Дачный сезон - Алексей Казарин

Знал прадед и день своей смерти. В один прекрасный день, в самый разгар жатвы наказывает он своему сыну (моему деду) ехать за гробом. «Не хочу, – говорит, – долго лежать без гроба». Дело то было перед выходными, а гробовщиками работали тогда только евреи и в эти дни они не работали. Чудно и дико было слышать сыну эти слова от родного здорового человека, батька ни на что не жаловался. «Чудит что-то, подумал он. Но ослушаться отца в то время не имели понятия. Запряг мой дед лошадь, да и поехал. А в это время, собрал прадед своих селян и стал прощаться. «Извините, мол, если кого обидел». Удивительно даже, что не забыл спросить у каждого, что передать на том свете из умерших родственников, будто бы знал, что он с ними обязательно встретится.

После всего этого прилег в доме на кровати, и заснул. Моя же прабабка, русскоязычная немка по происхождению, была очень грубой женщиной (считалась злой колдуньей. Видели люди, как она жгла по ночам на кладбище какие-то кости, имела дурной глаз, а когда умирала, то ее как всякую подобную чародейку трясло, кидало и бросало из стороны в стороны. Говорят, это она должна была передать кому-то свое колдовство. Но она, видимо, этого не хотела, и никому его не передала) ворчала: «Что ты, старый хрычь, надумал людей смешить хлеб убирать надо, а он «помирать», видите ли, собрался». Подошла через какое-то время к кровати, стала толкать своего мужа в бок глядь, а он уже холодный. Приехал сын с гробом, а отец уже мертв.

Дед мой Александр Разумов или Разумовский (или Разумейчик?) последние годы тяжело болел.6 Имел дед в своем имении и небольшой кирпичный завод. Потому, может быть, и была в семье любимая песня «кирпичики» («По кирпичику, по кирпичику…растащили кирпичный завод»). Жили в Москве, работал дед проводником вагонов международного класса, и даже был избран первым председателем профсоза работников Московской железной дороги. Уже не вставая с постели, попросил однажды мою маму, еще совсем девчонкой в возрасте 8-10 лет, поздно вечером сбегать в лавку за папиросами (как и сейчас в то время эти торговые точки работали круглосуточно). Мама спустилась вниз, купила что нужно, а возвращаться обратно почему-то боялась: было уже темно, а лестничные клетки не освещались. Преодолевая страх, вошла в подъезд и едва ступила на ступеньки лестничного марша, как вдруг ясно увидела сзади себя монаха в черном одеянии с огромной собакой на поводке. Черный монах со свирепой рычащей собакой гнались за ней, гремя цепями. Со всех ног она вбежала по лестницам наверх, и забарабанила во все двери к соседям. Соседи выглянули, стали удивленно спрашивать, в чем дело, а тем временем приведение постепенно удалилось в стену, растаяло как будто его и не было.

После своей смерти отец каждую ночь являлся к ней. Присаживался у изголовья кровати, покачивая головой и, тяжело вздыхая, приговаривал: «Ох, Юля!.. Ох, Юля!» точно жалея ее! Знающие люди посоветовали маме сходить в церковь и поставить свечку. Отец вновь пришел к ней и успокоил ее словами: «Я опять пришел к тебе, моя доченька… но ты не волнуйся. Больше я тебя беспокоить не стану». С тем ушел и больше никогда не появлялся. А маме действительно пришлось всю жизнь нести на себе «тяжелый крест», столько пришлось перенести трудностей.

Были в рассказах мамы и, совсем до смешного, истории, которые для других могли показаться чудом. После 17-го года дед тонул, не умел он плавать, и просил о помощи. Но никто из поляков, не откликнулся на зов, проходили мимо и плевались в его сторону, говоря: «Пся кровь!». После этого случая уже решил окончательно переехать в Россию.

в Москве было много беспризорных детей. Во дворах и хозяйничала эта «шпана». Водиться во дворе моей маме девчонкой было не с кем и ей, жившей в довольно обеспеченной семье, приходилось дружить и играть с этими «голодранцами», как их называли. Часто и плакала от них. Например, мама всегда была одета нарядно, чистенькая, а ребята, из зависти, подбегут к ней и перепачкают одежду грязными руками. Ребята эти были не только вороватыми, но и смекалистыми. Идет, к примеру, продавец по улице, несет на подносе в руках что-нибудь съестное: булки, пирожки или фрукты (так разносили по дворам и предлагали свой товар уличные торговцы), не сговариваясь, в одно мгновение окружит эта ватага со всех сторон, расхватает все, что в подносе и тут же разбегаются в разные стороны. Попробуй-ка их поймать! А она одна не убегает, не сразу понимая, в чем дело. Ей и доставалось за всех, пока не разберутся.

