«…Я молчал 20 лет, но это отразилось на мне скорее благоприятно»: Письма Д.И. Кленовского В.Ф. Маркову (1952-1962) - Дмитрий Кленовский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мне мерещится, что в тайниках своей души Вы не можете не чувствовать какого-то отталкивания от Иванова. Отсюда, думается мне, и В<аши> попытки «смягчить» Иванова: пресловутое «все-таки», Ваша тайная надежда, что с пера И<ванова> «соскользнут еще неожиданности» (т. е. не то, что он пишет сейчас), цитированная уже мною концовка В<ашей> статьи и др. Всем этим Вы, в сущности, в значительной степени зачеркиваете все Ваши предыдущие восторги.
С «противниками» И<ванова> Вы расправились, на мой взгляд, слишком поверхностно и неубедительно[187]. Кстати: я лично не требую, чтобы И<ванов> покончил с собой, но считал бы логичным, если бы он замолчал, а то, отвергая всякие ценности, он все же пытается таковые (отрицательные, но ведь ценности!) создать и тем противоречит сам себе. Ходасевич был куда последовательнее (и честнее), когда, ужаснувшись, замолчал.
Кстати о Ходасевиче. Я не согласен с Вашим определением его поэзии[188]. Ходасевич, по-моему, вовсе не «редко видит мир» (за исключением деталей), как Вы утверждаете. Ходасевич видел больше того, что есть в мире, он видел надмирное. Но т. к. он видел и близкий ему мир, а в дальнем не был прочен — он ужаснулся и произошел срыв. Ходасевичи не вымирают, а еще только зарождаются. Подлинного Ходасевича обычно не понимают, как не понимают подлинного Гумилева (он начал раскрываться лишь в своих поздних стихах) те, кто видит в нем только конквистадора и георгиевского кавалера. «Ниже» Иванова уже не скажешь, дальше некуда, он — предел падения. «Выше» Ходасевича и позднего Гумилева подымутся еще многие, ибо высота — беспредельна, но едва ли Вы до этого доживете. И на Баратынского Вы, на мой взгляд, напрасно киваете[189]. Баратынский говорит о неблагополучии в мире и в человеке как о трагедии, а Иванов — как о происшествии. Вообще в статье Вашей и помимо основного (т. е. В<ашего> отношения к И<ванову>) много, по-моему, спорного в деталях, что, впрочем, не лишает ее большого блеска и очень интересных мыслей.
Надеюсь, дорогой, что Вы на меня не в обиде? Вы знаете, как я Вас ценю, насколько Вы мне даже «просто» как человек симпатичны. Написал я Вам от всего сердца и только потому, что и в самом И<ванове>, и в Вашем к нему отношении вижу некую неправду, мимо которой не могу пройти равнодушно.
Пишу Вам ночью, дежуря у постели больной жены. Уже 3 недели она в очень тяжелом состоянии — сердце (angina pectoris[190]). Измучились оба… Письмо В<аше> получил. Желаю от души успеха и удачи в работе!
Душевно Ваш Д. Кленовский
36
10 апр<еля 19>58
Дорогой Владимир Федорович!
Сердечно поздравляю Вас и Вашу супругу со Светлым Христовым праздником и шлю мои наилучшие пожелания!
Письмо Ваше получил. Продолжать наш спор в письмах, конечно же, не имеет смысла! Главное же: о вкусах не спорят! Кто любит дыню, кто арбуз, а кто и свиной хрящик… А для того, что любо, найдешь всегда и самые веские для себя (но самые невеские для другого!) доводы. Так что, повторяю, спорить дальше не стоит. И это даже хорошо, что вкусы у людей разные. Мир должен быть разнообразен и многообразен!
Только по нескольким «пунктам» Вашего письма хочется еще с Вами поговорить, но они к существу спора почти не имеют отношения.
1) Не понимаю, почему Вы должны бросить писать о живых поэтах? Ведь и с Вашей точкой зрения на мертвых могут многие не согласиться (как я не соглашаюсь, например, с Вашим восприятием Ходасевича), т<ак> ч<то> мороки с ними будет у Вас не меньше, чем с живыми!
2) Если советские поэты «просто (т. е. всего лишь — Д. К.) пишут мертвые вещи» (Ваши слова), то ведь это тоже от дьявола, как и советская власть! Все мертвое в искусстве — величина отрицательная. Эти «мертвые вещи» — продукт дьявольской власти.
3) Разъясняю слова «кривая топора». Я имел в виду, что движение (взмах) топора в руках палача в момент казни может быть эстетически красивым (и в инфернальности может быть внешняя красота) и в этом смысле эстетом же оценено, но эта красота не оправдывает профессии… и деиста.
4) В Вашей «транскрипции» получилось так, словно я предпочитаю поэта Демьяна Бедного поэту Георгию Иванову. Такой, как Вы правильно выразились, «чепухи» я сказать не мог. Я высказал только мысль, что антирелигиозная концепция Аемьяна наивнее и в конечном счете невиннее ивановской. О предпочтении Демьяна Иванову как поэта и речи, конечно, быть не может, и я удивляюсь, что Вы могли заподозрить меня в такой ереси. Либо я неясно высказал свою мысль, либо Вы меня неправильно поняли.
