Повесть о красном галстуке - Пичугин Виктор Александрович

— Ладно, Петро, поживем — увидим. Поехали домой, чертовски спать хочется. — И он легко и ловко сел в машину.

Петр Смык был явно недоволен неопределенным ответом и медленно повел машину к дому, где они жили.

Юра сидел тихо-тихо, как мышь. Гадал: оставят его здесь или нет? И решил: нет, не оставят, отправят куда-нибудь подальше, в тыл… Ну какой из него боец? Одна помеха.

Смык стал тормозить. Черных повернулся к Юре, положил широкую ладонь на его обросшую голову, потрепал за вихры и произнес:

— Вот что, Петро, приведи-ка его в порядок: постричь, помыть, переодеть. И через час-полтора ко мне, ясно?

— Ясно, товарищ полковник! — обрадовался Смык. — Только во что переодеть? У старшины нет его размера.

— А это, Петро, сам придумай, прояви сообразительность!

…Через час остриженный, напаренный в бане и одетый в чистую одежду, которую для него раздобыли, Юра сидел на крылечке и смотрел, как Петро Смык облил его одежду бензином и поджег. Пламя рывком взметнулось вверх, весело затрещало, заколыхалось, и через считанные минуты от его одежды на земле осталось черное, обгоревшее пятно да небольшая куча серой дымящейся золы.

— Вот и все, — подытожил Смык, присаживаясь рядом с Юрой. — Я думаю, полковник тебя оставит. Степан Иванович у нас такой, сразу обещаний не дает, а дело делает.

На крыльцо вышла женщина лет пятидесяти, широкая, крепкая и глуховатым, твердым голосом позвала:

— Идите в хату, Степан Иванович зовет.

— Он что, проснулся уже? — удивился Петро.

— Проснулся, — усмехнулась хозяйка дома, — он и не ложился. Все на карту смотрел да писал что-то. А услышал ваши голоса — за вами послал. Так что идите — ждет…

Степан Иванович, навалившись на стол, склонился над картой, чертил какие-то линии то синим, то красным карандашом, делал пометки в блокноте. Увидев вошедших, быстро обернулся и приветливо улыбнулся Юре.

— Ну что, привел себя в порядок? Молодец! Совсем другой вид имеешь. Сейчас завтракать будем. Ладно, живи пока с нами. Матвеевна вон уже и кровать тебе приготовила. Хозяйничай!

— Спасибо!!!

Зазвонил телефон. Степан Иванович снял трубку.

— Шестой слушает. Так, так… Отлично! Ведите пленного в штаб, минут через пять буду.

Степан Иванович быстро сложил карту.

— Разведчики «языка» привели, да не простого — офицера СС. Хочешь посмотреть — приходи. Я скажу — пропустят.

— Я на них насмотрелся, — Юра смутился, почувствовав свою нескромность.

— Ах да, ты их всяких уже повидал! В общем, отдыхай пока с Петром. Чаевничайте без меня…

…Юра вышел на крыльцо и наблюдал, как Смык открыл капот, разложил на левом крыле ключи и нагнулся над мотором.

В душе Юры пели птицы. Неужели Степан Иванович оставит его здесь, среди разведчиков?! Вот было бы здорово! И в разведку бы ходил. Дело знакомое, только бы разрешили. С разведчиками вообще интересно. Он же им во всем помогать будет!

Не думал Юра, что эта случайная фронтовая встреча превратится в большую дружбу — на всю жизнь…

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Утреннее солнце медленно поднималось по серому, осеннему небу. Было прохладно и ветрено.

Юра сидел на крыльце, смотрел на Петра Смыка и вспоминал свой путь до Старого Оскола. Ему даже не верилось, что он преодолел эту невероятно длинную и трудную дорогу от самой границы… Если бы еще знать, где сейчас Бондаренко и что творится в Щорсе, что с Михалычем, с Маринкой, со всеми? И найдет ли он отца?

Петр затянул последнюю гайку.

— Теперь порядок! — Он собрал ключи, проверил скаты, зачерпнул в колодце воды и стал смывать с машины налипшую грязь.

Юра принялся помогать, но Смык остановил его:

— Не крутись, еще обольется, а вода-то холодная. Я сам мигом управлюсь. Сядь посиди.

Нет, Юра не хотел сидеть. Он взял ведро и направился к колодцу.

— Тогда вот что! Бери сухую тряпку и вытирай за мной следом.

