Казанова в Петербурге - Галина Грушина

которых он однажды вступил; с тем же успехом он мог заговорить о розенкрейцерах, в которых тоже состоял, но впечатления не произвести: граф о тех не слыхивал. Объявившись масоном, кавалер тут же получил приглашение в дом Чернышева.

Считая новое знакомство очень полезным, он тщательно готовился к посещению графского особняка и даже извлек из чемодана сочинение Ботарелли «Разоблаченная тайна франкмасонов», подаренное ему в Лондоне автором, когда кавалер намеревался избить его за лжесвидетельство, благодаря которому блистательного кавалера на некоторое время упрятали в Ньюгет. Но с Чернышевым вышел конфуз. Все шло честь честью; понимая, что попал к настоящим аристократам, кавалер блистал утонченной обходительностью. Но когда садились обедать, он вдруг увидел за тем же столом Риго, своего лакея, с которым ехал в Петербург. Вытаращив глаза, оба некоторое время созерцали друг друга; затем Риго скромно потупился. Рядом с Французом сидели мальчики — сыновья графа; должно быть, Риго выступал в роли их наставника. Покусывая губы, кавалер наблюдал за своим бывшим слугой. Он мог бы разоблачить самозванца, однако ему вовсе не хотелось, чтобы в чинном графском доме стало известно о его веселой жизни в Риге и проказах в компании герцога Карла, а Риго не преминул бы отомстить. Они так и не сказали друг другу ни слова; сразу по окончании обеда Риго увел мальчиков из столовой. Кавалер решил из осторожности больше не ездить в этот дом.

РЕСТОРАЦИЯ ЛОКАТЕЛЛИ

Не в силах обходиться без общества, он несколько раз заезжал поболтать к г-же Роколини; там вечно торчал ее музыкантик. Красавица Прот больше у нее не появлялась: Роколини сказала, что они поссорились. Думал кавалер и о Красном Кабаке, но без Зиновьева ехать туда, где собирались гвардейские офицеры, не решался. Заира давно хотела навестить родителей. Вспомнив о прекрасном трактире Локателли, кавалер дал милостивое согласие на поездку, получив взамен несколько горячих поцелуев.

Семейство екатерингофского мужика сидело за столом, хлебая деревянными ложками постные шти из чугунка; отец отсутствовал. При виде входивших в избу кавалера в богатой шубе и Заиры в немецком платье все вскочили, — кроме малышки, обрадованно застучавшей ложкой в чугунке. Мать, оглядев иноземный наряд дочери, всплеснула руками и возрыдала, а потом рухнула перед гостями на колени, увлекая детей. Всполошились куры, за печкой хрюкнул поросенок. Пока Заира крестилась на икону святого Николая, кавалер с отвращением вдыхал тяжелый дух лачуги. Приподнимая полы шубы, дабы не запрыгнула какая-нибудь мерзкая живность, он прикидывал, как бы поскорее уйти вон. Едва семейство принялось разглядывать гостинцы — баранки и орехи, он покинул лачугу, велев вознице доставить себя к Локателли.

Дорогой он размышлял, из какого ничтожества поднял до себя Заиру, и она казалась ему еще милее: Руссо одобрил бы его связь с невинной поселянкой.

У Локателли он отлично поел в случайном, но вполне приемлемом обществе.

— Для меня совершенно необходима французская кухня, но иногда допустима и итальянская, — поведал он сотрапезникам о своих гастрономических вкусах. — Обожаю треску в белом соусе. Что касается вин, лучше французских нет ничего на свете. Когда я жил в Лондоне, то платил втридорога за французские вина. Англичане пьют бурду. Их пиво отвратительно, а они употребляют его вместо кофе и чая, причем поят даже своих детей. Российский напиток «квас», и тот приятней на вкус.

Любезный и веселый Локателли имел брата-импресарио итальянской оперы-буфф, несколько лет назад дававшей спектакли на сцене императорского Летнего сада. Воздух кулис всегда был сладок кавалеру, и он принялся расспрашивать Локателли о певицах и балеринах, подвизавшихся в Петербурге. Тот пожаловался, что оперы больше не существует; лучших артистов переманили на придворную сцену, публика перестала ходить, брат разорился. Кавалер от души посочувствовал. Матушка его, ныне проживавшая на покое отставная певица, молодой ездила гастролировать в Петербург, но, имев несчастье понравиться герцогу Бирону и не понравиться императрице Анне, довольно скоро вернулась, привезя в Венецию множество рассказов и ворох русских мехов. И мысли кавалера от певиц устремились к мехам: скоро весна, а стало быть, пора подумывать об отъезде, раз не удается лицезреть императрицу; уезжая, не худо бы прихватить из России какие-нибудь ценные сувениры.

Потом составился вист, и кавалер не заметил, как стемнело. Он играл бы до утра роберт за робертом, забыв обо всем на свете, но дорога до Петербурга шла полями, приходилось бояться волков. Встав с приятной тяжестью в желудке и не менее приятным выигрышем нескольких десятков рублей, он вспомнил о Заире. Мысль снова войти в вонючую лачугу претила ему, но оказалось, что Заира давно сидит в санях. Девушка прибежала сама, поторапливаемая обеспокоенным семейством, и теперь, шмыгая посиневшим носом, пересмеивалась с возницей и Акиндином. Тяжело рассевшись в санях, благоухающий дорогим вином и табаком, кавалер благодушно велел своей челяди трогать.

ВЕСНА

В Италии уже начинались полевые работы, а здесь, вблизи Северного полюса, все было сковано морозом. Напрасно кавалер повторял строчку Горация: «Злая сдается зима, сменяясь вешней ласкою ветра…» Ветер по-прежнему пронизывал до костей.

Денег, которые он выигрывал то тут, то там, даже не прибегая к передергиванию, вполне хватало вследствие крайней Дешевизны российской жизни. То ли московиты в грош ценили плоды своих трудов, то ли были так бедны, что, поднимись цены выше, они бы не смогли ничего купить, но стоило все копейки, а кавалер выигрывал рубли. Однако для него, привыкшего шмвырять тысячами, доходы эти казались весьма жалкими.

Он побывал еще раз у графа Панина, был принят и, блеснув образованностью, долго беседовал с вельможей о педагогических взглядах Руссо и Вольтера, об итальянской поэзии и Ариосто, о золотом запасе Пруссии и воинственных намерениях Турции, но, как он ни старался заинтересовать собой Панина, тот ничего ему не предлагал. Наконец кавалер прямо заявил, что мечтает служить великой и знаменитой государыне в любой должности. Панин промолчал. «Черт побери», — подумал кавалер и поехал в Гостиный двор, что на Васильевском острове, прицениваться к мехам.

Невозможность разговаривать с Заирой все более тяготила его, ибо он всегда полагал, что без очарования слова любовные наслаждения даже не заслуживают сего наименования. Как-то раз он посетовал Ринальди, что любить немую — радость невелика.

— Для меня три четверти наслаждения всегда составляла беседа с возлюбленной, ее милый лепет, неясные словечки, когда она тает в моих объятиях, а Заира кроме своего татарского наречия никакого языка не знает.

К удовольствию кавалера старый архитектор, свободно изъяснявшийся на языке московитов, предложил дать Заире несколько начальных уроков итальянского с тем, чтобы потом сам кавалер смог учить ее дальше. Заира поначалу упиралась,