А однажды забрались они в какой-то склад, где хранилось мороженое. На «карауле» поставили маму. Стоит она и видит: направляется к этому холодильнику какая-то женщина. Со страха она и забыла ребятам дать сигнал предупреждения, убежала со своего поста. А там что? Заходит эта женщина в склад, а навстречу ей чудища какие-то во всем белом, колпаки такие же на головах, лица черные, как сажа, глаза светятся, а во рту жар, угли огнем горят, чад от них так и валит: ни дать, ни взять сам Сатана. «Свят!.. Свят!..», крестится и пятится полу обезумевшая женщина, а шпана тем временем быстрехонько уносит ноги.

В качестве одеяний были у них использованы и приготовлены на всякий случай обычные белые простыни, а вот как в зубах они могли держать раскаленные угли не понятно?

Вот и разберись во всех этих сказаниях где тут зерно Истины? Может ли быть такое, чтобы на небе светились «столбы»? Почему часто происходят вещие сны и «видения», может ли человек знать свою судьбу? И самое главное: есть ли на самом деле Бог и что он из себя представляет? Эти и другие подобные вопросы постепенно начали меня интересовать и часто затрагивались в беседах с родными и знакомыми.

Мой отец, основная профессия которого политработник (был коммунистом), к которому, несмотря на многие его недостатки, я относился с большим уважением. По натуре своей философ, он об этом размышлял так: «есть ли Бог или нет его мы этого не знаем, а потому утверждать и отрицать не можем. Что-то в Природе есть!» И приводил к тому очень интересную мысль Георга Вильгельма Фридриха Гегеля: «То, что может быть пока не существует, но оно существует, потому что может быть».

То, что может быть даже в мыслях человека существует?! Тогда для меня это была пустая фраза, анахронизмом. Я был далек от восприятия божественной Истины и любые явления в жизни мог объяснить лишь с материалистической точки зрения. Монах с собакой, наверняка, не что иное, как слуховая и зрительная галлюцинация или больное, из-за страха, воображение девочки; деньги и звездочка на крылечке помощь пионеров тимуровцев или сердобольных соседей, каким-либо образом узнавших о беде одинокой многодетной женщины; предсказания и сны случайные совпадения. Нам эти понятия прививались с детства.

«Юные пионеры! К борьбе за дело Ленина Сталина будьте готовы!» торжественно призывали в школе. Затем комсомол, партия. И потому мы всегда были готовы отразить «мракобесие».

Долго сохранялось у меня к церкви смешанное какое-то жалостливо-брезгливое чувство: с одной стороны жалость к ее прихожанам, приходящим сюда за помощью, так или иначе, как говорят «богом обиженные» (хотя Бог тут вроде и не причем); с другой к чему такое раболепие, идолопоклонство, не говоря уж об алчности ее священнослужителей.

Нельзя было не замечать и благотворного влияния церкви на нравственность населения, проповедовавшей «моральный кодекс строителя коммунизма». Помню, с каким блаженным чувством мы, ребятишки, т.е. я и четыре моих сестренок, возвращались из церкви после обряда крещения (крестили нас в возрасте от 5 до 12 лет) купания и обтирания в освященной воде. Шли и чувствовали себя настоящими ангелами, познавшими нечто такое, после чего уже не мыслилось какое-либо озорство или неблаговидные поступки.

Но даже самый большой авторитет моя мама, казалось, не верила в Бога. Рассказывала она, какие горячие диспуты проходили в Москве при больших столпотворениях между церковниками и просветработниками (среди которых были ученые, деятели культуры). На площадях, в театрах священнослужители своими проповедями доводили публику до слез и чаще выходили победителями. Но вот однажды, в соборе, на глазах честного народа известный своей добропорядочностью священник вдруг отрекся от церкви. Он вышел и вместо обычного богослужения и проповеди начал говорить о том, как горячо любил и обожал свою красавицу жену и детей, как постоянно молил Бога за их здоровье. Но вот случилось несчастье: в доме священника произошел пожар и вся семья в этом огне погибла.

Люди! Нет у меня больше Бога!.. Не верю тебе!.. Будь ты проклят! обращаясь взором к небу, с гневом воскликнул он и тут же при этих словах сорвал с себя и начал неистово топтать ногами рясу…

С тех пор мама ни разу в церковь не ходила, а попов презирала.

«Посмотри, говорила она мне, какие они все жирные и обрюзглые…». Но всякий раз, как заслышит случайно по зарубежному радио церковное песнопение, у нее от воспоминаний детства навертывались слезы.