Две невесты Петра II - Софья Бородицкая

   — Ну будет, будет, — наконец спокойно произнесла Варвара Михайловна, гладя Машу по растрепавшимся волосам. — Плакать-то зачем?

Маше показалось, что тётка говорит это, улыбаясь.

   — Плакать не об чем, — повторила она ещё спокойнее, — а давай-ка мы с тобой сейчас чайку напьёмся.

Я велю заварить чайку с мятой да малиной, а потом и поговорим.

Сказав это, Варвара Михайловна вышла из комнаты, а сморённая горем и слезам Маша, повалившись на груду вытащенных из сундука вещей, мгновенно уснула.

Позже, напившись ароматного чаю, Маша и тётка долго-долго сидели рядом на постели обнявшись, и Варвара всё говорила и говорила ей тихим спокойным голосом, что всё, что Богом задумано и делается, — благо и нет в том большой беды, что забрали у неё любимого жениха.

   — На всё воля Господа, — уверенно повторяла тётка, крестясь на икону в божнице.

Маша слушала её молча, казалась совсем успокоенной, убеждённой её доводами, но неожиданный вопрос, заданный Варваре Михайловне, говорил о том, что её спокойствие только внешнее.

   — Так ты говоришь, — повернулась она к тётке, посмотрев на неё глазами, полными муки, — что его не велено из дворца выпускать?

   — Сама государыня строго наказала за ним следить, чтоб никуда из дворца не отлучался.

   — Так вон оно как, — вздохнула Маша, как показалось Варваре, с облегчением. — Я-то думала, что он по своей воле перестал у нас бывать, а тут вот оно что. — Она не договорила и вновь глубоко вздохнула.

   — Да неужто он по своей воле отказался от такой молоденькой красавицы, как ты? — улыбаясь, проговорила Варвара, обнимая племянницу.

   — Полагаешь, любит он меня?

   — Не сомневайся, моя красавица, не сомневайся! Любит, конечно, любит!

   — А уж я-то его как люблю, — вновь всхлипнула Маша, и слёзы снова потекли по её лицу.

   — Ну полно, полно, дорогая, успокойся. Давай-ка лучше поговорим о твоём другом женихе.

Маша безучастно кивнула и так же безучастно слушала, как долго и ласково говорила ей тётка о том, что государыня сильно хворает, что долго ей не прожить, а там...

   — Что ж там? — безразличным голосом спросила Маша.

   — А там, — вдохновляясь, продолжала Варвара Михайловна, — а там он станет государем.

   — Почём ты знаешь, что он? — как будто заинтересовалась Маша.

   — Уж поверь мне, что всё так и случится, об этом уж батюшка твой постарается.

Словно не замечая последних слов о том, что «батюшка постарается», Маша, казалось, внимательно слушала тётку, которая продолжала рисовать перед нею заманчивые картины жизни, когда она станет женой великого князя, а он потом российским государем.

Обдумав слова тётки, Маша наконец сказала:

   — Так ведь великий князь слишком молодой ещё для брака.

   — И-и, полно, красавица! Что ты такое говоришь? Да в старину, знаешь ли, как молодца женили? — Варвара Михайловна вопросительно посмотрела на Машу.

   — Как? — слабо улыбнулась та.

   — Да как можно ранее, чтоб в холостой жизни не избаловался.

   — Не избаловался ? Как это?

   — Да так. Чего молодому да неженатому делать? Будет тогда, как князь Иван Долгорукий, за всеми девицами волочиться.

   — А Иван Долгорукий хорош собой, — отозвалась неожиданно Маша.

   — Ну и что с того, что хорош? С лица-то воду не пить, а так-то за душой у него, говорят, и нет ничего. Он прилепился теперь к великому князю, такая, говорят, дружба — водой не разольёшь.

Маша молчала, а Варвара Михайловна продолжала всё так же тихо, спокойно, уверенно:

   — Да и великий князь из себя видный, не гляди, что ещё молод. Ты ведь его видала, сама знаешь.

   — Видала, — эхом отозвалась Маша.

   — Что, разве нехорош? И высок, и строен, а что молод сегодня — так скоро повзрослеет! Глядишь, и тебя догонит, — улыбнулась Варвара Михайловна.

Вернувшись к себе в комнату, Маша постояла без мысли, без чувства возле затворенной двери, потом подошла к столу возле окна, на котором стояло квадратное зеркало в деревянной раме, всевозможные баночки и вазочки, куда она обычно складывала свои украшения, снимая их перед сном. Она долго, как чужое, рассматривала своё неузнаваемо изменившееся лицо, затем медленно сняла с пальца кольцо, подаренное женихом, долго держала его в руках, боясь расстаться, выдвинув ящик стола, положила кольцо в самый дальний угол.

