Повесть о красном галстуке - Пичугин Виктор Александрович

— А где же еще! Вот Юра и зарисовал все.

— Молодец парнишка, понятно обстановочку срисовал. Да вы переоденьтесь. Ребята, у кого есть из одежды что, давай сюда.

Кто-то полез в вещмешок, кто-то сходил куда-то, и у ног Юры и Бондаренко появились гимнастерки, брюки, нижнее белье.

Они переоделись. Хоть и лето, и вода в реке теплая, а все-таки плохо ночью быть в мокрой одежде. К ним подошел еще один боец, от него резко пахло луком, борщом.

— Ну кто здесь с той стороны?

— Сюда, Серега, неси. Вот они.

Старшина аппетитно жевал говядину, шумно запивал чаем и рассказывал о скитаниях своей группы: коротко, без прикрас.

Юра ел молча и устало прислушивался, что говорил Бондаренко, словно тот рассказывал о ком-то другом, очень близком и знакомом. Неудержимо клонило ко сну. Юра привалился к широкой спине старшины, почувствовал тепло и задремал. Под впечатлением воспоминаний старшины приснилось ему ржаное поле, бой у железнодорожной насыпи, концлагерь, побег, смерть Николая.

Проснулся, потому что его настойчиво тормошили за плечи.

— Сынок, а сынок, очнись. Не стони. Лейтенант вернулся, к командиру вызывают.

Юра встал и тут же присел от нестерпимой боли.

— Что с тобой? — испугался Бондаренко.

— Нога. Не могу больше идти.

— А ну, покажи!

Юра снял ботинок и вытянул ногу. Бондаренко наклонился, лейтенант включил фонарик, и оба ахнули. По всей ступне расползся огромный сине-желтый нарыв.

— Тю! — поразился Бондаренко. — Как же ты терпел?

Увидев распухшую ногу, все удивлялись и советовали немедленно отправить Юру в госпиталь.

Мальчика подняли на руки, закутали в жесткую шинель и куда-то понесли. По дороге совали кусочки сахара, говорили добрые, ласковые слова.

На заботливых руках Юра снова заснул. Даже боль не в состоянии была пересилить великую силу сна.

Юре было все равно, куда его несли и зачем. Он был у своих, на душе было легко-легко, и хотелось только одного: спать, спать, спать.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Когда Юра проснулся и открыл глаза, то сразу зажмурился от яркого солнца и больничной белизны. В палате стояла тишина. На потолке и стенах — солнечные зайчики. Где он? Куда попал? Юра вспомнил вчерашний вечер и все понял.

В правой ноге ощутил нудную, тупую боль и, чувствуя сдавленность, догадался, что нога перевязана.

Юра повернулся, увидел стол, на котором, как чудо, стоял стакан молока, накрытый краюхой белого хлеба. В распахнутые окна врывался, теплый ветерок, шевелил тюлевые занавески, обдавал запахом полевых цветов. Вроде и не было войны, горя, трудностей, оставшихся позади, в тылу врага. Все это показалось Юре ужасным, прошедшим сном. Да-да, сном!

У окна сидела женщина. В белом халате и белой косынке, Она что-то быстро писала на тумбочке. Она так была похожа на его мать, что сердце невольно сильно забилось. Юра не сомневался, что это, конечно, она, мама. Кто же еще, как не она, придет к нему?! Счастливый, Юра вскочил с кровати.

— Ма-а-ма!

Женщина моментально повернулась.

— Проснулся, сынок?

Юра увидел ее доброе, ласковое лицо, совсем как у мамы, но это была не она… И Юра понял, что своей мамы он никогда-никогда не увидит. Уткнувшись в подушку, он заплакал. Безудержно, навзрыд.

Медсестра Анна Федоровна подошла к Юре, присела рядом. Стала успокаивать его. Она все знала. Ей обо всем рассказал старшина Бондаренко. Он просил по-матерински поухаживать за мальчиком. Но ее и просить не надо было. Какое женское сердце останется равнодушным, узнав о горе ребенка?.. И с вечера, после операции, она всю ночь, не смыкая глаз, просидела у кровати Юры. Слышала, как он настойчиво звал мать, жалел какого-то дядю Колю, грозил фашистам, метался, разыскивая красный галстук.

Немного успокоившись, Юра немигающим взглядом уставился в далекое голубое небо. Перед глазами, в который раз, представилась страшная картина всего, что он видел, испытал, перенес. Юра закрыл глаза — что же будет? Что делать, как быть? А если и отец погиб?..

