Поздняя повесть о ранней юности - Юрий Нефедов

На тротуарах группками у своих домов толпились люди, в основном женщины и дети. Отдельно со своей семьей стоял священник Лазаревской церкви Предыткевич, его дети Игорь и Люся, матушка Зинаида. Он махал дымящимся кадилом и что-то говорил. Мы не понимали, что это значит: то ли во славу немецкого оружия, то ли предавал их анафеме. В 1942 году Игоря угнали в Германию, и он исчез бесследно. Священника Предыткевича в 1943 году расстреляли немцы за связь с подпольем. Матушка после войны работала уборщицей в Металлургическом институте, а дочка Люся — в городской технической библиотеке. Она была очень красивой девушкой.

В этом же доме, где жил священник, жили две молодые женщины, квартирантки, мало кому известные. Они тоже стояли на улице и призывно махали ручками немецким солдатам, складывая ладошки, поднося их к щекам и наклоняя головы. Это ошеломило всех.

На противоположный по диагонали угол со двора на тротуар вышли 10–12 красноармейцев с винтовками в руках. Водитель мотоцикла только глянул на них и отвернулся. А по Чернышевского вниз уже катил бронетранспортер, из которого торчали головы в касках. Подъехали к нашим бойцам, в упор навели пулемет, велели положить винтовки на землю. Унтер спрыгнул на тротуар, сложил винтовки на обочину дороги, махнул рукой. Тяжелая машина искорежила их, а потом повернулся к солдатам и, подталкивая их в спину, крикнул: «Век, нах хауз!».

Затем пошел поток машин и бронетранспортеров, они шли без остановки, очевидно, это были подразделения первой линии. Народ стоял и смотрел молча, не двигаясь, застыв в ожидании чего-то.

Наступила пауза, немцев не видно и только изломанные винтовки свидетельствовали о том, что они были. Немая сцена. На улицах стало тихо. Люди, до этого молча наблюдавшие за происходящим, стали расходиться, ушли и наши красноармейцы.

И вдруг улицы стали оживать. Прошел небольшой шум. Засновали какие-то озабоченные люди, неся в руках различные вещи: от узлов и чемоданов, мешков и ящиков с продуктами до мебели. Самый догадливый из нас, Юрка Писклов, пояснил, что началась «грабиловка». Он потом очень здорово изображал лица грабителей. Мы смеялись. Уж очень она была характерна, грабительская внешность.

В это время где-то далеко что-то взорвали. Взрослые сказали, что, наверное, железнодорожный и гужевой мост через Днепр.

А грабители уже ломились в квартиры уехавших соседей.

Мама забеспокоилась, что могут ограбить квартиру моей сестры Марии, которая жила в районе Исполкомовской. 21 июня она вышла замуж за Василия Исаенко, который вернулся из армии после участия в финской войне и работал вместе с ней на обувной фабрике. А 22 июня во второй половине дня он уже шагал на войну от Октябрьского военкомата на станцию Лоцманка, как тогда назывался Южный вокзал.

В середине июля Василия привезли раненного в обе ноги в госпиталь, который располагался в Строительном институте, и он на костылях пришел к нам. Мы позвали Марию. Потом он отвез ее к своей матери на Полтавщину, на Воркслу, в село Лучки, где она и дождалась его с войны. Вернулся он в 1945-ом после семи ранений, честно прошагав до самой Победы командиром противотанкового орудия.

После войны Мария родила ему сына и дочку, и они прожили счастливо долгие годы. Я бывал у них в гостях в этих неповторимой красоты местах. Мне часто кажется, что-то от их счастья осталось и в моей судьбе.

Квартира сестры оказалась разграбленной. Но, очевидно, это произошло еще до прихода немцев, ибо даже дверь с петель была снята.

А по улицам Нагорной, Исполкомовской, Шевченковской сновали люди, таща и везя всякий домашний скарб, вдруг оказавшийся «дармовым».

В центре была слышна пулеметная стрельба, изредка рвались гранаты. Именно туда и тянуло нас детское любопытство. Страха не было. Я его не ощущал в тот период своей жизни. Казалось, что самое страшное где-то в стороне, с кем-то другим, но только не со мной. Он придет, страх, но позже, и я познаю его сполна.

Мы по Артемовской спустились к проспекту. На углу, где был большой гастроном, увидели в его хозяйственном дворе как несколько десятков молодых парней призывного возраста ведром на шесте черпали сметану из огромной, стоявшей во льду, цистерны. В тот момент, когда мы подошли и остановились на противоположной стороне улицы, один из них свалился в огромный люк цистерны, двое его вытащили оттуда, и он стоял на цистерне, как гипсовое изваяние. Толпа хохотала. И опять на мгновение показалось, что нет никакой войны, никаких немцев.

А мы продолжали двигаться в сторону вокзала, по левой стороне проспекта, именно туда, где стреляли. Некоторые дома на проспекте горели, но не от бомб и снарядов. Очевидно, кто-то поджёг.

Стрельба прекратилась, мы подошли ко Дворцу пионеров. На углу стояли люди, человек десять: мужчины и женщины, в основном пожилые. Два немецких солдата оттеснили их дальше от проезжей части. Прямо на углу, ближе к бульвару, горела легковая машина — кабриолет, в которой сидели наши убитые офицеры. Сзади торчали стволы двух ручных пулеметов. Над машиной высоко поднималось пламя. В пламени было видно, как они еще шевелятся.

Очевидцы рассказали, что машина с офицерами опоздала на мост: его взорвали, а они, очутившись в уже занятом немцами городе, метались на машине по проспекту от вокзала до улицы Ленинской, отстреливаясь из пулеметов. На четвертом или пятом кольце, когда машина притормозила перед поворотом, два немецких солдата из-за угла Дворца пионеров швырнули в них по гранате… потом еще.

Это были первые жертвы войны, которые мне пришлось увидеть почти в самом ее начале.

Потом приходилось видеть много. Когда мы ходили к Днепру за водой, то видели, что течением несло и прибивало к берегу трупы наших бойцов. Местные их хоронили, если не было артобстрела с левого берега.

А в город уже по-настоящему входили немцы. Неисчислимое количество автомашин, бронетранспортеров, мотоциклов и велосипедов двигалось по всем магистральным улицам. Многие въезжали во дворы и маскировались под деревьями. Когда мы вернулись домой, то у нас во дворе уже стояло несколько машин. Немцы занимали пустующие квартиры уехавших соседей. Настроены они были благодушно, со всеми вежливо здоровались, а те, что не помещались в домах, укладывались отдыхать в машинах или под деревьями на раскладушках.

Наши соседи Добины, Елизавета Григорьевна и Марк Евсеевич, смущенно улыбались и рассказывали, что он, Марк Евсеевич, стриг немцев, а те благодарили и расплачивались марками. Их дети, дочь Сарра и сын Янкель, эвакуировались с Металлургическим институтом. Дочь преподавала там немецкий язык. Родители сожалели, что дети уехали в неизвестность, а немцы совсем не такие страшные, как о них писали в наших газетах.