Осколки судеб - Белва Плейн

– Да, а что случилось? Может, я могу помочь?

– Я должен поговорить с вами обоими.

В голосе мальчика звучало необычное волнение. Встревоженная мать – она всегда тревожилась за него и знала это – настойчиво спросила:

– А ты не можешь рассказать мне сейчас? – И увидев, что он колеблется, решила не отступать. – Это что-то важное?

Глаза Стива были опущены. Когда он поднял их, Айрис сразу заметила их влажный блеск.

– Да, это важно. Очень.

– Иди сюда, – сказала Айрис и закрыла за ними дверь библиотеки. – Если это что-то важное, то, хотя я и не представляю, что бы это могло быть, я позвоню отцу.

– Думаю, я скажу тебе.

Она почувствовала, что ее охватывает ужас. Что это? У него что-то болит? Он обнаружил на теле какую-то непонятную опухоль?

– Может, будет даже лучше, если я скажу тебе без папы.

Внезапно ощущение благополучия, розово-золотого счастья куда-то исчезло.

– Не томи меня, Стив. У меня дел по горло, до завтрашнего дня надо не забыть проверить тысячу всяких мелочей.

– Это-то мне и не нравится. Я думал весь день, – теперь слова полились потоком, – весь день. И я решил. Решил, что я этого не выдержу. Нет. Я не смогу.

Айрис вдруг стало холодно. Мурашки поползли по рукам, вниз по спине.

– Я не совсем понимаю тебя. Не выдержишь чего?

Он не смотрел на нее. Его глаза были устремлены куда-то вверх.

– Бар-мицвы. Мне неприятна вся эта суета. И все эти люди, которые будут смотреть на меня. Я даже не знаю большинства из них.

Спокойствие, спокойствие. Мальчик просто испуган. Такое случается. В последнюю минуту тебя вдруг охватывает паника. Бедный ребенок. У него уже начало проступать адамово яблоко, которое сейчас ходило ходуном над вырезом майки.

– О, – сказала она. – Я представляю, что ты чувствуешь. Но ты все-таки знаешь многих из этих людей, ну а те, которых не знаешь, захотели прийти, чтобы отпраздновать с тобой это торжественное событие.

– Вовсе нет. Я слышал, как ты и папа говорили, что идете на бар-мицву, потому что вас пригласили и вы не могли отказаться.

– Ну, несколько раз так оно и было.

– Не несколько раз. Вы часто говорили, что вам было скучно.

– Ну хорошо. Нам действительно иной раз бывало скучно. Но это бессмысленный спор. Тебе не кажется, что ты говоришь о каких-то пустяках?

– Дурацкая суета. Посмотри на дом. Разукрасили неизвестно зачем.

– Ничего не разукрасили. Все довольно скромно. Будет просто обед повкуснее, чем обычно, поставят побольше красивых цветов, ну, и придут друзья пожелать тебе счастья в такой знаменательный день. Вот и все.

– Для меня это не знаменательный день.

Айрис волновалась, предстояло сделать еще множество дел, и она начала терять терпение.

– Стив, тебе жарко, ты устал и нервничаешь. Пойди наверх, прими душ и успокойся. Или лучше пойди сначала на улицу, поиграй с Джимми и Филиппом. Это поможет тебе избавиться от ненужных мыслей. Потом примешь душ.

– Ты не слушала, что я говорил. Ты не обратила никакого внимания на мои слова. Я сказал, что никуда завтра не пойду. Ты что, не понимаешь?

– Стив, прекрати! Ты говоришь вздор.

– Во-первых, я не верю в Бога.

– Стив, сейчас не время для теологических дискуссий. – Теперь она рассердилась. – У тебя была тысяча возможностей поговорить со мной о Боге или о чем угодно. Но сегодня… это просто возмутительно.

– А по-моему, сегодня и надо об этом поговорить.

Он встал, прошелся по комнате, задержался у стеклянной двери и посмотрел на акацию, которая все еще роняла на траву желтые лепестки, затем повернулся к роялю и пробежал пальцами по клавишам, издавшим неприятный пронзительный звук. Потом снова посмотрел на мать.

– Как может интеллигентный человек верить во все это? «Господь любит людей». – В его по-мальчишески высоком голосе звучала насмешка. – Оглянись вокруг! Где же она, Божья любовь? Мне кажется, что после массового уничтожения людей нацистами, после того, что случилось с семьей отца… ты думаешь, он верит? Нет, только он не хочет, чтобы его дети знали об этом. Заветы Моисеевы, закон, предписывающий на все времена, что хорошо, а что плохо… почему я должен принимать его? Что хорошо для меня, может быть плохо для моего соседа. Ты хочешь, чтобы я верил в сказки в век науки, когда в недалеком будущем человек полетит на Марс.

Сын стоял перед ней, засунув руки в карманы. Его страх прошел, и он был полон решимости. На красивом, с правильными чертами лице застыло сердитое выражение. Сейчас, подумала Айрис, Он выглядит старым. Старым и встревоженным. Как справиться с этим неожиданным бессмысленным бунтом? Что, если он и в самом деле откажется идти завтра утром в синагогу? О Господи, реакция рабби, всей общины, телефонные звонки, сплетни в клубе и супермаркете; его репутация будет разрушена. Не говоря уже – она бросила быстрый испуганный взгляд на дверь, за которой сейчас, должно быть, раскладывали на столах карточки с именами гостей – обо всех приглашенных, друзьях из Чикаго и Бостона и… О Господи!

Сглотнув, Айрис постаралась говорить спокойно и очень-очень рассудительно:

– Что до науки, Стив, то тебе это, может, и неизвестно, но Эйзенштейн сказал, что чем больше он узнает о вселенной, тем больше его восхищает общий грандиозный замысел ее устройства. Он не был религиозным человеком в том смысле, что не ходил в церковь, но он верил, что мировой порядок контролирует высшая сила, которую многие называют божественным провидением. И он бы не счел бар-мицву дурацкой затеей, чем-то несовместимым с уважением к научным знаниям. Нет, ничего подобного. – И она закончила почти умоляюще: – Послушай меня. Он бы сказал тебе: иди и исполни свой долг.

– А ты была с ним знакома? – спросил Стив, поднимая брови. – Поэтому и знаешь, что бы он сказал?

Боже, дай мне терпение, подумала она. Мне нельзя сорваться. Единственный способ одержать верх в этом споре – не дать выход своему гневу.

– Мне известно, – осторожно начала Айрис, – что в определенных аспектах пути развития общественного сознания вызывали у него глубочайшее сожаление. Он считал, что старые, исповедуемые религией ценности – о, я не имею в виду религиозный фанатизм, я говорю о моральных устоях, об уважении к другим людям, о долге, о десяти заповедях – этичны, нравственны. Общественная мораль была чище благодаря этим ценностям. Ты многим обещал, Стив, что завтра в десять утра придешь в синагогу, и будет очень, очень плохо, если ты нарушишь это обещание.

– Это что за дискуссия? – Тео, вошедший в комнату, стоял, переводя взгляд с одного на другую. – О чем вы спорите? Я еще в холле услышал ваши голоса.

– Мы не спорим, просто обсуждаем, – начала Айрис и замолчала. Пожалуйста, пусть этот день не будет испорчен, взмолилась она про себя, заломив руки. Потом, осознав, что этот жест выглядит театральным, беспомощно положила их на колени. Беспомощные руки. Чувство полной беспомощности внезапно овладело ею.