий тягу к взаимному

обмену мнениями. Три года назад, по времени это совпало с его поступлением в Университет, он очень быстро созрел, как личность. Его ум был благодатной почвой для самых разнообразных идей, а душа была открыта нараспашку. Впрочем, в основных вопросах он был скептиком и всегда во всем сомневался. Его собственные взгляды боролись с иными убеждениями, полагаю, противоположными. Он никогда не подпадал под влияние эмоций ни своих, ни чужих. Его глубокий рационализм служит ему своего рода защитой, подобно зонтику, защищающему нас от дождя. По ходу, я, возможно, запутался в словах, и не уверен в том, что не только правильно, но хотя бы приблизительно изложил идеи и описал моральные качества этого парня. Я бы хотел к этому вернуться и попытаться охарактеризовать его простыми словами: он великодушный и добрый, готов прощать и даже оправдывать поступки и поведение, которые могут поражать обычных людей, то есть, иными словами говоря, он способен самостоятельно анализировать и осмысливать общепринятые ценности, но очень требователен к самому себе. Он – ярый приверженец рациональности, которая является неизбежной точкой отсчета в его скептическом и дотошном анализе вещей. Он ничего не принимает на веру только лишь потому, что так принято, или кто-то так говорит, но в то же самое время он готов водрузить на операционный стол рациональности – слово-то какое, м-рр, аж в дрожь кидает – свои собственные убеждения, проще говоря, пересмотреть свои взгляды. Все это плоды его доброго, мягкого, открытого, тихого и спокойного характера, его неспособности причинить кому бы то ни было боль, даже в минуты легкого раздражения. Конечно, в последнее время, у меня складывается впечатление, что из больницы он вернулся более раздражительным, хотя нужно все же сказать, что его раздражение сейчас улетучивается со скоростью воздуха.

Его чувство справедливости легендарно... Я хотел сказать, что оно чуть ли не семейное

предание. Оно проснулось в нем, когда он был совсем еще малышом, едва ли не с пеленок.

Уже давно тот, кто всем заправляет, его отец, в шутку, любя, назвал его “приверженцем справедливости”, вспоминая, вероятно, свои собственные уроки детства, когда все главные герои комиксов и более-менее сносных фильмов, взвалив на себя груз имперской политики, были “приверженцами справедливости”. Начиная с Роберто Алькасара с Педрином и Хорхе с Фернандо, почти фалангистом, и заканчивая Эль Койотом с Майорки и Рыцарем в маске, который провел свою жизнь в Сантьяго, совершая убийства и освобождая красивых христианок из когтей сарацинов.

Несмотря на это чувство справедливости Луис Игнасио с пониманием относится к тем,

у кого его нет. Он ненавидит все, что используется для того, чтобы карабкаться по головам, помыкая прочими людьми: продажность, лицемерие и двуличие, вранье, надувательство, насмешки над законом, которые обосновываются демократией. Кажется, что с той аварии он повзрослел и стал мягче. Он проявляет себя более душевным, и его откровенность порой граничит с ребяческой непосредственностью, которая меня удивляет.

В моем анализе есть один большой пробел, касающийся его общения с Богом, в чьем

существовании он нисколько не сомневается. Это я неоднократно слышал в его разговорах с родителями. Сдается мне, что это убеждение – единственный причал в его разрушительном пути полного переосмысления всего своим особенным аналитическим чутьем, которое уже давно решило просеять все через решето разума.

Бегония-мать надеялась на то, что это чудо было своего рода отвлекающим маневром

духовной сущности, чем-то, что подтолкнуло его в любящие объятия Бога, которого он

познал с детства. Здесь до сих пор еще находятся фотографии с его первого причастия. В

церкви, находясь в смятении чувств, облаченный во все белое, Луис Игнасио упал в обморок из-за головокружения. По совету врача он еще довольно долгое время приходил в себя, лежа на траве, снаружи храма.

Надежда его матери оказалась тщетной. Мы не знаем, что происходит в его душе, но

внешне он продолжает оставаться интеллектуалом в полном расцвете сил, который все уважает, почти ни перед чем не преклоняясь.