Не раздеваясь и не разбирая постели, Маша легла, закрыла глаза и в течение долгого времени лежала, то ли грезя во сне, то ли засыпая на самом деле.

Неожиданно поднялась рывком, что-то вспомнив, подбежала к столу, снова выдвинула ящик, лихорадочно стала рыться в нём, пока в дальнем его углу не нашла то, что искала. Она осторожно взяла кольцо, долго-долго смотрела, как переливаются на нём камни под лучом уходящего солнца, потом, крепко зажав его в руке, снова легла. В постели, разжав кулак, достала кольцо, любуясь им и вспоминая. Осторожно надела его на средний палец левой руки, крепко сжав ладонь, повернулась к стене и скоро забылась тяжёлым, тревожным сном.

В апреле 1727 года императрица Екатерина I тяжело заболела. И вновь, как два года тому назад, остро встал вопрос о престолонаследии.

После смерти Петра I Меншиков был самым решительным противником воцарения на престоле внука Петра — Петра Алексеевича, сына погибшего царевича Алексея. Тогда Александр Данилович имел много сторонников из числа вельмож, выдвинутых Петром в годы преобразований.

Понадобилось всего два года, чтобы в глазах из явленных единомышленников Меншиков стал самым ярым поборником передачи трона двенадцатилетнему великому князю. Причина тому — желание Меншикова женить Петра Алексеевича на своей старшей дочери Марии. Стремление всесильного вельможи породниться с царствующим домом было юридически закреплено завещанием Екатерины; воля императрицы, несомненно навязанная ей светлейшим, состояла в том, чтобы её наследником стал Пётр II и чтобы он непременно женился на одной из дочерей Меншикова.

Слух о существовании завещания проник в среду сановников и вызвал вполне основательные опасения, что всесильный Меншиков на правах тестя малолетнего государя будет распоряжаться судьбой каждого из них. Однако открыто противодействовать намерениям Меншикова никто не посмел.

В вопросе наследования среди вельмож, окружавших трон, возникли серьёзные разногласия, разделив всех на несколько партий, тяготевших к тому или иному претенденту на престол.

Так, генерал-полицмейстер Петербурга и родственник Меншикова Антон Девьер[12] и Александр Бутурлин ратовали за выдвижение на трон старшей дочери Петра I — Анны Петровны.

Опасаясь укрепления Меншикова при воцарении Петра II, Бутурлин, беседуя с Девьером, пророчески сказал: «Светлейший князь усилится. Однако ж хотя на то и будет воля, пусть он не думает, что Голицын, Куракин и другие ему друзья и дадут над собой властвовать. Нет! Они скажут ему: «Полноте, милейший, ты и так над нами властвовал. Поди прочь».

Взгляды Девьера и Бутурлина разделял и давний единомышленник Меншикова Пётр Андреевич Толстой, однако он предпочитал видеть на троне не Анну Петровну, а её младшую сестру — Елизавету.

Эти вельможи не без оснований опасались мести Петра II за своего погибшего отца, царевича Алексея, к смерти которого они в той или иной степени были причастны.

Знать же в лице Долгоруких, Голицыных, Нарышкиных пугало всесилие Меншикова. Они стояли за возведение на царство законного наследника Романовых, уже обойдённого однажды, при воцарении Екатерины, — великого князя, молодого Петра Алексеевича.

Обращаться же к Екатерине было уже поздно. Она была прикована к постели и слепо выполняла волю Меншикова. Смертельно больную Екатерину он навещал по нескольку раз в день, зорко следя за всеми её действиями.

24 апреля Екатерине стало немного легче, и Меншиков, воспользовавшись этим, сумел подсунуть ей указ об учреждении следственной комиссии над своими противниками, выступавшими против его планов возведения на трон Петра II с условием жениться на одной из дочерей Александра Даниловича.

Генерал-полицмейстер граф Девьер был арестован прямо в покоях государыни. При его разоружении он сделал неудачную попытку заколоть светлейшего князя и своего родственника Меншикова, однако удар был отведён дежурным офицером.

5 мая 1727 года у императрицы началась агония. Меншиков безотлучно находился возле умирающей. В минуту, когда к ней вернулось сознание, она подписала поданный ей Меншиковым указ о наказании всех привлечённых к следствию.

Девьер и Толстой, лишившись чинов и имений, были сосланы: Девьер — в Сибирь, Толстой — в Соловецкий монастырь, где и умер спустя два года. Бутурлин был отправлен в дальнюю деревню. Замешанный в этом деле Иван Долгорукий был отлучён от двора, лишён чина и переведён из гвардии в армию. Расправившись со своими противниками — бывшими единомышленниками Меншиков лишился поддержки, ослабил свои позиции и остался один на один с хитрым, умным и осторожным политиком Андреем Ивановичем Остерманом — вице-канцлером и интриганом.