Железный Густав - Ганс Фаллада

— Как знать, фролин! В жизни всякое случается, и совсем не так, как думаешь. У вас, я погляжу, удобная хозяйственная сумка, в нее много чего войдет! Да и бегаете вы, должно быть, классно, когда нужно удирать во все лопатки. Знаете, — спасайся кто может!

— Что это вы за странные вещи говорите? — насторожилась Эва. — Вам, видно, не впервой бегать от погони.

— Посмотрите на продавца, фролин, — продолжал подозрительный субъект осипшим от волнения голосом. — Того гляди, заснет. А видите часы у него над головой? Не скажете, который час? У меня плохое зрение. Нет, станьте вот сюда, так лучше видно.

В возбуждении этого субъекта было что-то заразительное. Чуть ли не против воли Эва стала, как он велел. Действительно, не разберешь, сколько показывают часы, — она прищурилась…

Вдруг рядом послышался звон и дребезг разбитого стекла… Эва увидела, что продавец вздрогнул от испуга, да и сама она оглянулась…

— Беги, девушка, беги! — раздался рядом сиплый голос.

Словно промелькнувшую тень, словно что-то нереальное увидела Эва разбитую витрину и руку, вынырнувшую с полной пригоршней драгоценностей.

— Беги же, дуреха! — крикнул кто-то снова и толкнул ее на подбегавшего продавца. Продавец бросился к ней. Сама не понимая, что делает, Эва ударила его наотмашь, и ну бежать — появились еще люди, она скользнула мимо какой-то витрины, взлетела, спотыкаясь, по пяти-шести ступенькам, толкнула вертящуюся дверь…

Позади множество голосов кричало:

— Держи вора! Заливался звонок…

Эва очутилась в переполненном зале отдела гастрономических товаров. Навстречу ей поворачивались испуганные лица. Кто-то хотел ее схватить, но она увернулась, спряталась за какую-то толстуху, а потом — шмыг в боковую дверь и притаилась за башней консервов…

И снова пустилась бежать, распахнула двери на лестницу и опрометью по ступенькам вниз, один этаж, другой…

Здесь она остановилась и прислушалась. Не идет ли кто? Нет ли за ней погони? Но почему она убежала? Ведь она не сделала ничего плохого! Ну и мерзкий же тип, экое бесстыдство — воспользоваться ею для своих воровских проделок! Да это же форменный бандит! Только б он ей попался! Она поднимет крик на всю улицу, она всполошит народ, пусть полицейские закуют его в кандалы, она рассмеется прямо ему в разбойничью рожу! Ее, ни в чем не повинную, запутать в свои грязные плутни! Слыхано ли такое!

Чьи-то тяжелые шаги медленно спускаются по лестнице, и она снова бежит. Распахивает вертящуюся дверь, не спеша проходит через несколько отделов и оказывается уже близко от выхода. И тут на нее нападает страх, — ведь многие ее видели, ее приметы сообщили по телефону всем портье, и сумка у нее заметная, черная, клеенчатая. Почему продавщица так пристально на нее смотрит?

Она берет себя в руки. Ничего плохого я не сделала, успокаивает она себя. И спрашивает продавщицу:

— Скажите, фрейлейн, где здесь уборная?

Продавщица говорит ей, как пройти, и она уже направляется в уборную, но по дороге передумывает. Та лестница, что ведет в гастроном, уже раз ее спасла, лучше она вернется туда.

На лестнице полно народу. Идут — кто вверх, кто вниз. Но у Эвы хватает терпения. Она ставит ногу на ступеньку и принимается завязывать шнурок…

Наконец никого кругом нет, она берет свою сумку. Она знает: в подкладку вшит лоскуток с надписью «Хакендаль», его надо вырвать!

И вдруг замирает. В сумке что-то мягко поблескивает, что-то таинственно мерцает!..

Тихонько ставит она сумку на пол — вот подлец, вот мерзавец! Он и в самом деле сделал ее соучастницей, подбросил ей часть своей добычи — а вдруг бы ее поймали! Она бы ввек не оправдалась! Ах, только бы до него добраться! Она бы припомнила ему трепотню насчет сумки и как она классно бегает! Этакая свинья!

Кто-то быстро спускается по лестнице. Она выглядывает: человек в коричневой униформе магазина. Эва опять принимается за свой ботинок, широкой складчатой юбкой она прикрыла сумку…

Человек в униформе искоса на нее поглядывает, не заподозрил ли он чего? Во всяком случае, пора отсюда сматываться. Прошло добрых десять минут после кражи, должно быть, у всех дверей полицейские… Как только внизу захлопнулась дверь, Эва сунула драгоценности в кармашек своей белой нижней юбки. Она ни на минуту не задерживается, чтобы их рассмотреть, и только улыбается, узнав колечко с желтым брильянтом. Этакий прожженный бандит!