5) Есть одно место в Вашем письме, которое меня не скажу чтобы обидело, но сильно огорчило. Вы пишете буквально: «Кстати, Иванов в госпитале в очень скверном состоянии. Надеюсь, в этой “плоскости” Вы его не будете отвергать». За кого, дорогой, Вы меня принимаете? Неужели Вы предполагаете, что я могу радоваться болезни Иванова или желать его смерти? До такой низости я еще не дошел! Стихи Иванова я отвергаю, конечно, независимо от состояния его здоровья, но зла ему лично не желал и не желаю. То, что Вы меня в этом могли заподозрить, меня, откровенно говоря, никак не порадовало. Мне помнится, я Вам писал, что я высоко ценю мастерство Иванова и получаю от его стихов своего рода профессиональное наслаждение, но все это не перерастает у меня, как у Вас, в провозглашение поэзии Иванова неким высшим духовным достижением.
Сердечный привет!
Искренне преданный Вам Д. Кленовский
Иваск мне «Опытов», несмотря на В<ашу> просьбу, не прислал. Он меня вообще не жалует.
37
31 июля 1958
Дорогой Владимир Федорович!
Давно В<ам> не писал — это потому, что над женой опять стряслось несчастье: появилась опухоль на языке, думали, рак; после разных проволочек и колебаний — оперировали, анализ, слава Богу, подозрений не подтвердил. Но исстрадались мы и перетревожились вдоволь…
Очень рад был узнать, что выходит наконец сборник стихов Моршена. Давно пора! Думаю, что литературный успех книги будет значительным, если только «парижане» не напакостят (впрочем, Адамович относился до сих пор к Моршену хорошо). Оно, м. б., даже и лучше, что М<оршен> издает некий концентрат своего творчества — впечатление будет сильнее. Слышал, что книга откроется Вашим предисловием? Что-то пошла на них мода! Вот и новая книга стихов Георгия Иванова выходит с предисловием Гуля[191]. Раньше так «вводили» в литературу новичков. Или Г. Иванова надо еще сперва защитить от читателя?
Читая В<аши> строки о Державине и Фете (в последнем письме ко мне), прежде всего порадовался (и позавидовал) Вашей юношеской способности увлекаться! У меня для этого не только не хватает жизненных сил, но нет хотя бы самой примитивной поэтической библиотечки… Кроме Пушкина, никого из «стариков» не имею. Т<ак> ч<то> мыслить об их стихах могу только по памяти, а ее — увы! — все убывает…
В Сан-Франциско объявилась правнучка Боратынского[192], и оказалась ею одна из моих эпистолярных знакомых.
Ржевские уехали из-под Мюнхена (где проводят лето) в Испанию — в поисках тепла, но это явное преувеличение, т. к. и у нас очень жарко. Обещали по возвращении нас навестить.
О моих стихах в № 52 «Нов<ого> журнала» был очень хороший (без малейших «но») отзыв Адамовича в «Рус<ской> мысли»[193]. Но не обошлось без курьезов: 4 года тому назад тот же Адамович в рецензии об ивасковской антологии (в «Н<овом> р<усском> с<лове>») причислил меня к лику Ходасевича, а теперь — Гумилева![194] Ох уж эти обязательные поиски литературного родства! Так ли уж они необходимы?
Сердечный привет!
Искренне Ваш Д. Кленовский
38
5 ноября <19>58
Дорогой Владимир Федорович!
Рад был получить от Вас весточку, а то, откровенно говоря, заподозрил уже было Вас в «зубе»! Жаль, что Вы «забыли думать о литературе»! Впрочем, жизни перед Вами еще много и Вы успеете еще сменить Марфу на Марию. Как это странно звучит, что Вам приходится ждать решения «верховной комиссии» «Рифмы». Как могут Терапиано, Маковский и кто там еще, никогда не поднявшиеся сами до уровня Ваших «Романсов», судить об этой книге!? Такие вещи они должны пропускать без всякой «проверки»! Из-за этой «верховной комиссии» я в свое время отклонил предложение «Рифмы» издать моего «Неуловимого спутника». Поэт хотя бы с некоторым именем имеет право свободно «двигаться» в своей книге, без указаний литературного «начальства». Между прочим, Вы могли бы совсем недорого издать книгу сами в Мюнхене. Кстати, если что не помешает, издам вскоре новую книгу моих стихов — те мои заокеанские друзья, что финансировали издание предыдущих, дают деньги в долг и на эту — обычно я довольно быстро рассчитывался с моими кредиторами, надеюсь, что так будет и на этот раз, если только мои литературные друзья в USA по примеру прошлых лет помогут мне в распространении книги. Ведь только это и может окупить расходы по изданию книги. Продажа и в магазинах дает гроши, т. к. они берут себе почти половину выручки и годами не рассчитываются с автором. Кроме того, в Европе книгу приходится продавать ниже себестоимости. В конечном итоге мои книги не давали никакого дохода, но — и это главное — себя окупали. Книгу готовлю сейчас к печати, кое-что захотелось выправить и изменить. В набор (в Мюнхене) сдам в декабре и в свет выпущу после выхода № 55 «Нового журнала», где еще должны пройти мои стихи[195], включенные и в книгу. Будет в ней 40 стихотворений на 50–60 страницах.