Прежде всего я хотел бы немного подробнее остановиться на том мрачном и

беспросветном для всех времени, которое последовало за этим несчастным случаем. Лицо

Луиса Игнасио не выдавало боли, хотя врачи уверяли, что эта боль от грузов с песком,

подвешенных с двух сторон от него, была очень сильной. Для всех он был примерным

больным без жалоб и стонов, всегда извиняющийся и за все благодарящий. Луис Игнасио

никогда не чувствовал себя парализованным окончательно и бесповоротно. Было в нем что-то такое, что с ним немедленно согласились его товарищи по палате. “Ты скоро встанешь на ноги”, – говорили они ему, он же в ответ слабо улыбался.

Однажды психолог, тоже помогавшая парализованным, разговаривала с ним и еще с одним

парнишкой. Она посоветовала обдумать положение и постараться найти какие-то преимущества жизни в инвалидном кресле. Луис Игнасио дал ей договорить, а в конце сказал: “Я не останусь в этом кресле”. И случилось что-то бесконечно загадочное, тайна, которую он носит в своей душе.

Роберто Альсáсар и Педрин, Хорхе и Фернандо – герои популярных испанских комиксов

dar repelús - нагнать страху, бросить в дрожь

фаланга(фалангист) – крайне правая партия в Испании, фалангист — ее сторонник

Эль Койот(Койот) – главный герой книги Хосе Майорки

Рыцарь в маске – герой популярных испанских комиксов

Глава 19. Скверное последнее лето.

Весь мой последний отдых в Мургии был явно отмечен налетом меланхолии. Пожалуй,

лучше было сказать, что отдых был отмечен смесью усталости и тихой грусти о былом. Я никоим образом не понимаю причины подобной слабости, упадка душевных сил, которые, определенно, не имеют ничего общего с силами жизненными, безусловно идеальными, для такого независимого парня, как я. На протяжении более чем двух месяцев я имел столь желанную свободу, но не знал, что с ней делать. Я устал, мне скучно. Я ошеломлен этой суетой, хлопотами, криками и беготней по большому деревенскому дому. Господи, какое замечательное лето в этом году подарили небеса Мургии. Эти утренние, предрассветные туманы, заставляющие бабушку говорить эту свою поговорку: “туман к вёдру падает, с утречка туман – посля полудня распогодится”. Или эти грозы, когда на землю опускается ночь. Но все вымотало меня до предела. Пожалуй, я скажу, что скучаю по Мадриду, даже если никто не воспринимает мои слова всерьез, сочтя их настоящим бредом, сказанным тем, кто в Мадриде не ходил никуда дальше соседнего кабинета этого самого ветеринара. Без сомнения, это ощущение какой-то тоски неоднократно одолевало меня во время моего чуткого, беспокойного сна в Мургии, что-то не совсем необычное, что я никак не могу понять. Я принялся размышлять о возможных причинах моей безграничной тоски и скуки. Возможно, виной всему эти нескончаемые вереницы приезжающих и отъезжающих незнакомых людей, побывавших в нашем доме в долине Зуя.

Я имею в виду не только семью, которой принадлежит дом, и августовские недели, во

время которых по фантастической случайности безустанно отмечаются именины и дни рождения. Как будто кто-то свыше нарочно устроил, чтобы дни рождения и именины

проходили с конца июля по начало сентября, облегчая таким образом совместные

празднования этих торжественных дней. Бегония-мать приезжает в Мургию всегда самой первой. В только что открытый ею дом с самых первых летних дней, после последних экзаменов и отъезда малышей в Англию, начинают стекаться друзья и подружки ребят. Одни – проездом по дороге куда-то еще, другие – чтобы отдохнуть несколько светлых дней после продолжительной учебы. На протяжении этих недель побывало пятнадцать-двадцать человек, привычное полчище людей в мургийском доме. Во время обеда кухонный стол оказывался мал и, чтобы уместить столько гостей, всегда приходилось торжественно накрывать огромный стол в столовой, что обычно очень не нравилось бабуле, словно это какая-то запретная зона в доме. Посудомоечная и стиральная машины не выключались все эти недели. Та, что на кухне, иногда работала даже по ночам, с присущими ей неожиданными подскоками. С видом разъяренного механизма машина начинает подпрыгивать и пыхтеть, как будто ее заставляют выпрыгивать из двери, словно ее вытолкнули на линию старта и она должна стартовать. А еще меня смущают и приводят в замешательство неожиданные ласки незнакомых рук. Рук, прикосновение которых я никогда не ощущал на своей спине.