Мы вернёмся (Фронт без флангов) - Семён Цвигун
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Не без гордости майор отвечал:
– Все будет так, как решил фюрер.
Осушив бутылку коньяка, майор запил его чашечкой черного кофе, задымил сигарой.
Уходя, он поцеловал пухлую руку Плейгер-старшей.
Набросив на плечи пелеринку из русских чернобурок, за Крюге выпорхнула раскрасневшаяся Эльза. На крыльце майор поцеловал ее в щечку.
– До завтра, милая крошка!
Эльза обвила его шею. страстно поцеловала в губы и решительно ответила:
– Только сегодня.
– Я чертовски устал, – виновато оправдывался Крюге, – боюсь, испорчу радость встречи.
– Только сегодня! – настаивала Эльза. – Я жду вас ровно через час. – Она протянула Крюге ключ от двери. – Входите, как рыцарь, – а сама подумала: "Презренный трус!"
Крюге наспех передал матери русские сувениры – сало, сливочное масло, коньяк, сосиски, пшеничный хлеб, а золотые вещи украдкой спрятал в сейф. Сославшись на срочное дело, выскочил на улицу. Чтобы не вызвать подозрений, назвал шоферу улицу, откуда дворами можно было пройти к особняку Эльзы.
"Входите, как рыцарь", – вспомнил он слова Эльзы, когда увидел знакомый особняк, всякий раз заставлявший сильнее биться сердце. "И все-таки я войду неслышно, – решил он. – Таинственность всегда разжигает страсть".
Эльза сидела возле камина.. Пышные волосы прикрывали обнаженные плечи. Языки пламени играли на ее красивом лице. Крюге стоял в дверях и невольно любовался. Сделал шаг, два. Она услышала, повернула голову.
– Вернулись?
– Кто же устоит против такого соблазна? Я вечно хочу быть с тобой… с вами.
– Можешь называть меня на "ты".
– Если только наедине. Для посторонних я всего лишь адъютант вашего мужа.
– Разумеется, – сказала Эльза. – Русские еще неполностью отбили тебе умственные способности.
Крюге растерялся. Не зная, что делать, оглядел комнату.
Мягкие ковры, в которых утопает нога. Стоит поздняя осень, но здесь, на столиках, на полу, – вазы с весенними яркими цветами. Их доставляют сюда на самолетах из южных стран. Свет погашен. Лишь в камине пылает огонь. Колеблющееся пламя от березовых поленьев, специально заготовленных в России, причудливо озаряет спальню, волшебное вместилище острых ощущений.
Крюге, ступая на драгоценные ковры – их прислал из России фон Хорн, – всегда стеснялся, что он в сапогах. Но Эльза требовала, чтобы он приходил к ней обязательно в походной форме.
Однажды, расшалившись, облачила его в железные доспехи тевтонского рыцаря, надела тяжелый шлем, опустила забрало и заставила что-нибудь говорить. Сама же с любопытством избалованного ребенка вслушивалась в приглушенный железной маской голос.
Он входил сюда и забывал обо всем. Тревожные дни на Восточном фронте, где пуля стережет на каждом шагу, заботы о генерале, сводки, телефонные звонки, почти беспрерывная канонада – все отступало в небытие. Оставалась Эльза – прекрасная, чарующая, доступная и недоступная. Огромная пропасть разделяла их, и Крюге всегда помнил об этом.
И вдруг сегодня пропасть исчезла.
Эльза, лежа на его руке, тихо сказала, что ждет ребенка, ребенка от него.
– Он будет здоровым, красивым, как я, он будет настоящим арийцем, как ты, хозяином мира, – говорила она с неожиданной для нее нежностью.
Крюге ужаснулся дерзости своих надежд.
Эльза шептала:
– Береги себя! На фронте стреляют…
Он отлично знал, что на фронте стреляют, знал, и как стреляют. Но он знал и то, что командующий армией так же уязвим, как и любой офицер, и любой солдат…
11
Фон Хорну позвонил начальник канцелярии гаулейтера Украины Эриха Коха и сообщил, что к нему направлен новый начальник гестапо оберштурмбанфюрер Отто Кранц. Он сообщил также, что Кранц – родственник их шефа, и просил оказывать ему всяческое содействие, а главное – оберегать от партизан.
Когда разговор, происходивший в присутствии только что вернувшегося Крюге, был закончен, он не положил – швырнул трубку на рычаг.
– Что делается! – разводя руками, говорил генерал. – Я, военный человек, командующий армией, должен воевать, а мне вменяют в обязанность охранять различных там гестаповцев. И только потому, что они… Нет, вы только подумайте!
В отекших глазах генерала Крюге видел и обиду, и возмущение, и растерянность. Он хорошо понимал, что генерала заставляют делать то, что он не должен делать, но мнение свое фон Хорн почему-то высказал не начальнику канцелярии гаулейтера Украины, а лишь ему, своему адъютанту.
