Повесть о красном галстуке - Пичугин Виктор Александрович

Домой они вернулись поздно. Дорогой ни о чем не разговаривали. Открыла им дверь бабушка. Она не ложилась спать, ждала их, переживала. Маринка уже спала. Юра быстро разделся и лег. Стараясь заснуть, долго ворочался…

Проснулся, когда солнце стояло уже высоко. Из соседней комнаты слышались возбужденные голоса. Выделялся негодующий голос бабушки:

— Ну, какая из тебя партизанка? Такое дело не всякому мужику под силу, а ты девчонка! Глянь в зеркало, куда тебе против фашиста? Не пущу! Сиди дома — и все тут!

В разговор вступил дед:

— Ну вот что… Раз дочь решила — не перечь! Себя вспомни. Кто в восемнадцатом году помогал нашему отряду? Кого арестовали? То-то! Теперь нашим детям пришел черед защищать свою землю, и потому не мешай.

Дед помолчал немного, затем уже другим тоном посоветовал:

— Береги себя, дочка. Зря голову не суй куда не следует. И не кипятись, имей выдержку. С холодной головой жизни на дольше хватает. А мы тут по-своему с фашистами счеты сводить будем. Деповские тоже кое-что обмозговали, райком оружием и взрывчаткой помог…

Было слышно, как бабушка всхлипнула.

— Какой же ты отец, если родное дитя не жалеешь? Нет, чтобы отговорить, он еще дорогу указывает.

— Ладно, хватит! — сердито отрезал дед. — В райкоме и исполкоме не дураки сидят. Раз народ собирали, значит, все обдумали, рассчитали, потому и решили отряд организовать. Тут, мать, военная тактика имеется, понимать надо. Если всюду так, то фашисту от этого одна беда. Иван наш тоже воюет. В общем, помогай, дочка, брату…

Через город на помощь фронту проходили войска. В тыл на машинах, на подводах везли раненых. Жители поили их молоком, совали яблоки, помидоры.

Линия фронта неумолимо приближалась к городу. Все яснее доносились отзвуки ожесточенных боев.

Ранним утром с группой коммунистов и комсомольцев ушла в лес Маринка. Мать плакала, а дед хмурился и чаще курил.

Юра никогда не забудет последний разговор с ней. Они сидели на крылечке, ели яблоки и старались болтать о всяких пустяках. Неожиданно Маринка глубоко вздохнула, посмотрела на Юру долгим, внимательным взглядом и спросила — любит ли он маленьких детей?

Юра неопределенно пожал плечами. Он не знал, что ей ответить.

— А я люблю и даже очень! — Маринка произнесла это тихо, сокровенно. — Кончится война, выйду замуж, и у меня обязательно будет много детей. Я буду самая счастливая мать на свете! Вот увидишь…

Ее нет, ушла в партизаны. И Оля уехала с матерью. В доме непривычная, тоскливая тишина.

…Немцы появились на рассвете. На танках, машинах, мотоциклах они буквально заполонили город.

Начались аресты. На маленькой городской площади появились первые виселицы. Беда пришла в каждый дом. Люди редко выходили из квартир, вечерами не зажигали свет, чтобы не привлекать внимание немцев.

Дня через два кто-то осторожно пробрался в темноте к дому Бондаренко и тихо постучал в окно. Юра проснулся и услышал тревожный голос бабушки:

— Дед, а дед? Стучат. Глянь в окно, может, Маринка вернулась.

Скрипнула кровать, дед затопал босыми ногами к окну.

При лунном свете было отчетливо видно, как к стене прижимался человек. Дед узнал Андрея Павлова и распахнул створки.

— Ты чего, Андрюха?

Павлов заговорил торопливо, с оглядкой:

— Уходи, Михалыч, из города. Предатель объявился. Артема Макарова и Назара Сердюка арестовали. И про тебя донесли, что коммунист и сын тоже… Про дочь знают и что сына красного командира приютил. Оба уходите. Утром нагрянут…

Андрей легко перемахнул через забор и скрылся за углом соседнего дома. Услышав страшную весть, бабушка ахнула и, присев, закрыла лицо руками.

— Господи! Что же творится на белом свете? Среди своих негодяи нашлись. Какую им кару придумать? Будьте вы трижды прокляты!

— Да… а, — протянул дед и пошел за куревом.

Сборы были недолгие. Юру будить не пришлось. Он слышал весь разговор и поднялся сам. Потрясенная, бабушка суетилась, собирала в дорогу обоих.

