Следователь (СИ) - Александр Александров

- А ну, сучий потрох, давай песни петь!

- «Как под горкой, под кустом, портит девку черт хвостом! Хвост саженый, крест свяченый…»

- Н-н-но! Пшла, дура!

- Доброй ночи, господа! Доброй ночи, легкой дорожки!

- «…ландыши, ландыши, светлого мая приве-е-е-ет!...»

…Луна хитро глянула в замочную скважину облаков желтым глазом, усмехнулась и нырнула под простыню ночи. Вдали гасли последние городские огни и только над голыми осенними холмами, поросшими жухлой травой, лилась тихая мелодия:

- ..к колдунам, что свернули горы,

Колдунам, что всего добились,

Но разъявши небо и море

Чудеса творить разучились…

Проснувшись, Фигаро некоторое время лежал, боясь пошевелится. Голова разламывалась и это даже радовало: жуткая похмельная боль не оставляла места для угрызений совести.

Следователь приоткрыл один глаз. Сразу стало понятно, почему так болит затылок: он лежал поперек кровати, упираясь головой в стену. Лежал, кстати, при полном параде: плащ, пиджак, брюки и даже галстук. Сапоги, слава богу, стояли в углу.

За окном вовсю светило солнце. Похоже, полдень уже давно миновал. «О, черт, когда же я вернулся? И, главное, как?!», подумал Фигаро, тихо ужасаясь. «Саквояж?! А, нет, все в порядке – саквояж на месте… Ладно, будем потихоньку вставать…»

Сказать, однако же, оказалось проще, чем сделать. Минут десять следователь ворочался, массируя виски. Это не слишком помогало; казалось, паскудная пульсирующая боль просто перетекает из одной половины черепа в другую, сохраняя при этом всю свою красочную насыщенность.

С грехом пополам поднявшись на ноги, Фигаро доковылял до стола, набрал в стакан воды из кувшина, покопался в саквояже в поисках «походной аптечки» – деревянной коробки обитой изнутри мягкой тканью (в «аптечке», помимо микстур от головной боли и «сердечного сбора», имелись склянки, содержимое которых привело бы в ужас даже заправского некролекаря) и плеснул в воду нашатыря. Подумал немного, добавил немного камфары, взболтал все это дело пальцем, закрыл глаза и простер над стаканом дрожащую руку.

Заклятие удалось только с третьего раза. Фигаро приоткрыл глаз: колдовство работало: вокруг пальцев тлели фиолетовые огоньки. Стефан Целеста, колдовских дел мастер из университета внутренних дел, обучил нерадивых отроков этой формуле еще на первом курсе. Склонные к обильным возлияниям студиозусы мотали на ус и постигали азы Высокой Науки с невероятной скоростью: попробуй сплести «Трезвящий Укол», когда руки ходят ходуном, а в голове играет гавот!

Наконец вода в стакане покрылась тонкой корочкой льда и стала кристально чистой. Фигаро вздохнул, перекрестился, и крепко зажмурившись, одним махом проглотил заклятый раствор.

…Повозка Гастона стояла под окнами следователя уже около получаса. Первый Зам справедливо полагая, что торопится нет никакого резону, сидел на козлах и потягивал из стеклянной бутыли свежий кефир. Гастону нравился весенний пригород: свежий воздух, тишина, запах свежего хлеба и влажной земли навевали на него, закоренелого горожанина, поэтическое настроение. Он уже даже сложил строку: «В хлеву корова – «му-у!», ее я не пойму», когда дверь дома распахнулась, и во двор пулей вылетел Фигаро. Передвигаясь со скоростью невероятной для своего возраста и телосложения, следователь поднял тучу пыли и исчез в деревянной будке сортира, откуда тут же донеслись жуткие звуки: так вполне мог бы рычать китайский дракон-огнеплюй, раздраженный визитом в свое логово отряда загонщиков - «камикадзе». Гастону даже показалось, что стены деревянной кабинки, выкрашенные в веселый цвет яичного желтка, слегка подрагивают.

Феерия продолжалась минут пять, после чего следователь ДДД появился в дверях «комнаты раздумий» – слегка помятый, но вполне живой и здоровый. Он сделал Гастону ручкой и прошествовал в дом, откуда через минуту вышел со стаканом крепкого чая и саквояжем подмышкой.

- Здравствуйте, милейший господин Фигаро! –Гастон, красный как рак, всячески избегал смотреть следователю в глаза, – Как Ваше ничего?

- Благодарю покорнейше, Вашими молитвами! – физиономия Фигаро цветом напоминала перезрелый помидор. – Призвал на помощь колдовство для ускоренного избавления телес от продуктов распада спиртного и сейчас, как видите, чувствую себя бесподобно!

