Акула. Отстрел воров - Андрей Кивинов

— Будешь, Василич?

— Не сдохнем? Давай! Есть чего на зуб положить?

Акулов порылся и нашёл банку толстолобика в томате и шоколад.

— Консерву оставь на другой раз. А это давай. Будем интеллигентничать.

Андрей запер дверь и приготовил кофе. Подстелил бумагу, чтобы не замарать казённый стол, и разлил по рюмкам спиртное.

— Хорошая посуда у вас, — заметил Катышев, ломая шоколад. — И как до сих пор не растащили?

Поднял рюмку:

— Давай! За нас, хороших… Уф, как пошла… Ну и гадость!

ББ закусил кусочком с большим цельным орехом. Проглотил, потёр пальцем стол, застеленный бланками протоколов. Высказался:

— Есть такая профессия — родиной торговать! А мы уже не актуальны. И чего ради ломаемся?

В устах Катышева громкие слова звучали несколько лицемерно. Андрей промолчал. Тем более, что для него такой вопрос давно не стоял. Он знал, ради чего остаётся на этой работе. И почему не занялся частной охраной, как ему совсем недавно предложили.

— Наливай. И послушай меня: в городской, — имелась в виду прокуратура, — теперь будут пасти каждый наш шаг. Особенно по этому делу. При малейшей оплошности нахлобучат по полной программе. Во все половые щели отымеют, как Молдавская и обещала. В следующий раз нам с рук ничего не сойдёт. До каждой точки в документах станут доё…ваться. Проверками замордуют… Как эти олухи Кулебякина проворонили?

— Молча. Один придурок до спирта дорвался, второй с медсёстрами лясы точил. Как всегда и случается.

— Козлы, одно слово. В городской ещё ничего об этом не знают. Вот обрадуются-то! Как думаешь, есть шанс его до вечера отловить? Или до утра хотя бы?

— Навряд ли.

— Надо затариваться вазелином… Блин, ты же сам говорил, что никуда он не денется!

— Ошибся. Похоже, именно он Громова и подставил. Отсемафорил, кому надо, про баню и машину помог заминировать. Беспроигрышный вариант: если не завалят из автоматов, то взорвут обязательно. А сам схватил шальную пулю.

— Голова не работает, туго соображаю… Вообще-то похоже на правду! Прав я был, когда говорил, что надо трясти Кулебяку! Чувствую, теперь мы его долго будем ловить.

— Ничего, весной снег сойдёт — сам обнаружится. В лесочке…

— Что про него вообще известно?

— Мать умерла, отец алкоголик. Жил с ним, но где-то есть девушка. Ни фамилии, ни адреса — ничего не известно. Любитель машин, хороший водила. Своей никогда не было. В девяносто восьмом судим за угон, получил два года условно. Надо будет потрясти его связи по тому делу…

— Бля-а-а, — Катышев, выпив коньяк, обхватил руками голову, — Ведь в наших руках был сучонок! Надо было колоть прямо на месте, без всякой больницы. Мордой по трупешнику повозить. Сейчас бы знали весь расклад! Слушай, а как Громов оказался в машине? У кого ключи были?

— У Кирилла. На «мерсе» центральный замок, он его с брелока открыл, когда стрельба началась.

— А на хрена Громов в машину полез, если все равно уехать не мог?

— Теперь это одному Богу известно. Может, пушку взять хотел. Или надеялся, что Кирилл успеет добежать.

— Логично… У тебя какие планы?

— Спать. Вечером появлюсь.

— На место больше не поедешь?

— Чего мне там делать? Гильзы и без меня соберут. Тем более сейчас туда заявится Воробьёв, а я не хочу лишний раз с ним встречаться. Меня изжога потом мучает. Да и Ларису надо где-то искать.

— Лариса, Лариса… Знакомое имя!

— Главное — редкое.

— Позвони Волгину. Если мне память не изменяет — он её должен знать. В девяносто восьмом они нашли общий язык… До чего тесен мир! Ладно, пойду я к себе. Мне ещё развод проводить.

— Василич, я его прогуляю?

— Гуляй…

После ухода Катышева Андрей изменил планы и не поехал домой немедленно, как собирался. Убрал коньяк, открыл форточку, налил себе ещё чашку кофе и сел к компьютеру. В личной картотеке Волгина, которая насчитывала больше двух тысяч лиц, Лариса Бурденко числилась. К установочным данным, которые Акулов и так уже знал, прилагался комментарий: «Убийство Локтионовой И. В.», но никаких других пояснений. Андрей чертыхнулся: напарник, опасаясь, что его базой данной могут воспользоваться посторонние, часто боялся вносить в неё важную информацию. Предпочитал держать в голове или шифровал в записных книжках так, что потом и сам долго не мог разобраться. Другие ссылки на Локтионову в картотеке отсутствовали, и Акулов взялся за телефон, в который раз удивляясь, что Сергей, вообще-то педантично относившийся к документам, иногда допускал грубые просчёты в обработке собственной информации.

