Unknown - Alexandr

Во всяком случае, порой, они подозревают, что я чувствую чье-то приближение гораздо

лучше их. Они не перестают удивляться тому, что прежде чем прозвонит домофон в

столовой, я подхожу к двери и усаживаюсь там в ожидании.

- Идет Мичу, – говорит в таком случае тот, кто всем заправляет, поскольку он больше остальных обращает внимание на мои повадки.

Полагаю, он подозревает, что я знаю множество вещей, гораздо больше, чем показываю. И поэтому он больше всех сердится, когда я выкидываю свои штучки. Он не верит в простодушную невинность моих инстинктов.

Так вот, продолжаю рассказ. Когда отец видит, что я неторопливо направляюсь к входной двери и произносит это свое “идет Мичу”, и в самом деле Хайме тут же звонит в домофон. Я и сейчас все делаю точно так же, вот только Мичу уже не звонит в домофон. Тот, кто всем заправляет, с некоторых пор дал ему ключи от квартиры. Как мне кажется, это самый верный способ признать, что он стал большим.

Совсем недавно Бегония-мать перенесла большое потрясение. Она была жутко расстроена и пребывала в растрепанных чувствах, потому что Мичу, которому вот-вот должно было стукнуть семнадцать, пришла повестка из муниципалитета*явиться на медосмотр перед предстоящей военной службой. Бедняжка Бегония все никак не могла поверить, что ее милый малыш, стал таким взрослым.

Зато я абсолютно уверен в том, что тот, кто всем заправляет, и понятия не имеет о множестве других вещей, что бродят в моей голове, и даже о том, что я вытворяю, когда меня

оставляют одного. Вот он испугался бы, например, если бы узнал, что я научился управлять этой штуковиной, к которой приклеивается голос, и которую называют еще магнитофоном. Вне всякого сомнения, это очень легко. Раза три-четыре я видел, как им пользовался Хавьер, чтобы сделать интервью к уроку. Хлоп! Сразу же, как только я сел. Дело в другом, дай Бог, чтобы им удалось когда-нибудь понять мой язык. Это будет стоить им больших усилий. Я очень боюсь, что когда они захотят расшифровать эти мемуары, плод моих ежедневных наблюдений, я уже дам дуба и буду выращивать мальвы в райских кущах. Н-да уж, премиленькое выраженьице – “дать дуба”... Однажды я услышал его от Хавьера, заядлого трепача и сквернослова, болтающего на смеси сленга и какого-то малопонятного, зашифрованного языка, в который с ходу-то и не въедешь. Смело, ничего не скажешь. Так что, даже и не знаю, не начнут ли вскоре также изъясняться Мичу и Уксия, особенно Уксия, которая выражается, как шофер. Дело в том, что она играет в гандбол, и это накладывает свой отпечаток.

Как я уже говорил, Хавьер изучает журналистику, если можно так выразиться. Да уж, изучает... Не понимаю, как он ухитряется ее изучать, лоботрясничая и ни черта не делая. Когда он не поет, и не играет на гитаре, хотя в этом нет ничего плохого, да и делает он это весьма вдохновенно, он развлекается за компьютером. Или же, сломя голову, несется на улицу, потому что кто-то, кто бы это ни был, позвонил ему по телефону, или по домофону снизу, приглашая выйти. Женщины – вот его слабость. Вне всякого сомнения, Хавьер – истинный джентльмен до мозга костей. К девушкам он проявляет живой интерес, жить без них не может. Он сопровождает их повсюду, угощает, оказывает знаки внимания, смешит их, и сам охотно смеется. Словом, с девушками он ведет себя великолепно. Хотя, как мне кажется, в последнее время, в его судьбе прочно обосновалась некая особа, вонзив в него пламенные бандерильи любви. Ах, амуры, амуры с огненными стрелами…

Лишь в то время, когда Луис Игнасио находился в больнице, я увидел Хавьера до

неузнаваемости серьезным и молчаливым. Долгое время он проводил в своей комнате в

обнимку с гитарой. Я думаю, нет, уверен, песнями он пытался отогнать страх, сдавивший

его горло. Он пел их с такой неистовой яростью, что даже песни, родившиеся веселыми,

всегда становились горькими. Он очень тяжело переносил несчастье, случившееся с Луисом Игнасио. Я услышал, как он говорил кому-то из семьи, что у него не хватает смелости пойти в больницу навестить брата.

Однажды, не помню кто, то ли брат, то ли кто-то из сестер даже упрекнул его в этом. Но

я уверен в том, что это было не от недостатка смелости, а от избытка нежности. Сама мысль

увидеть Луиса, – имя Игнасио всегда опускают, поскольку тому, кто всем заправляет оно не почему-то не нравится, – беспомощно лежащим на высокой кровати, с мрачной перспективой полного паралича на всю жизнь, была не выше его сил, но сильнее его чаяний. Он просто не хотел смириться с действительностью, принять ее.