Но дед вдруг наотрез отказался уходить.

— Никуда я не пойду! — решительно заявил он и сел к столу. — Что с меня, старика, взять? Что? Про наши деповские дела они из меня и клещами не вытянут. Так что, мать, распрягай мою сумку. А Юру я провожу, укажу дорогу. Оставаться здесь ему нельзя, все знают друг друга.

И, как бы извиняясь, сказал Юре.

— Предатель объявился — добра не жди. Фашистам что большой, что малый — одной меркой меряют. Поэтому уходи, дорогой. Может, живой останешься. Видишь, как жизнь повернулась. А Ивану я объясню, что нельзя было иначе.

— Оба уходите! — требовала бабушка. — Я одна дома управлюсь, не впервой!

Но дед как отрезал — не пойду, и все тут! Бабушка настаивала, требовала, уговаривала, все было бесполезно. Единственно, чего она добилась, что он уйдет к своему старому другу железнодорожнику, который в одиночестве жил на другом конце города.

Через несколько минут дед и Юра вышли на пустынную улицу и окраинами стали выбираться из города. В котомке у Юры лежали кусок сала, вареные яйца, три луковицы и горбушка черного хлеба. Шли быстро, постоянно оглядывались. Уже на окраине дед спросил:

— Ты говорил, что в Богучаре бабушка живет, так?

— Да.

— К ней и направляйся. Далековато, правда, но путь держи туда. Где пешком, где добрые люди подвезут. Запомни дорогу: Бахмач — Конотоп — Старый Оскол, а там до Богучара совсем рядом. Запомнил?

Юра повторил названия городов. Дед показал рукой в сторону светлевшего неба.

— Видишь, рельсы блестят? Так вдоль полотна и иди, но за посадками, на виду опасно.

Юра посмотрел в неизвестную даль, тяжело вздохнул.

— Если дядя Ваня пришлет письмо, вы его мне отправьте, ладно? Я тоже почитать хочу.

Вместо ответа дед развел руками. Юра понял, почему: разве дойдет письмо от Ивана Бондаренко, если в городе немцы?

На прощанье дед пообещал, что после войны они с Иваном разыщут Юру и приедут к нему. А если у Юры не найдется отец, то они заберут его к себе. Места в доме всем хватит…

Они расстались. Юра часто оглядывался и видел, что Михалыч стоял и смотрел, смотрел ему вслед.

Юра понимал, что дед тревожился за него, переживал, не хотел уходить, хотя самому грозила опасность.

Юра остановился, помахал рукой, увидел, что ему тоже помахали…

Тихая, звездная ночь кончалась. Небо начинало светлеть.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

С конца сентября начались затяжные дожди. Дороги размыло. Грузовики еще как-то проезжали, а легковушки застревали…

Юго-восточнее Курска две «эмки» пытались преодолеть раскисшую от дождей проселочную дорогу.

— Ладно, Пронин, не рви мотор, — сказал шоферу начальник штаба сороковой армии генерал-майор Рогозный и открыл дверку. — Смотри, по самое брюхо зарылись. Трос-то есть у тебя?

— Так точно, товарищ генерал, есть! — с готовностью ответил Пронин и тоже открыл свою дверцу, намереваясь вылезти из машины вслед за генералом.

Разминаясь, Рогозный с трудом сделал несколько шагов вперед.

Из второй машины вышел начальник армейской разведки полковник Черных.

Рогозный и Черных возвращались с передовой в Старый Оскол, где располагался штаб армии. Два дня они находились на линии фронта, изучали сложившуюся обстановку и теперь торопились в штаб, где их ждал командующий фронтом…

— Ну что, Степан Иванович, помощи ждать будем или пешком вперед двинем, как ты считаешь? — спросил генерал, когда к нему подошел начальник разведки.

— Лучше пешком. Километрах в трех отсюда село имеется, там резервный батальон капитана. Нестерова стоит. По такой дороге часа за два до них доберемся. Так что засветло будем там, а за машинами тягач пришлем.

— Ну, что ж, в таком случае идемте!

Черных вернулся к своей машине, взял планшетку а документами и поспешил за генералом…

Из машины начальника разведки вылез Петр Смык, щупленький, но очень проворный водитель. Он обошел вокруг своей «эмки», посмотрел на глубоко увязшие скаты и, усмехнувшись с досады, крикнул генеральскому шоферу: