В поисках Леонардо - Валерия Вербинина

– К чему вы напоминаете нам обо всем этом? – вне себя выкрикнул Гюстав.

– К тому, – невозмутимо продолжал Деламар, – что, хотя мадам Эрмелин умерла, договор заключал месье Кристиан, и он до сих пор действителен. Более того, я не могу дать гарантии, что в настоящее время вор не находится среди пассажиров. Поэтому я прошу вас поставить меня в известность, как вы собираетесь поступить с драгоценностями покойной мадам Эрмелин. И умоляю простить меня, если я ненароком задел ваши чувства.

Адвокат Боваллон выступил вперед.

– Он, безусловно, прав, – сказал он. – Драгоценности мадам Эрмелин составляют часть ее наследства. – Он поглядел в сторону кровати, на уродливую мертвую старуху, в которой не осталось ничего, что могло вызвать ненависть, зависть или любые другие чувства. – Лучше всего снять украшения с нее, пока она совсем не окоченела, потом сделать это будет гораздо труднее. Вы поможете мне, Эжени?

Ортанс тихо охнула от ужаса. Эжени сглотнула и молча кивнула.

– В любом случае, – резко заметил Кристиан, – драгоценности остаются в семье, и тебе прекрасно это известно. Так какая разница…

Глаза адвоката прекратились в две узкие щелочки.

– Сожалею, – промолвил он спокойно, – но до оглашения завещания вашей матери вы не имеете права ими распоряжаться. – Он обвел взглядом присутствующих. – Думаю, будет лучше, если они останутся у меня.

Кристиан покраснел. Казалось, он готов был взорваться, но вмешалась Эжени.

– Хорошо, мы согласны, – устало проговорила она. – Не надо ссориться.

– Какая разница, – проскрипел Гюстав, – если мама умерла.

– А похороны? – взвизгнула Надин Коломбье. – Как же… мы же в открытом море! Кругом вода!

Адвокат серьезно и печально посмотрел на нее.

– Согласно морскому уставу, – сказал он, – умершего в море в нем и хоронят. Тут мы ничего не сможем поделать.

Гюстав затрясся всем телом.

– И все из-за этого проклятого шампанского! – простонал он. – Все из-за него!

Из дневника Амалии Тамариной.

«22 ноября. Первый день плавания. Нашего друга на борту нет. Остановка в Шербуре. Встретила дальнего родственника. C’est charmant[15]. Обед в большом салоне. Я – в сиреневом платье. Одна из пассажирок – мадам Эрмелин – умерла, случайно поперхнувшись шампанским. Печальное начало путешествия. Что-то будет завтра?»

Глава седьмая,

в которой Амалия оступается, что имеет весьма неожиданные последствия

День 23 ноября был на редкость печальным днем.

Из-за происшедшего накануне печального события пассажиры первого класса чувствовали себя неуютно. Как-то разом потускнела позолота салонов, притихли оживленные разговоры, умолк задорный смех круглолицей Эжени Армантель. Дело было даже не в мадам Эрмелин, которую большинство пассажиров едва знало, – дело было в той невидимой и незваной гостье с косой, неожиданно явившейся и выхватившей из их круга женщину, которая еще вчера беседовала с попутчиками, носила бриллианты, смотрелась в зеркало и, казалось, принадлежала к тем счастливцам, что умирают в своей постели лишь в глубокой старости. Но хватило одного-единственного глотка шампанского, попавшего не в то горло, чтобы бриллианты раз и навсегда потеряли для нее прежнее значение. Она стала всего лишь жалким телом, обреченным на распад и исчезновение, обременительным грузом, с которым не знали, что делать, и которое после долгих и мучительных переговоров поместили в пустующий ледник, где, по иронии судьбы, прежде хранились бутылки шампанского. Те же, кто остался в живых, внезапно поняли, что блеск всех драгоценностей в мире ничто по сравнению с блеском жизни, и еще – что все мертвые до ужаса похожи друг на друга. И еще они поняли, что тоже смертны, и эта мысль наполнила их невыразимой тоской.

Последнее открытие было неприятнее прочих, и оттого утром 23-го пассажиры «Мечты» старались избегать общества друг друга. Почти все затребовали завтрак к себе в каюты, и мало кто отваживался ступить на палубу. С океана дул пронизывающий ветер. Амалия взяла в библиотеке «Повелителя блох» Гофмана во французском переводе и ушла к себе. Перечитав сказку, она решила, что пора проведать кузена. Рудольф чувствовал себя неважно, но все же сумел заставить себя проглотить половину завтрака. Убедившись, что ему не требуется помощь, Амалия покинула его, но у дверей ее подстерегала темпераментная сеньора Кристобаль. Оперная певица досадовала, что вчера увлеклась выяснением отношений и пропустила интересное событие. Ортега знал о происшедшем не слишком много, и оттого сеньора Кристобаль вцепилась в мадам Дюпон, требуя подробностей.