А потом вырывает лоскуток со своей фамилией и уходит без сумки. Идет через нижний этаж мимо прилавков, где все ей теперь кажется потускневшим и обычным, мимо портье, а там, смешавшись с потоком покупателей, выходит на улицу.

Вырвалась! Спасена! На воле!

Когда школьники на большой перемене высыпали во двор гимназии, они, конечно, приметили перед воротами извозчичью пролетку первого класса. Но никто не обратил на нее внимания, и только Порциг, по кличке «Евнух», не преминул съязвить во всеуслышание:

— Глядите, конкурент нашего обожаемого Малыша! Хакендаль, шапку долой перед отеческим великолепием! Хакендаль, просклоняй «equus» — то бишь кляча!..

— Смотри — нарвешься, Порциг! — предупредил его Гофман.

— Так это же действительно пролетка отца! — отпарировал Гейнц Хакендаль. — Думаешь, я стыжусь? Ни капли!

— Скажите, какой герой! — продолжал с издевкой Порциг, и в подражание учителю греческого: — Поистине, в самом деле Хакендаль! Можно ли верить гуляющим в городе слухам, будто кайзеровы конюшни торгуют у вашего непреклонного родителя этого блистательного рысака?

У Сивки, отцовской любимицы, сегодня и в самом деле был плачевный вид. После утренней гонки она глядела сущей развалиной. Собравшиеся во дворе ученики третьего «Б» посмотрели сперва на лошадь, а потом на обоих противников. Гейнц Хакендаль и Герман Порциг были заклятые враги, их перебранки служили развлечением всему классу.

— Не каркай, о Герман, мой ворон, — отвечал Малыш почти точной цитатой из своего любимого Карла Мая. — Все порцы — вонючие койоты; заслышав военный клич, они норовят заползти в хижины к своим скво.

— Но где же сияющий лаком горшок нашего patris equarum[8], этого украшения всей извозчичьей гильдии? — продолжал Порциг, с озабоченным видом озираясь по сторонам. Круг слушателей все увеличивался, и это подхлестывало изобретательного пересмешника. — Что же он медлит? Почему не защищает свою клячу от силков, расставленных богопротивными колбасниками? Уж не вкушает ли он — поистине, в самом деле! — у стойки соседнего бара привычную рюмку кюммеля? Отвечай, о, законное детище извозчичьей пролетки!

Среди школьников был популярен следующий анекдот о старом Фрице: разгневавшись на высший апелляционный суд, который вступился за мельника против короля, Фридрих завещал судьям свой серебряный ночной горшок. Отец Германа Порцига был советник апелляционного суда, и это дало Гейнцу Хакендалю повод для следующего выпада:

— Сверкающий белизной горшок моего отца бледнеет перед серебряным сияньем королевской ночной посудины. Верно ли, что твой отец каждую субботу начищает этот всемилостивейший дар, а тебе, о благородный рыцарь, разрешается плевать на щетку?

Все вздрогнули, услышав такое оскорбление. И действительно, Порциг побагровел: он охотно смеялся над другими, но сам не выносил насмешек.

— За ночной горшок сейчас же извинись! — потребовал он. — Ты оскорбил весь апелляционный суд.

— И не подумаю! — воскликнул Гейнц Хакендаль. — Ты оскорбил моего отца!

— Нечего сказать, сравнил! Берешь свои слова обратно?

— И не подумаю!

— Значит, деремся?

— Деремся.

— Без axa и оха, до последнего вздоха?

— Без axa и оха, до последнего вздоха!

— На бой?

— На великий бой! Пока один из противников не запросит пощады! — закончил Гейнц Хакендаль традиционную школьную формулу вызова. Он оглянулся: — Гофман, ты — мой секундант!

— Элленберг, а ты мой!

— Отложите драку! — предложил рассудительный Гофман. —До звонка осталось три минуты.

— Достаточно минуты, и он взвоет!

— Я не допущу, чтоб его нечистое дыхание отравило нам урок математики!

Противники сбросили куртки и рвались в бой.

— Раз! Два! Три! — скомандовали секунданты. Согнув руки в локтях, противники сошлись лицом к лицу — сперва ощупали друг друга, потом схватились — грудь с грудью и лоб со лбом — и уже спустя мгновение катались по песку, которым был усыпан школьный двор.

— Не принимайте к сердцу юношескую опрометчивость, господин Хакендаль, — говорил наверху в своем кабинете директор озабоченному папаше. — Поговорка: «Юность должна перебеситься» — в наше время уместна, больше чем когда-либо.

— Воровство — не опрометчивость, а большое зло, — возразил Хакендаль.

— Нынешняя молодежь одержима жаждой развлечений, какой не знало наше, старшее поколение, — наставительно продолжал директор. — Затянувшееся мирное время изнежило наших героев…