Как бы перехватив мысли Крюге, фон Хорн подумал: к кому он апеллирует? Только сейчас до сознания дошла мысль: он, генерал армии фюрера, где дисциплина – закон, жалуется адъютанту. Разве допустимо такое? Сколько раз он ловил себя на том, что не всегда сдерживает свои чувства в присутствии адъютанта. Понимая, что опять допущен промах, что Крюге может по-своему истолковать его слова, во вред ему, генерал тоном обиженного произнес:
– А кто меня охраняет, кто?
Крюге щелкнул каблуками, вытянулся в струнку и чеканным голосом произнес:
– Я, господин генерал!
На лице генерала появилась улыбка, на душе отлегло. В лице Крюге он по-прежнему видел человека, который беспредельно верен ему и никогда не подведет.
Фон Хорн подошел к адъютанту, похлопал его по руке, ласково сказал:
– Спасибо, майор, ваших услуг я не забуду.
Крюге хотел ответить, но не успел.
Зазвонил телефон. Фон Хорн приложил к уху трубку. Лицо его изменялось. Оно уже отражало ужас. Трубка легла на рычаг, а генерал все молчал.
– Партизаны напали на поезд, в котором следовал новый начальник гестапо, – наконец заговорил он. – У станции Попелиха произошло несчастье. Наша обязанность – спасти Кранца. Если это еще возможно. Если нет – неприятностей не избежать. Берите танковую роту и скорее туда, к Попелихе. Сегодня вам, майор, представляется возможность доказать свою храбрость. Не мне. В ваших достоинствах я, разумеется, не сомневаюсь. Другим.
Крюге сразу ощутил опасность, на встречу с которой так неожиданно бросила его судьба. Но сказанное генералом все-таки и льстило.
Не успел Крюге закрыть за собой дверь, как оклик генерала приковал его к месту. Он обернулся.
– Мой мальчик, – отеческим тоном говорил генерал, – не вздумай, ради бога, излишне болтать с этим, как его…
– Кранцем, – подсказал Крюге.
– Вот, вот. Забудь сегодняшний разговор. Да и вообще все, что когда-либо ты слышал от меня. Я очень прошу об этом. – И полуофициально: – Если тебе дорого мое покровительство, мое хорошее отношение…
На лице Крюге выступил густой румянец.
– Мой генерал, верой и правдой я служу вам и вашей семье… фатерлянду. Что бы ни случилось, моя преданность вам и нашему фюреру не поколеблется. Прошу верить в это.
Крюге показалось мало сказанного, он добавил:
– Таким я всегда был по отношению к вам. Таким и останусь, мой генерал.
– С богом, мой мальчик.
Генерал присел на диван, закурил. По привычке выпустил стайку колец. Подумал: моя жизнь мало чем отличается от этих пока еще плывущих колечек. Кругом шатко, неустойчиво, а внутри – пустота. Раньше не приходило такое в голову.
Беспокойные думы шли и шли. Зачем только черт несет этого чужого родственника! Помощи от него – ни на грош, а голову сломать можно. В моем возрасте надо прежде всего думать о себе.
Фон Хорн запер дверь на ключ, достал из сейфа заветную шкатулку с драгоценностями, перебрал их задрожавшей рукой, пересчитал, хотя командующий армией фюрера точно знал, что в шкатулке находятся следующие удачные приобретения: бриллиантовое ожерелье, два тяжелых золотых наперсных креста с украшениями, семнадцать дамских и тридцать мужских золотых часов, тридцать три золотых кольца…
Спрятал шкатулку в сейф, радостно подумал: "О! Восточная кампания только началась!.."
Выпил стопку коньяка. Позвонил начальнику штаба армии:
– Зайдите. Обсудим план дальнейших боевых операций.
***На станцию Попелиха Крюге прибыл в бронетранспортере под охраной танковой роты. То, что предстало перед глазами, испугало. При въезде на станцию лежали опрокинутые паровоз и товарные вагоны. Вагоны уже не горели, только дымились. Вдоль пути – убитые и раненые. Их много. Очень много. Офицеры и солдаты. Здесь же медленно и, как показалось Крюге, качаясь, передвигались те, кому посчастливилось остаться на этом свете. Одни вытаскивали из вагонов обгоревшие трупы и складывали рядами, другие втаскивали в грузовые машины раненых. Крюге насчитал семнадцать машин, и сбился со счета.
И до этого Крюге видел убитых и раненых. Но, как правило, те были русские, белорусы, украинцы, грузины и еще каких-то национальностей. Тут же – немцы, свои. И сколько их! Спешили на помощь фон Хорну, ему и… березовый крест. До чего же страшно! Убитые русские не вызывали гнетущего настроения: их надо убивать, эти же сами должны убивать. Ведь они – немцы!..