- Ах, Ваша проницательность уступает только Вашим же талантам! Сутрева я дал крюка, дабы заехать по пути к почтенному господину Метлби, который видя что Ваш покорный слуга страдает от последствий вчерашней… вчерашних… хрм!.. оказии… В общем, Алистар с присущей ему благосклонностью, милостиво наложил на меня «Медные трубы», а посему здоровье мое, как видите, цветет и пахнет…

- Эхм… Гастон… А Вы помните, что мы вчера делали после того, как заказали графин?

- Не помню, – развел руками Гастон, при этом соврав, не моргнув глазом. – Совсем выветрилось из головы. А Вы, уважаемый Фигаро? Помните хоть что-нибудь?

- Абсолютно ничего, – с каменным лицом наврал следователь. – Память будто отшибло. Прямо мистика.

- Действительно, странно, – облегченно вздохнул Первый Зам. – Так куда едем?

- В Летний Дом. Я хочу поговорить с домочадцами Матика, проверить книгу записей охраны и… Это у Вас, часом, не кефир?

- Кефир. И еще две бутылки под сиденьем. Угощайтесь.

- Ваша карма только что очистилась от грехов пяти прошлых жизней! – Фигаро, восторженно сопя, забрался в повозку. – Только поедем потихо-о-онечку…

- Ну, конечно же. Торопиться не надо; успеем как раз к обеду.

Некоторое время они ехали молча. Следователь потягивал ледяной кефир из бутыли и тихо завидовал Первому Заму: для него самого «Медные трубы» были колдовством на грани возможного. Да и времени на подготовку и расчеты ушло бы столько, что любое похмелье к тому времени прошло бы само собой. А Метлби, наверняка, щелкнул пальцами, дунул, плюнул и пошел, значит, Гастон со свежей головой и чистой совестью. «Встань и иди…»

- Сегодня с утра я показал Матику счет из ресторации, – нарушил молчание Гастон. – Не стану Вас смущать, но «Равелин» – место дорогое.

- Матик рвал и метал?

- Нет. Подписал, не моргнув глазом. Старик в расстроенных чувствах. Все это дело камнем повисло у него на шее. Вчера ему телеграфировал губернатор. Их сиятельство желали знать, действительно ли у нас тут триста трупов и сумасшедший некрот, разгуливающий по улицам. Матик вконец извелся, убеждая губернатора, что главный ужас Нижнего Тудыма – цены на войлок, но, похоже, не преуспел. Если в ближайшую неделю мы не закроем это дело, наша история может выйти городу боком.

- Политические неприятности… – начал Фигаро, но Гастон его перебил:

- Политика тут на втором месте. В городе постоянно живет почти десять тысяч человек, примерно половина из которых работает на Большой Пружинной, а наши заказчики не связанны долгосрочными контрактами. Столичные мануфактуры работают быстрее и цены у них гораздо ниже; единственная проблема в том, что они используют немецкие станки, в которых наши родные Василии и Питеры разбираются как овца в мармеладе. Поэтому столица гонит много брака, да и везти товар далековато. Но долго ли так будет продолжаться? С каждым днем все больше строится железнодорожных веток, все больше появляться специалистов-механиков, все труднее выбить металл у шахтеров. Только колдуна-маньяка нам тут и не хватало. А если окажется, что убийство совершил член семьи Матика… Сами понимаете, как все может обернутся.

- Да, – вздохнул следователь, – ситуация… Ах, ты, чертов Матик, старый прохиндей… Ведь знал я, что это «ж-ж-ж!» – неспроста.

- Матик может быть и благодарным. Очень благодарным.

- Я знаю, Гастон. Я знаю.

- Ну конечно! – воскликнул Фигаро.

Кабинет, выделенный следователю в Летнем Доме, больше походил на неприлично располневший чулан. Это было полуподвальное помещение, куда последние лет двадцать стаскивали самый разнообразный хлам, а то и просто мебель, не вписавшуюся в строго подобранный интерьер, и теперь Фигаро приходилось располагаться среди башен из стульев, бастионов из старых книг и лабиринтов из садового инвентаря.

Сидя за монументальным столом с резными ножками, который он сам бы с удовольствием умыкнул для личного пользования, Фигаро ерзал на стуле, обитом свиной кожей и копался в бумагах, любезно предоставленных Гастоном. Нал следователем угрожающе нависал комод красного дерева, неведомо как (колдовство, не иначе) взгромоздившийся на уродливый платяной шкаф с отбитыми резными завитушками. Справа на Фигаро мрачно смотрел мраморный бюст бородатого старца с заляпанной птицами плешью, очевидно, ранее стоявший где-то в саду, а слева на тумбочке балансировал большой пыльный патефон. Словом, обстановка была самая что ни на есть живописная.