Новая династия - Дмитрий Иванович Иловайский

угрозами заклинал ее не обличать обмана. Выйдя из шатра, они нежно обнимались и целовались, ввиду многочисленной народной толпы; Самозванец посадил Марфу в карету и пошел подле нее с открытою головою; потом сел на коня, поскакал вперед и вновь встретил ее уже при въезде в Кремль. Он проводил ее в женский Вознесенский монастырь, где для нее были приготовлены и украшены особые комнаты. После того лже-царь посещал ее почти ежедневно и вообще показывал себя самым почтительным сыном. Но, при всех наружных знаках почтения, Самозванец не особенно доверял Марфе и окружил ее так, чтобы устранить всякие сношения ее с боярами: несчастная старица очутилась в золотой клетке{5}.

21 июля происходило торжественное венчание Самозванца на царство в Успенском соборе со всеми обычными обрядами. Венчание сие совершал Игнатий, за несколько дней до того так же торжественно посвященный в сан патриарха. Когда после обряда новый царь принимал во дворце поздравления от всех придворных чинов и наемных польских жолнеров, из толпы последних выступил иезуит Чировский; поцеловав руку Лжедимитрия, он посреди глубокого молчания сказал ему от имени поляков приветственную речь на польском языке; что немало удивило русских бояр. Но Самозванцу эта напыщенная речь, по-видимому, очень понравилась, и он сам переводил боярам ее смысл. За поздравлениями следовал роскошный пир.

Почти годовое правление Лжедимитрия, как и следовало ожидать, носит на себе печать явного влияния его польского воспитания и его легкомыслия. Так Боярскую думу он начал преобразовывать по образцу польского Сената. Прежде высшее московское духовенство приглашалось царем в Думу только в важных случаях; Лжедимитрий хотел присутствие здесь патриарха и других архиереев сделать постоянным, назначая им места по старшинству. Также по польским образцам он учредил должности великого конюшего, великого дворецкого, далее великих оружничего, мечника, подчашего, кравчего, сокольничего, секретаря и надворного под-скарбия или казначея; в последние две назначил Афанасия Власьева. Он охотно сам председательствовал в Думе, где, по свидетельству иноземцев, любил блеснуть своим остроумием, прекращая долгие прения бояр и быстро (хотя бы неосновательно) решая запутанные дела; причем не упускал случая упрекнуть их в невежестве или указать на чужие земли, которые им следует посещать, чтобы научиться там уму-разуму. Вообще обхождение этого неблаговоспитанного выскочки с русскими боярами, дьяками и чиновниками было очень неровное: то он дружился с ними и обходился запанибрата, то ругал их и даже бил палкою в минуты вспыльчивости. Ища народной любви, он велел объявить, что сам будет два раза в неделю, по средам и субботам, принимать челобитные на дворцовом крыльце; запретил в приказах брать посулы; допустил гораздо более свободы в торговле и промышленности равно для русских и иноземцев. Подобные меры в сущности являлись скороспелыми и мало обдуман-11 ыми. Пристрастные иноземные свидетельства вообще хвалят его доступность и простоту в обращении, его деятельность и подвижность; говорят, что, вместо обычного на Руси спанья после обеда, он часто выходил из дворца один или сам-друг, посещал аптеки, лавки с изделиями из дорогих металлов и т. п. Вероятно, так запросто он разгуливал только вначале; а потом, ввиду некоторых обнаруженных заговоров и опасных толков, он ездил по столице, окруженный своими телохранителями-иноземцами.

Чтобы показать доверие московитянам, Лжедимитрий на первых порах начал распускать казацкие и наемные отряды, в том числе и польский; но скоро спохватился и стал формировать их вновь. Между прочим, он учредил трехсотенную иноземную гвардию, набранную преимущественно из немцев: первая сотня была конная и состояла под командою француза Якова Маржерета, уже служившего капитаном в наемном немецком отряде при Борисе Годунове (автора любопытных записок о России); две другие сотни представляли пеших алебардщиков; одною начальствовал датчанин Кнутсон, а другою шотландец Альберт Вандеман. Эти сотни получали богатое жалованье, одеты были в роскошные бархатные или парчовые плащи и цветные суконные кафтаны немецкого покроя; вооружение их было украшено серебром и позолотою. Они постоянно содержали внутренний дворцовый караул и сопровождали царя при его выездах. Кроме иноземцев, он держал постоянно в сборе от двух до трех тысяч стрельцов для охраны своего дворца и своей особы.

Если Самозванец к чему действительно обнаруживал влечение и усердие, это к военному делу, в котором он кое-что понимал. Приготовляясь начать войну против турок и татар, он велел отлить много новых пушек и мортир, которые отправлял в Елец и вообще на южные украйны. А, главное, он обратил внимание на военные упражнения или на обучение войска; устраивал примерные сражения, примерную осаду и оборону крепостей. С сею целью он велел построить подвижную крепостицу на колесах (род гуляй-города), которая предназначалась для действия против татар. Она была снаружи раскрашена изображениями слонов и разных чудовищ, способных испугать татарских всадников и коней. На окнах был изображен вход в ад, извергавший пламя, а под ними виднелись чертовы головы с отверстою пастью, в которую вставлялись небольшие пушки или пищали. Москвичи с удивлением смотрели на это сооружение и назвали его «адом». Зимой Лжедимитрий поместил его на льду Москвы-реки и посылал поляков, одних защищать, а других осаждать сию крепостцу. Однажды он соорудил укрепление из снегу и льда и велел оборонять его русским, а немцам и полякам брать приступом; вместо оружия служили снежные комки. При сем он не утерпел, сам стал во главе иноземцев и взял с бою укрепление; после чего похвалялся, что он также завоюет у турок Азов. Русские были оскорблены и обвиняли иноземцев в том, что они вместо снегу зажали в кулак куски железа. Вообще легкомысленный Самозванец слишком усердно выказывал перед народом свою ловкость и молодечество. Он любил скакать на бешеных конях, на охоте сам гонял с собаками за волком или лисицею; а однажды на медвежьей травле хотел самолично выйти на медведя с рогатиной и только по усиленным просьбам вельмож оставил свое намерение. Подобные подвиги производили странное впечатление на народ: с одной стороны русские, как любители всякой удали, хвалили молодого царя; а с другой, привыкшие к торжественности и величию, которыми окружали себя их государи, они считали такие подвиги некоторым унижением царского достоинства.

Не довольствуясь кремлевскими царскими палатами, Самозванец затеял подле них, еще ближе к Москве-реке, постройку нового дворца, деревянного, состоявшего собственно из двух отдельных, но соединенных между собою зданий: одно предназначал для себя, а другое для будущей царицы. Здания сии он украсил по своему польскому вкусу: стены были обиты дорогою парчою и рытым бархатом, все гвозди, крюки и дверные петли густо вызолочены, печи выложены зелеными изразцами, оконные и дверные занавеси сделаны из материй, затканных золотом, и т. п. У входа в