Набрал номер мобильника Волгина, начал ждать. После десятого гудка раздался заспанный голос:

— Кто там?

— Котик, это я.

— Инспектор Планктонов?

— Да, господин комиссар Океанов. Можешь перезвонить с нормального мне в кабинет?

— Лень. Говори так. Что-то случилось?

— Объявили тревогу. Я подумал, что тебе будет интересно об этом узнать. Как отдыхается?

— Ходил в Эрмитаж. И в Кунсткамеру.

Акулов кратко обрисовал дело.

— Да, я помню Ларису. Давно с ней не общался, но думаю, что и она меня не забыла. Позвоню, попрошу, чтобы с тобой была откровенна. Но ничего не обещаю. Телефон у неё не изменился?

— Прежний.

— Сегодня постараюсь с ней связаться, а потом тебе звякну. Если будете встречаться — держи себя в руках. Если понравишься, она потребует от тебя невозможного. А ты ей понравишься.

— Ничего, раз ты через это прошёл, то и я как-нибудь справлюсь…

Закончив разговор с Волгиным, Андрей отыскал Валета. Осведомитель был дома.

— Можем поговорить?

— Да, Анька спит.

— Евгений, ты сауну любишь?

— Положение обязывает любить. Да и для здоровья полезно. А что? Хотите попариться? Могу устроить…

— Отставить. Надо тебе посетить одно место. Отдохнуть там как следует. Слушай внимательно…

В три часа дня, когда Акулов спал у себя дома, позвонил Катышев.

— Приезжай, — сказал он устало, — закрыли Сазонова.

— За наркоту? — Имелись веские основания подозревать Шурика в связях с торговцами героином.

— За убийство Громова.

Глава четвёртая

Вся жизнь Ивана Ивановича была неразрывно связана с предприятием. Семнадцатилетним пареньком он поступил в слесарный цех, через год ушёл в армию, после службы вернулся на прежнее место. Справил свадьбу в заводской столовой, поступил на вечернее отделение Технологического института. Медленно, шаг за шагом, делал карьеру. Каким ему виделось будущее? Должность начальника цеха, бесконечная очередь на «жигули», югославская мебель, шесть соток чахлой землицы в заводском садоводстве, дети, Чёрное море, ближе к пенсии — поездка в Болгарию или ЧССР. Он не мог представить даже во сне, что когда-нибудь встанет во главе предприятия. Все решил случай. Иван Иваныч занял директорское кресло и активно способствовал разграблению родного завода, болезненно вздыхая при подсчёте барышей: все время казалось, что ему недоплачивают. А ведь четверть века назад, да что там четверть — десятилетие, обрисуй кто-нибудь подобную перспективу, Калмычный засветил бы ему в глаз, не размышляя. Как можно! Все равно, что ограбить родительскую квартиру…

Теперь, в узком кругу, Иван Иваныч посмеивался: «Я — вор по закону»!

Директорский кабинет поражал своими размерами: в нем можно было играть в большой теннис или проводить турниры по мини-футболу.

Больше поражать было нечем. В середине девяностых годов обставили новой, импортной мебелью; часть гарнитура сгинула неизвестно куда, оставшиеся предметы смотрелись убого и сиротливо: как дизайн, так и качество не соответствовали цене. Но тогда денег никто не считал.

Единственным украшением кабинета являлись большие настенные часы. Стрелки этих часов шли в обратную сторону, а вместо цифр были ромбовидные риски «кислотного» синего цвета. Калмычному они очень нравились. Он их не покупал, недавно подарила одна журналистка, пришедшая взять интервью. Иван Иваныч так и не понял смысла подарка. На все вопросы, которые были заданы, он был готов ответить и так: никаких подводных камней в них не чувствовалось. Подумалось, что журналистка явится снова, начнёт расспрашивать о том, что для широкой публики предназначаться не может, станет грязное бельё ворошить, трогать проблемы, связанные с приватизацией. Но она не пришла. И первое интервью нигде не опубликовала; он специально купил и её еженедельник, и другие газеты, где печатались материалы по экономике. Это было несколько странно: Калмычный помнил, как напористо вела себя девушка, ссылаясь на срочное задание редакции. Иван Иваныч хотел с ней созвониться, но застеснялся: подумает ещё, что старый пень пытается подбить клинья. Трижды он брался за телефон и трижды бросал трубку. Очень красочно представлялось, как девчонка смеётся и рассказывает о нем подругам, таким же, как сама, циничным журналюгам. Визитная карточка летела в ящик стола, Иван Иваныч мрачно смотрел на тикающий подарок и не мог сосредоточиться…