Казанова в Петербурге - Галина Грушина

хлестать кавалера вениками по бокам. Задыхаясь, издавая вопли, он вырвался из могучих рук и выбежал вон. Теперь ему стало ясно, почему распаренные мужики бежали окунуться в прорубь. «Воистину русскую баню надо перенять испанской инквизиции как самую страшную пытку», — с досадой заключил он.

— Похоже, малютка совсем поработила вас, — заметил с усмешкой Ринальди при виде кавалера, заботливо ведущего распаренную, укутанную Заиру вверх по лестнице.

— Что за жизнь без любви! — отозвался тот. — Но русские бани ужасны. Господин Ринальди, как могли вы пятнадцать лет прожить в этой стране, где нет ни литературы, ни искусства, ни философии, вообще никакой культуры, кроме привозной? Как жить под этим северным небом, где даже солнце не светит!

— Вы заблуждаетесь, милый Казанова, — возразил Ринальди, — здесь очень своеобразная культура, и мне жаль, что император Петр завещал своим преемникам экспорт чужой культуры в ущерб собственной.

— Где, скажите на милость, вы обнаружили культуру? — приостановился кавалер, выпустив из объятий Заиру. — Мужчины и женщины моются вместе! Что это, первобытная невинность или бесстыдство? А взгляните хотя бы на их одежду: дубленки, кожаные сапоги; женское тело наглухо закрыто, ни намека на талию, будто за образец они взяли мозаики Равенны…

— Наверно, я слишком долго прожил в России, и перетянутые талии, грудь навыкат, необъятные юбки больше не кажутся мне красивыми, — покачал головой Ринальди. — Вспомните античность…

Из-за двери выглянула Заира с замотанной полотенцем головой, похожая сейчас на турчанку.

— Джакомо! — нетерпеливо позвала она.

— Взгляните, как хороша! — встрепенулся кавалер.

— Закажите ее портрет: пусть ее изобразят в турецком гареме и вас у ее ног в виде султана Оросмана.

Кавалер больше не слушал. Раскрыв объятия, он устремился к своей возлюбленной.

МАСЛЕНИЦА

По случаю праздника на Неве устроили ледяные горы — огромные деревянные вышки, куда карабкаться надо было по шаткой лестнице, съезжать на санках, причем смельчаков уносило чуть не за версту. Поскольку катание с гор было бесплатным, целый день там суетился народ.

Сначала Заира довольствовалась тем, что, сидя возле кавалера, закутанная в шубу, каталась на тройке вдоль Невы. На морозе нежное лицо ее цвело, как южная роза, и кавалер то и дело от полноты чувств целовал ее в губы. Вскоре ей приспичило самой съехать с горы. Вообразив себя, нарядного сорокалетнего господина, летящим с санок вниз головой, кавалер наотрез отказался сопровождать ее, но отпустил с Акиндином. Ему было видно, как они карабкались вверх по лестнице, как устраивались на санках, как покатили вниз, стремительно набирая скорость. Кавалер велел кучеру ехать вперед, чтобы догнать их, однако застал уже валявшимися в сугробе и хохотавшими во все горло. Такая веселость не понравилась ему: гайдук был молодым, видным парнем. Снова усадив возле себя Заиру, он прикинул, как бы спросить у нее, не целовались ли они, однако без толмача сделать это было невозможно. Следовало выучить местное наречие, тем более что он собирался поступать на русскую службу. Дома он все-таки попытался жестами выведать у Заиры подробности катания с горы, однако она не поняла или сделала вид и принялась хохотать как безумная, отчего стала еще краше, и взволнованный кавалер, позабыв подозрения, поскорее увлек ее в спальню.

Несмотря на все усилия, русский язык так и не дался ему, и он негодующе жаловался на это Ринальди:

— Что за варварский язык! С раскатистым «р» и жестким «л», с многочисленными шипящими — хуже немецкого и польского, вместе взятых! Бычий какой-то.

— Хороший язык, — в недоумении пожимал плечами архитектор, объяснявшийся по-русски без затруднений.

— Ужасная страна! — настаивал кавалер.

— Своеобразная, — поправил архитектор.

— А посты? — ликующе напомнил большой любитель поесть. Действительно, только что начался предпасхальный пост, который московиты называли Великим и, вступая в него, целый день с плачем просили друг у друга прощения. Целую неделю затем они ничего не ели, кроме хлеба с луком, запивая его квасом.

— Русские добрые христиане, и очень богомольны, — заметил по этому поводу архитектор.

— Добрые христиане? — рассмеялся кавалер. — А крепостное право? Ведь местные рабы — вовсе не негры; они такие же христиане, как и рабовладельцы.

— Да вы, оказывается, вольнодумец, — перебил шуткой разговор архитектор. — Что, впрочем, не помешало вам купить рабыню.

Кавалер ответил серьезно:

— Господин Ринальди, мне сорок лет. Я больше не могу рассчитывать на девичью любовь, коей был щедро одарен смолоду. Нынче я вынужден ее покупать. Зато, в отличие от вас, слуг я нанимаю и плачу им.

Это не было полной правдой: ни Ганс, ни Акиндин не получили пока ни гроша. Разумеется, собеседнику эти скучные подробности было необязательно знать.

— Вы правы, у меня есть купленные слуги, — кивнул архитектор. — Когда я уеду в Италию, я дам им вольную.

— То же самое я сделаю с Заирой. Ах, Италия… Оба вздохнули.

— Неблагодарная родина отвергла меня, однако надо быть очень жалким существом, чтобы не любить землю, на которой родился. Я не видел Венеции уже много лет. Когда вы собираетесь домой, синьор Антонио?

Ринальди задумался:

— Иногда мне кажется: все напрасно. Переворота в своем искусстве я не совершу. А деньги — на что они?

— Не скажите. Деньги и любовь — основа счастья.

— Ни-ни, я рабочий муравей.

— Как, женщины вас не интересуют?

— Ничуть.

— Но у каждого мужчины есть потребности тела.

— У меня нет тела. Это телом не назовешь. К тому же мне 56 лет.

— Старое дитя! Последуйте моему примеру и купите любовницу.

Совет был дан от всей души.

РИГО

Заводить Великим Постом знакомства в высшем свете Петербурга оказалось делом непростым. Приемов и балов никто не давал; карточная игра была под запретом. Генерал Мелиссимо уехал на юг готовиться к войне с турками, как подсказал кавалеру шпионский нюх, а его глупые бабы, европейки только по внешности, заперлись и никого к себе не пускали. Графа Панина застать дома было почти невозможно: большую часть времени он проводил во дворце. Зиновьев куда-то пропал, должно быть, не в силах выполнить требование кавалера представить его Орлову, да к тому же порядочно задолжав. Правда, он успел познакомить кавалера с лордом Маккартнеем, английским дипломатом, однако тот был в опале у императрицы и высылался на родину, потому что обрюхатил фрейлину, так что это полезное знакомство обрывалось, едва начавшись. В доме Баумбаха, где чаще всего бывал кавалер, игра шла беспрерывно, но общество собиралось далеко не первосортное. Правда, однажды там появился граф Чернышев, и кавалер приложил все силы, чтобы понравиться ему. Граф навострил уши, лишь услыхав слово «масон». Кавалер и сам не знал, как ему пришло на ум заговорить о масонах, в голландскую ложу