Танец Лиса (СИ) - "Tau Mirta"

— Ты красивый, — сказал Ригель другой раз. Кром фыркнул.

— Я что тебе, девица?

— Разве только девицы красивыми бывают? — рассмеялся тот, усаживаясь сверху. — Ты как снежная зима, но тёплый, — он задумчиво рассматривал его, и Крому стало неловко под этим взглядом. Он ловко извернулся и подмял Ригеля под себя.

— Ты мне тоже кое-кого напоминаешь. Рыжего такого, хвостатого.

— Кого же это?

— Запамятовал, как называется.

Ригель рассмеялся. Он часто смеялся в эти дни. А Кром всё хотел спросить, откуда у него шрамы на теле, но забывал.

* * *

Вьюжный Сечень миновал, на смену пришёл норовистый Зимобор(3). Дни стали длиннее, воздух потеплел, но по ночам морозило. Кром научил Ригеля резать по дереву. Получалось у того на удивление хорошо. Однажды они даже затеяли тягаться, кто быстрее выпустит из чурочки Лесного Хозяина, медведя. Ригель резал старательно, рывком головы отбрасывал лезущие в лицо волосы. Вдруг проворное лезвие замерло; он поднял голову, прислушиваясь. Кром тоже насторожился.

— Что?..

— Матушка, — пробормотал Ригель и метнулся к окну. — Матушка!

Он выскочил в сени неодетым, Кром даже окликнуть не успел, и почти сразу втащил на руках охапку меха, пахнущую стылым ветром.

— Пусти, дуралей! — охапка зашлась звонким смехом и обернулась невысокой женщиной, разматывающей длинную шаль. Ригель кружил вокруг неё, помогая раздеться. Кром поднялся с лавки и почтительно поклонился.

— Госпожа.

Та ойкнула от неожиданности и вынырнула из-за плеча Ригеля. На Крома изумлённо глянули знакомые глаза — карие, с раскосинкой.

— Кто… кто это?!

— Это Кром, с Полесья, — как ни в чём не бывало ответил Ригель.

— А-а, — так же спокойно отозвалась женщина. Она наконец освободилась от неуклюжей зимней одежды и шагнула ближе к свету, оглядывая замершего Крома. — А я Илан, — она улыбнулась. — Еланья(4), по-вашему.

Кром тоже разглядывал неё. Высокие скулы, узкий подбородок, уголки глаз подняты к вискам, отливающие тёмной медью волосы убраны по загорскому обычаю в пучок на затылке. Стало ясно, в кого уродился её старшенький. Разве у матери кожа смуглее, но всё равно она была красива особой, нездешней красотой. Ригель сказывал, более двадцати лет назад отец поехал в город. Ехал за бороной, а вернулся с женой — так у них в семье шутили. Отдал все деньги за прекрасную полонянку с юга, там же, при честном народе объявил её свободной и позвал замуж. Девушка — куда деваться — согласилась, и ещё с год все в Загорье косились на неё, чужачку, охомутавшую самого видного в селе жениха. А тот особо злоязычным без разговоров сворачивал носы набок. Так и притерпелись, смеялся Ригель. Кром тогда подумал, что его отец, должно, смелый человек, раз не убоялся ни молвы, ни своей семьи — тоже, поди, не радовались чужой-то крови. Однако собственного первенца он зачурался, не в пример жене. Правду говорят, материнское сердце никому не уступит ни в храбрости, ни в силе.

— Куда пришла, по темноте в такую даль? Не могла тепла дождаться, да? — ругался Ригель, натягивая ей на ноги толстые носки.

— Ай, ну что я ждать буду? Сам(5) уехал в город на седьмицу, а я сиди, да?

Кром не сдержал улыбку. Её звонкий голос лился горным ручьём, подскакивая на порожках — в концах слов. Выходит, чудной этот говор Ригель тоже взял от матери. Сейчас они в споре сплетали бурливые струи своих голосов и, стоя друг против друга, одинаково взмахивали руками и напоминали пару щебечущих краснопёрых птах.

— …до Перевала засветло добралась, там у тётки твоей заночевала, она никому не скажет, сам знаешь. Затемно ещё пирогов напекла и днём уже тут. Ой, — спохватилась, метнулась в сени, — а я те… вам столько всего принесла-а-а! Погреть только надо!

Сидя за столом, Кром наблюдал, как она носится по избе, — стремительная, лёгкая, словно девушка, а не мать двух взрослых сыновей. Илан. Ей шло именно это имя, а не то, что дали здесь. Но не зря полонян называют «вкругорядь рождёнными». Им приходится забыть и семью, и речь, и всю свою прежнюю жизнь. Однако глядя на мать Ригеля, никто бы не сказал, что она родилась не в такой же избе. Откуда-то взялся тканый цветными нитками передник и сам собой обвился вокруг тонкой талии; ухват прыгнул в руки, печка услужливо отодвинула заслонку — пользуйся, родимая. Почти сразу на стол плюхнулось блюдо румяного печева и кружки с простоквашей.

— Ешьте! — приказала Илан и опять упорхнула в прилуб. Там гремела посудой, приговаривала своим певучим пташечьим голосом, а потом вернулась, удивлённая.

— Всё чисто! И помыть-то нечего, — она стянула передник и уселась за стол. — Благодарить, думаю, надо не моего вертопраха, а тебя, гость полесский?

Ригель, чуть не поперхнувшись ватрушкой, забормотал что-то утвердительное и для пущей ясности закивал — его, его! Илан улыбнулась и пододвинула Крому блюдо и нетронутую кружку.

— Не вкусно?

— Вкусно, — Кром торопливо взял плюшку.

— Ешь, — повторила она, окидывая их обоих каким-то особенным, тёплым взглядом. — Ешь, сынок.

Плюшка таяла во рту и упоительно пахла вываренной в меду земляникой, но Кром едва мог ощутить вкус. Илан сидела, подперев рукой щёку, и смотрела. Все матери, что жили до неё и что пребудут после, глядят в эти мгновения на своих сыновей именно так — ласково, чуть устало. «Ешь, сынок». Так же смотрела бы на Крома та, которую ему увидеть не довелось, его мать. И наверняка она так же любила бы его несмотря ни на что…

Ригель проглотил третью ватрушку, взялся было за четвёртую, но отложил.

— Ух, объелся.

— Вот и молодец! — усмехнулась Илан. — Пошли приляжем, чтоб умялось?

Ригель опять подхватил мать на руки, закружил, мягко опустил на кровать и лёг ей под бок. Убирая со стола, Кром видел, как она гладит его по голове, перебирает волосы. Ригель расспрашивал о доме, об отце и брате, даже о соседях. Илан терпеливо отвечала, и они уютно шептались, смеялись чему-то. Кром решил прогуляться, чтобы не мешать. А то они и так редко видятся.

Сугробы ещё были глубоки, но мокрый снег уже напитался влагой и норовил налипнуть на лыжи. Кром шёл, вдыхая тёплый сырой воздух. Скоро снег начнёт рушиться — осядет, съедет со склонов холмов и оврагов, выпуская на волю вешние воды. Он припомнил: первый день месяца выдался солнечным — к тёплой весне. Значит, Цветень, ласковый брат Зимобора, сразу просушит распутицу в поле и на дорогах, можно будет уйти. Кром резко развернулся и покатил к рощице. Потом, он уйдёт потом. Не сейчас.

Он бродил полдня, вернулся под вечер. Илан сразу усадила за стол, стала потчевать душистой грибной похлёбкой и рассказывать:

— Грибов последки в льняном мешочке. На поставце крупа и мука, сало в горшочке, мёд, масло, ягоды сушёные. Ну да ты сам увидишь. А мне пора собираться.

Кром даже ложку опустил.

— Так ведь стемнеет скоро!

— Ничего, у меня провожальщик есть.

— Есть-есть, — отозвался с кровати Ригель. — До Перевала — только со мной!

Он знакомо завозился, и из-за полога выкатился Лис. Сделав первые неуверенные шаги, освоился с новой личиной и радостно заскакал вокруг одевающейся Илан.

— Уймись, телёнок! — с притворной строгостью вскричала та. — Избу разнесёшь!

Лис звонко тявкнул и прижался к её ногам. Илан рассмеялась и наклонилась погладить.

— Лисёныш ты мой родной, — прошептала она и добавила на чужом, полузабытом, должно быть, языке. — Ма ниэлэ, мой родной…

Когда Илан выпрямилась, Крому почудился в её глазах блеск непролитых слезинок. Однако голос по-прежнему лихо взлетал перекатами горного ручейка.

— Будем прощаться, гость полесский?

Кром поднялся и хотел поклониться, но Илан удержала, лишь чуть пригнула ему голову; мягкие губы тронули его лоб благословляющим поцелуем.

— Будь здоров, сынок.

Он слышал, как она весело выговаривает что-то Лису, как стучит лыжами в сенях. Радоваться бы, что у Ригеля такая мать, но на сердце было тяжело. Как же неправильно это: идти больше суток, тайком от мужа, чтобы побыть хоть немного с сыном, и опять оставлять его, раз за разом. Слёзы, наверно, застыли в её глазах навсегда.