Древнегреческая философия - Денис Роиннович Гаврилов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Энтелехия как акт завершенности стремления умной души в своём соединении с Богом логично вплетается в практику исихазма, ведь Бог по Аристотелю и является тем «Вечным двигателем», благодаря которому вырабатываются все виды энергии, а значит и душа, которая реализует суть энтелехии, и которая есть подлинный двигатель тела, является его закономерным продолжением. Отсюда с новой точки зрения можно посмотреть на процесс самопознания человеком своей души как высвобождения из рабского состояния одной чувственности и обретения разума, который приводит его к Богу. Неоплатоник Плотин идёт значительно дальше этого представления и разделяет энергию сущности от энергии из сущности каждого индивидуума: «Энергия сущности есть сам индивидуум, взятый в своей актуальности; энергия из сущности с безусловною необходимостью должна быть другою по отношению к самой сущности. Так в огне есть теплота, происходящая от той, когда огонь развивает энергию, свойственную его природе как огня. Так и так: Единое вполне сохраняет свой собственный характер, остаётся неизменно целостным, с присущею ему энергиею; но родившаяся из этой последней энергия, получив ипостась как бы от величайшей силы (δυναμεωζ), развивается до бытия и существа – ибо то, Единое, было выше существа».
Ещё Василий Великий (отмечает в своей статье про божественные энергии Углова Е.С.) учил, что сущность Бога проста, но Он «множественен в своих энергиях», и этих «боголепных энергий много». В отношении к Богу, говорится в исихазме, энергии понимаются как его многочисленные действия и проявления. Энергии различаются согласно различию действий Бога и его отношению к тем, кого он облагодетельствует. Следовательно, по учению Паламы, божественные энергии обладают свойством многообразия. Аналогичную мысль мы можем найти и в философии Аристотеля: «Энергия может быть в одном и в другом виде, в одной и в другой степени. Но всё это одна и та же общая энергия, неизменная, как и сам смысл, но ввиду разного соотнесения с иным, могущая быть представленной в бесконечных по числу видах и степенях».
Возвращаемся к предыдущей теме. В чём в учении об Идеях Аристотель видит проблему, если представление об энтелехии имеет такую чёткую связь с божественным миром? Здесь скорее возникает вопрос интерпретации происхождения идеи. Если есть идея собаки, то почему нет идеи зеленой собаки и её воплощения? Или всё же есть? Противоречие происходит из логической попытки «под-идеи» как части идеи скомпоновать с идеями в некий вид трансформера, из чего возникает абсурдность суждения. Но эта абсурдность возникает из того, что под идеей понимается феномен вещи, а не её суть. В рамках аристотелевской логики идея получает некий вид общей дефиниции предмета, который является причиной сущности. В то же время если идею понимать как потенцию знания, как выражение Логоса, то логическая цепочка приобретает совсем иные черты, ведь происходит прямое обожествление мира идей, мир идей и есть сам Бог в своей энтелехии. В такой интерпретации первоначальный платоновский тезис оказывается защищен от перфузии аристотелизма. Божественная идея о материи, как и промысел воплощается в материи как совокупность общего, а не единичного, как это было у Аристотеля. К сожалению, этот момент мы можем сами «довести» с аналитической точки зрения, но не встретить у Сократа в диалогах.
Абстрагирование Платона даёт возможность посмотреть на мир «сверху вниз» как на нечто целое в своём бытии, для Аристотеля же эмпирическое встаёт на первое место. Именно поэтому он пользовался популярностью у ученых, однако уступал по уровню понимания неоплатоникам. Платон даёт картину всю целиком, спускаясь «вниз» и прослеживая воплощения идеи в диалектическом процессе, Аристотель же предлагает более долгий путь в несколько тысячелетий, потому как наука ограничена в аппарате познания мира феноменов, и чтобы дойти от мира феноменов до мира идей, требуется подвиг познавательного усилия. «Первый глоток из кубка естествознания порождает атеизм, но на дне сосуда нас ожидает Бог» – сказал однажды создатель квантовой механики Гейзенберг.
Принимая аристотелизм, человечество несомненно дойдёт до дна сосуда, но расплатой будут столетия атеизма. Так и случилось с западным христианством, когда схоласты стали в большей степени в философии исходить из Аристотеля, нежели от Платона.
Вторым по значимости на наш взгляд является в этой философии аристотелевское учение об искусстве. В его основе используется подражание, т. е. мимесис. Мимесис отталкивается от действительности, но не ограничивает этим искусство. Целью искусства является очищение от страстей. Катарсис высвобождает чувство от низменного и безобразного, культивирует такие эмоции, которые оздоровляют душу. Катарсис может вызвать театральное представление, музыка, поэтическое произведение. Все эти направления позволяют душе подняться над миром, познать высшее, а в момент завершения катарсиса спуститься на землю. После этого возникает чувство утраты, ведь истина был здесь в ладонях, в триумфе и ликовании души, в плаче и радости. Поэтому истинная музыка, спектакль, книга – возносят душу, преобразуют её. Исходя из этих критериев, современную «культуру» никак нельзя назвать истинным искусством, в котором качества человека как творца видны невооруженным глазом. Это антикультура и антиискусство, ведь вместо того, чтобы выполнять функцию катарсиса, очищения, они приземляют душу, делают её более пошлой и материальной.
Наконец третий аспект аристотелизма, на которым мы подробно остановимся, является учением об этики и политики. Здесь тоже не всё так однозначно как было у Платона. Аристотелизм закономерно перекликается с либерализмом своей ставкой на «средний класс», который в понимании Аристотеля является залогом стабильности государства. Отчасти с этим можно согласиться. По Аристотелю человек есть существо общественное, поэтому вне общества не может находиться: «Тот, кто не может войти и составить часть некоего сообщества, кто не нуждается ни в чем, ни в ком, достаточен самому себе, то, не являясь частью государства, он – либо зверь, либо бог». В этом ракурсе интересно взглянуть на святых подвижников, которые покинули общество, как на носителей божественной благодати.
Аристотель соглашается с тем, что в государстве должны быть рабы, но рабами презрительно именует тех людей, у кого на первом месте – тело. Свободный человек ставит на первое место душу, а душа – начало властвующее. Поэтому она делает из раба свободного человека. С точки зрения политического аристотелизма можно привести интересный аргумент против марксизма. Для этого достаточно развить два его тезиса, которые провозглашают следующее: «Живя без закона, человек оказывается ниже зверя, а закон в своем существовании опирается на государство.
Государство существует, чтобы пресекать обман и преступления»; и «Политик всегда должен помнить, что человек подвержен страстям и что человеческая природа вообще испорчена, а также