Ласковые женские руки легонько коснулись его головы. Нет-нет, только не это. Юра отдернул голову и накрылся простыней.

— Что с тобой, сынок?

Юра промолчал. Анна Федоровна продолжала говорить тихо, с материнской заботой:

— Одежонку твою, родной, я заменила. Хотела подлатать, да на ней живого места не осталось. Смотри, вот брючки, рубашечка, давай примерим?

Она надеялась, что Юра ответит, заговорит. Когда человек говорит, ему легче помочь. Но Юра молчал…

Прошло два дня. Нога заживала. Юра с Анной Федоровной подружились. Он уже знал, что ее муж погиб в первые дни войны, а сын воюет где-то на Севере и что от него второй месяц нет весточки.

Анна Федоровна по-матерински заботилась о Юре, но ему это не нравилось. Ему не хотелось, чтобы кто-то заменял родную маму. Анна Федоровна понимала Юру и вела себя ненавязчиво. Постепенно сердце мальчика оттаивало и тянулось к этой доброй женщине.

Через несколько дней появился Иван Бондаренко. Он словно ворвался в палату. Неузнаваемо бодрый, чисто выбритый, в новенькой форме. Его трудно было сравнить с тем Бондаренко, с которым Юра скитался, был в плену, выходил из окружения. Глаза сияли радостью.

Увидев его, Юра обрадовался и вскочил с кровати.

— Дядя Ваня, наконец-то!

Они обнялись, как отец с сыном после долгой разлуки. Анна Федоровна отвернулась, украдкой смахнула слезу.

— Ну, что, я пришел прощаться.

— Как? Насовсем?!

— Да нет. Назначение получил в часть, сейчас двигаем на передовую.

Бондаренко положил на край стола несколько кусочков сахара и присел на стул.

— Ты, Юра, поправляйся быстрее и к моим поезжай. Они тебя как родного встретят. Я им письмо отправил, все описал про нас, так что ты не стесняйся! Начальник госпиталя обещал мне отправить тебя с попутной машиной. — Бондаренко повернулся к Анне Федоровне: — А вам, сестричка, большое спасибо за него. Здоровья вам побольше и чтоб сын вернулся целым-невредимым.

За окном засигналила машина. Бондаренко резко выпрямился.

— Ну вот, сынок, пора, зовут уже. — Голос старшины дрогнул, он крепко прижал к себе Юру, уткнулся лицом в его жесткие выгоревшие вихры. — Извини, ждут. Пиши, как доберешься до нашей хаты. Привет моим. После войны мы с тобой во как наговоримся! — Расцеловал Юру, быстрым решительным шагом направился к выходу, остановился в дверях, оглянулся. — Будь здоров! — и закрыл за собой дверь.

Юра бросился к окну. У низкого штакетника стоял новенький ЗИС-5. В кузове ровными рядами сидели бойцы, тоже в новенькой форме, в поблескивающих на солнце касках.

Из подъезда выбежал Бондаренко, обернулся на окно, увидел Юру, махнул рукой и прыгнул на подножку кабины… Грузовик вырулил на дорогу и, поднимая пыль, покатил, набирая скорость, в сторону орудийных раскатов — туда, где шли жестокие бои. Вскоре он скрылся за поворотом. Юра стоял у окна и смотрел на опустевшую дорогу.

— До свидания, дядя Ваня!

Почему так сжалось у него сердце? Неужели предчувствовало, что не увидеть больше дорогого старшину?!

Подошла Анна Федоровна, положила на плечи маленькие добрые руки.

— Ну чего нос повесил? Вернется твой дядя Ваня. Видал, сколько силы в нем, разве одолеть такого фашисту? Иди в сад, погуляй малость, а там и завтрак поспеет. На больную ногу не наступай, береги ее. Ну-ка, примерь костылик, самый маленький подобрала.

Послышался гул моторов. Анна Федоровна выглянула в окно и всплеснула руками:

— Батюшки! Опять раненых везут.

И заспешила навстречу раненым.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Раненых поступило много. Из своей палаты Юра перешел в маленькую комнатку Анны Федоровны, бывший кабинет завуча.

Анна Федоровна день и ночь дежурила около раненых. Юра даже удивлялся: когда же она спит? Он стоял у книжного шкафа и перебирал запылившиеся книги. Юра взял «Историю древнего, мира» и с интересом рассматривал картинки.