На самом деле Мичу тоже был не готов к частым посещениям, но у него другой характер,

более скрытный, менее взрывной. Я думаю, что Мичу закрывал глаза и перемещался в будущее, не слишком-то задумываясь над тем, что они переживали. Ведь он тоже не был готов поверить в то, что все это было непоправимо. Он даже не до конца осознавал, как все это произошло. В этом он был недалек от остальных домочадцев, которые и в мыслях не допускали, что все это могло бы произойти и произошло именно с Луисом Игнасио, смирным и спокойным тихоней, который никогда не командовал и не имел желания этому учиться, с этим паинькой, который и из дома-то совсем не выходил... Кроме той ночи, ясно дело, в Мургии, когда он не справился... Луис Игнасио всегда был серьезным человеком, вот уж только не со мной. Он внушал наибольшее уважение, после отца, конечно.

Я сразу же понял, что на семью обрушилась беда. С самой первой секунды того почти

наступившего летнего рассвета, когда кузина Ана позвонила в дверь дома в Мургии,

разбудив меня самым первым и изрядно напугав. Я еще пребывал где-то в неожиданно

прерванном сне, но, видимо навсегда запомнил ее искаженное от страха лицо. Она только

и знала, что твердила о том, что произошел несчастный случай…

С той самой теплой ночи, свидетелем скольких пролитых в тишине слез я был, свидетелем

скольких глухих ударов кулаком по столу кабинета не смирившегося с несчастьем того, кто всем заправляет, скольких вопрошающих взглядов, направленных в пустоту. Ну почему, почему, за что?.. Но я также смог убедиться в том, что в подобные тяжелые, затяжные, критические моменты существуют какие-то доводы рассудка, недоступные моему пониманию, которые в конечном счете смягчают боль, в корне меняя поведение, и еще крепче сплачивают семью. Моя семья даже в эти бесконечно долгие, самые отчаянные, безнадежные моменты, порожденные ужасающим диагнозом, не потеряла свое лицо. На протяжении этих нескольких месяцев жизнь в доме проходила в атмосфере тишины и спокойствия. Тот, кто всем заправляет, время от времени повторял, что жизнь должна протекать по возможности в обычном русле.

Обычная жизнь… Думаю, что только моя жизнь протекала, как обычно, и то не совсем,

потому что я тоже глубоко страдал. Иначе и быть не могло. Я видел их бегающие взгляды,

беспокойный сон, руку, хватающуюся за телефонную трубку, – особенно в самые первые,

после случившегося, дни, – и какие-то, охваченные мягкой тоской, тихие шаги по паркету.

С другой стороны, никто и представить себе не может, насколько мне не хватало Луиса

Игнасио. Хотя со своей стороны я получил покой.

По правде говоря, за месяцы отсутсвия этого парнишки, все остальные были гораздо

более ласковы со мной, уделяя мне массу времени. Все они гладили и гладили меня по

спине руками, ища во мне невозможного для них утешения. И хотя им так не хватало

шуток и игр, они смеялись, когда я, сознавая то, что им необходимо забыться, снова начинал блистать своим мастерством шута. Они смеялись, хотя в глазах их была такая печаль, что я сам немножко стыдился своего поведения. Они отлично понимали все мои старания и

усилия отвлечь их, и долго ласкали меня, благодаря более светлой улыбкой. Они принимались целовать меня в голову, как целовала меня Уксия с самых первых дней моей

жизни в семействе, и за что ее столько раз осуждали.

На протяжении всех этих нудно текущих месяцев, ребята вносили в жизнь семьи некую неразрывность. Ведь с несчастным случаем жизнь не прервалась, она продолжалась.

Казалось, они по-прежнему вели размеренную, нормальную жизнь, о которой просил их

тот, кто всем заправляет. Они не отлынивали от занятий, начали добросовестно учиться,

судя по первым предрождественским экзаменам и зачетам. Но ритм жизни был другим,

хотя бы из-за того, что всегдашние самые близкие друзья, да и другие, не перестали приходить в дом для того, чтобы узнать новости из больницы, или для того, чтобы каждый вечер по очереди вместе с домочадцами навещать Луиса Игнасио, когда его выздоровление вошло в нормальное русло, хоть и не лишенное драматизма.

Взрослых почти никогда не было дома, и дети отвечали на телефонные звонки и записывали сообщения, потому что телефон звонил все время, не умолкая.

* До 2001г в Испании военнообязанными становились мужчины с 17 лет (призыв с 19), с 2001г – служба только по контракту