Вдвоем они управились быстро. Старенькая «эмка» заблестела на солнце зеленой краской. Неожиданно Петро предложил:

— Знаешь что, пошли к Степану Ивановичу. На этого эсэсовца посмотреть. Никогда живых эсэсовцев не видел…

Степан Иванович сидел за небольшим столиком рядом с высоким смуглым капитаном. Перед ними стоял рыжеватый, среднего, роста, довольно плотный, с нагловато-высокомерным взглядом обер-лейтенант.

Полковник Черных спрашивал, капитан переводил, а немецкий офицер вызывающе усмехался и отказывался отвечать. Он был уверен в быстром освобождении и потому вел себя почти нагло.

Юра присел с Петром около двери, недалеко от часового. Степан Иванович сразу заметил вошедших и кивнул часовому, разрешая им присутствовать при допросе. Потом он внимательно посмотрел на Юру и стал быстро перебирать документы пленного, что-то отыскивая. Наконец нашел фотографию. Улыбающаяся белокурая женщина держала на коленях двух смеющихся девочек, очень похожих на этого обер-лейтенанта.

Видя, как советский полковник рассматривает фотографию жены и детей, эсэсовец насторожился. Не поворачиваясь к переводчику, Степан Иванович сказал негромко, но многозначительно:

— Сейчас мы проверим его показную храбрость. Переведи ему, капитан, что район Берлина, где проживает его семья, этой ночью сильно пострадал от налета нашей авиации. Вполне возможно, что его семья погибла.

Капитан перевел. Обер-лейтенант изменился в лице и, мотнув головой, заговорил горячо, возбужденно:

— Найн, найн! Не может быть! Зенитные части и авиация Геринга не допустят этого! Небо Берлина хорошо охраняется. Гитлер не позволит, чтобы русские бомбили столицу рейха. Нет, нет! Не обманывайте, я все равно ничего не скажу. Фюрер скоро будет в Москве, наши войска пройдут по Красной площади. Вот увидите.

Эсэсовец сомневался в том, что бомбили Берлин, и все же возмущался, как смели русские сбрасывать бомбы на женщин и детей, убивать беззащитных! Это жестоко! Варвары! Убийцы!

Эсэсовец кипел негодуя. Глядя на него, Степан Иванович покачал головой. Он и без перевода понимал смысл возмущения обер-лейтенанта. Но капитан переводил дословно.

Жестоко? Они хорошие, а мы — варвары?! Перед Юрой мгновенно пронеслась ужасная картина налета немецких бомбардировщиков, гибель родных и многих беззащитных людей. За что, за что они погибли? Юра, не помня себя, подскочил к эсэсовцу, с негодованием закричал ему в лицо:

— А мою маму убили и других убили, это не жестоко, да? Не жестоко?!

Юра оглянулся вокруг, думая, чем бы огреть фашиста. Увидел в руках часового винтовку, подскочил к нему, выхватил и бросился на обер-лейтенанта. Тот испуганно отскочил в сторону, едва увернувшись от штыка. Степан Иванович перехватил Юру и стал успокаивать. Но Юра не мог успокоиться, он ненавидев этого фашиста и всех остальных, сколько бы их ни было. Ненавидел жгучей ненавистью, на какую способен человек.

Капитан, знавший про Юру от полковника, торопливо переводил эсэсовцу, почему мальчик бросился на него с винтовкой. Растерянный, сникший, тяжело дыша, немец со страхом смотрел на русского мальчишку.

Часовой взял у Юры свою винтовку и замахнулся прикладом на эсэсовца.

— Не сметь! — успел предупредить часового Черных и приказал: — Уведите!

Часовой зло глянул на пленного и, кивнув на дверь головой, штыком подтолкнул к выходу.

— Погодите, Чухаев! — остановил Черных часового. — Переведите, капитан, что мы не знаем точно, погибла его семья или нет, но налет нашей авиации на Берлин был. И пусть подумает, кто действительно проявляет жестокость и кто вынужден отвечать на нее. Через два часа вызовем. И если не скажет, какие части против нас сосредоточены и в каком направлении намечен главный удар, то пощады ему не будет! Пусть это запомнит. Все!

Капитан перевел. У немецкого офицера вырвался вздох облегчения. В словах капитана была надежда на жизнь. Глаза обер-лейтенанта вспыхнули радостью, но глянули на Юру и тут же погасли.

Пленного увели. Капитан повернулся к Черныху.