– Мадам Эрмелин, которая сидела за соседним столом, поперхнулась и умерла, – спокойно сказала Амалия. – Больше мне нечего вам сообщить.

Сеньора Кристобаль начала причитать на весь корабль, попутно вспоминая тетку из Саламанки, которая подавилась вишневой косточкой, но не только не умерла, а пережила своего супруга, дядю из Севильи, скончавшегося от несварения желудка в пятьдесят лет, и двоюродную бабку из селения У-Черта-На-Рогах, подробности кончины которой известны разве что всемогущему богу. Она поведала бы еще немало животрепещущих подробностей в том же духе, но Амалия, опасаясь, что ей придется выслушивать описания смертей еще десяти поколений семьи Кристобаль, поторопилась сбежать в свою каюту, где заперлась на двойной оборот ключа.

Около полудня к ней постучал второй помощник Марешаль и, когда она отворила, сообщил, что похороны мадам Эрмелин начнутся через час.

– Разумеется, вы не обязаны на них идти, – добавил он.

Амалии вовсе не хотелось присутствовать на похоронах, но тем не менее она знала, что пойдет туда. Что это было: трусость стадного животного? Запоздалые угрызения совести – ведь мадам Эрмелин ей вовсе не нравилась? Гипертрофированное чувство долга? Амалия предпочитала не задумываться над этим.

Она надела темно-синее платье, наиболее уместное в данном случае, после чего решила, что у нее еще есть время, чтобы вернуть Гофмана в читальню и взять какую-нибудь другую книгу. «Надеюсь, у них есть Золя… Если нет, то сойдет Альфонс Доде».

Едва переступив через порог, Амалия заметила, что в читальне что-то изменилось. Книги умеют говорить, как люди, – и, как и люди, они умеют молчать. В библиотеках царила важная, с привкусом пыли, царственная тишина, и даже воздух в них казался загустевшим. Но здесь тишины уже не было – ее спугнули посторонние. Сжав в руке томик Гофмана, Амалия шагнула вперед.

На краешке кожаного дивана с отсутствующим видом сидела Луиза Сампьер. Она хмурилась, и переносицу ее пересекали тонкие морщинки. Возле нее примостился младший из Эрмелинов, пытаясь заглянуть ей в глаза, но Луиза упорно смотрела в сторону.

– Это просто ужасно, – жалобно промолвил Гюстав. – То, что произошло вчера…

Он не договорил.

– Да, ужасно, – мертвым голосом подтвердила девушка.

– Бедная мама! – вздохнул юноша. – Никогда не думал, что все случится… так быстро. – Он помедлил. – Как ты думаешь, Проспер…

– Что – Проспер? – вскинулась Луиза.

– Я все не могу забыть его слова, – признался Гюстав. – И Кристиан… Кристиан тоже встревожен, а про Эжени и говорить нечего.

Наконец-то Луиза подняла на него глаза.

– Ах, так ты об этом? – В тоне ее слышалось неприкрытое презрение. – Конечно, сам по себе Проспер – ничтожество, но вместе со своей сестрицей и Боваллоном…

– Думаешь, он сказал правду? – настойчиво спросил Гюстав.

– Правду или нет, какая разница, – отмахнулась Луиза. – Втроем они могут сфабриковать что угодно.

Гюстав судорожно сглотнул. Амалия, притаившись между книжных шкафов, почти не дышала. Стало быть, управляющий высказал какое-то предположение, которое не на шутку перепугало членов семьи Эрмелин. Интересно, что такого он сказал, если все так встревожились? Уж не о том ли были его слова, что мадам Эрмелин умерла не своей смертью?

– Ты сегодня не в духе, – робко заметил Гюстав. – А я так хотел посоветоваться с тобой. Завещание мамы не выходит у меня из головы.

Впервые за все время разговора Луиза улыбнулась.

– Бедный Гюс, – выдохнула она. – Ну что я могу тебе посоветовать? Я ведь знаю об этом столько же, сколько и ты. Одно могу сказать: тетя умерла не вовремя.

– Я никогда не мог понять, зачем она так приблизила к себе Проспера, – сказал Гюстав, краснея. – И теперь, похоже, всем нам придется расплачиваться за это.

И он заговорил об Эжени, которая не находит себе места после смерти матери, о том, как Феликс ее поддерживает, как переживает Кристиан…

– По-моему, больше всех переживает все-таки Проспер, – резко заметила девушка.

– Луиза! – вскинулся Гюстав. – Что ты говоришь? Ты же сама знаешь, что он за человек! И вообще, ему не место в нашей семье!

Его кузина отвернулась. Гюстав вновь принялся доказывать ей, что она заблуждается. Рассудив, что ей нет дольше смысла слушать чужой разговор, Амалия на цыпочках выскользнула из читальни, все еще держа в руке томик Гофмана. «Нет, я была права. В этой семье и впрямь что-то неладно», – подумала она.