Четыре встречи. Жизнь и наследие Николая Морозова - Сергей Иванович Валянский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
К какому же из этих двух родов процессов исторически принадлежат войны?
Ясно, что они всегда были процессом односторонним: война не возвращала своих убитых и в ней больше погибало воинственных, т. е. рвущихся в бой, представителей человеческого рода, чем личностей миролюбивых. А раз она — процесс односторонний, то ее влияние на человечество, как влияние всякого другого одностороннего процесса, должно с течением веков производить в людях незаметные, но глубокие изменения. Если бы она была процесс болезненный при той стадии развития, на которой находятся способные к ней народы, то, приняв во внимание, что войны почти не прекращались в человеческом роде с того самого момента, как они возникли на земле, мы должны бы были прийти к заключению, что человечество — хилое, болезненное дитя земли, что оно с каждым поколением ослабевает в своих силах от этого не оставляющего его хронического недуга.
А однако же, мы совсем не замечаем ничего подобного! Мы видим с каждым новым поколением человечества эволюцию лучших сторон его психики, отразившихся уже в прекращении в общественной жизни передовых народов сначала людоедства, затем рабовладельчества и крепостного права, в переходе от абсолютизма к представительным формам правления, в развитии гражданского равенства и свободы, в сильной эволюции интеллекта, обнаружившейся в подчинении человеку сил природы, и в бескорыстном искании им везде истины и справедливости…
Это никак не характеристика все более и более хилеющего от неизлечимой болезни существа!
Значит, и война вплоть до настоящего времени не была хронической болезнью человечества, а каким-то из факторов его эволюции.
Куда же он ведет? Каковы должны быть его окончательные результаты, после которых этот фактор перестанет действовать сам собой, как огонь, пожравший все свое топливо и после этого погасший?
Ответ ясен, если мы хоть немного вдумаемся в сущность дела.
Эволюция животного мира, главным фактором которого была борьба индивидуумов за существование, привела животных к индивидуализму, в основе которого лежит себялюбие и непонимание чужих страданий, для восприятия которых у животных даже не выработалось никаких специальных органов. Правда, функцию таких органов исполняет отчасти слух, но и это только тогда, когда голос чужого страдания доходит до данного существа на понятном ему языке. Нам надрывают сердце вопли больного человека, нам тяжело слышать отчаянный визг свиньи, когда её режут, потому что они сходны с выражениями наших собственных страданий. Но почти все из нас, идя по дорожке, без сожаления давят ползущих по ней насекомых, потому что у них — другие способы проявлять свои ощущения. А между тем мы вовсе не жестоки. Нисколько не жесточе нас и хищные животные, даже ядовитые змеи, когда жалят и пожирают своих жертв, в чем нетрудно убедиться при их воспитании. Мысль о мучениях существ, которыми они питаются, даже не приходит им в голову. Они поступают с ними, как наивное дитя, обрывающее крылышки у насекомого, чтобы посмотреть, что оно будет делать после этого. Животные все благодушны по природе и приходят в ярость лишь при самозащите, или из ревности, или когда предполагают видеть в ком-либо из встречных опасного врага и желают его устранить.
Так же выработался по своей психике и первобытный человеческий род благодаря тому, что в зародышевых клеточках одного или нескольких представителей непосредственно предшествовавшего ему вида обезьян по каким-то еще неведомым нам эмбриональным причинам появился «носитель воображения, свободного от импульсов окружающего мира».
Это был зародыш способности ставить себя при достижении известного возраста на место других существ и чувствовать в себе эхо их ощущений в различных обстоятельствах жизни, особенно когда эти ощущения выражаются звуками, что способствовало и выработке членораздельного языка, фундаментом которого, таким образом, является именно способность к воображению.
Здесь мне опять приходится объясняться, так как только что высказанная мною мысль тоже еще нова. Однако справедливость ее нетрудно сделать очевидной. Почему, когда вы произносите слово «дом» или «люблю», слушатель вас понимает? Только потому, что при этом он воображает лом, которого перед ним совсем нет, или чувство любви, к которому он способен, но которое в нем в данный момент не вызывается никакими реальными жизненными стимулами. Как только у человека будет парализована способность воображения, так ваша речь, хотя и будет легко доходить до его мозговых центров, уже не будет возбуждать в его душе той игры образов и чувств, которую вы желаете в ней вызвать своими словами. Он будет слышать ваши слова, как всякие звуки, будет способен рефлективно даже повторять последнюю вашу фразу, но только как попугай, совсем не понимая ее смысла.
И наоборот. Когда в живом существе имеется свободное воображение, то это существо непременно научится, путем простого наблюдения за себе подобными, ассоциировать звуковые или иные символы их речи с соответствующими предметами или явлениями окружающего мира и само будет пользоваться такими же символами, если имеет для этого необходимые органы, т. е. будет способно «говорить». Самая наша память и та сводится к нашей способности воображать время от времени то, что уже минуло, чего уже нет более около нас.
Вы видите теперь, что именно в сильно развитом и свободном от влияний окружающей действительности воображений — главная разница между человеком и животными. Животные живут почти одной созерцательной жизнью, наполненной зрительными, слуховыми, обонятельными и другими внешними или внутренними впечатлениями. А наша человеческая жизнь на девять десятых есть жизнь воображательная и наши непосредственные впечатления от окружающего мира являются только стимулами к тем снам наяву, которые всегда составляют главное содержание нашего сознания.
В этих-то снах наяву и коренится наша способность ставить себя на место других существ и любить не только себя, но и их. Таким образом, момент возникновения человека на земном шаре характеризуется появлением в органическом мире «эмбриональных носителей» нового психического фактора — альтруизма.
Этот новый фактор тотчас же очутился в человеке в резком антагонизме с прежним, эгоистическим.
В душе человека появилась двойственность побуждений, давшая начало его понятию о добре и зле, поставившему людей, по древней библейской легенде, «наравне
