Грехи царя Омара - Шахразада

Макама восьмая

Как и обещал звездочет, в спокойствии текли годы страны Ал-Лат. Росли сыновья царя Омара. Уже давно утих ропот дивана, возмущавшегося нарушением древних обычаев. Царь, некогда согласившись с доводами царицы Амани, сейчас с удовольствием наблюдал, как его мальчики, словно капли воды, повторяют друг друга. Но то было лишь внешнее сходство. Ибо внутренне мальчики стали совсем разными.

Царевич Мансур, которому всегда и во всем следовало бы опережать своих сводных братьев, на деле оказался куда более осторожным и нерешительным. Хотя сам он считал себя просто более осмотрительным. Старший из сыновей Ясмин, дочери Назира-звездочета, рос истинным заводилой. Если во дворце случалось что-то, нарушавшее покой или приличия, мудрые учителя первым делом искали, где же прячется Саид. Младший, Валид, решил не размениваться на детские шалости и, посвящая все время учению, вскоре превзошел старших в знаниях и мудрости.

Вот так, в шалостях, причитаниях нянюшек и бурчании наставников, пролетело шестнадцать лет. Наставники сменили учителей, которые, в свою очередь, сменили кормилиц и нянюшек. Усилия всех этих достойных людей принесли вполне ощутимые плоды. Царевич Мансур и Саид, старшие сыновья царя Омара, выросли настоящими вельможами, царедворцами, знавшими толк более в боях с мечами и интригах, чем в грамоте и политике.

Однако царь Омар, видя это, не расстраивался, утверждая, что время – лучший учитель. И в тот день, когда царевичу Мансуру придется чему-то научиться, он научится. «Жизнь заставит», – лаконично отвечал царь на все замечания царицы, что царевич вырос не наследником престола, а прожигателем дворцовой казны.

Но царица, увы, слегка кривила душой. Правильнее будет сказать, что она видела своего сына в истинном свете, но не понимала, что ко многим вещам и сама приложила руку. Ведь если даже самому усердному ученику часто повторять, что за него что-то могут сделать слуги, он, конечно, и свое усердие этим слугам перепоручит.

«Ну зачем ты, о великий царевич, взял в руки калам и пергамент? Твое дело – царствовать. А письмо – это дело писца!»

Вот так и получилось, что старшие сыновья царя больше любили бои на мечах, или борьбу, или долгие бешеные скачки на норовистых скакунах. А Валида, прилежного и весьма умного младшего брата, они частенько называли слабаком и занудой. Но юноша не обижался, повторяя раз за разом одно и то же:

– То, чего вы добьетесь, разбив в кровь кулаки, я достигну одним спокойным разговором.

И все насмешки братьев, повторяющих, что мужчины так себя не ведут, наталкивались на стену уверенности любимого внука звездочета.

Как уже сказано, старшие братья росли равными. Равными во всем – в стрельбе из тугого лука, в бешеной скачке на лихих конях, в сражении на мечах, пусть даже и безопасных. Но все изменилось в тот день, когда Саид, заводила всех игр и состязаний, впервые познал женщину. С этого дня он стал неузнаваем.

О нет, он продолжал оставаться неутомимым наездником, прекрасным фехтовальщиком и неунывающим весельчаком. Но более не рассматривал своего царственного брата всерьез, начал называть его сопляком и слабаком. Удивительно, но царевич Мансур в этих случаях не вступал с Саидом в споры, но все больше расстраивался. И как-то раз даже нашел в себе смелость пробраться на женскую половину дворца. Что он хотел там увидеть – так и осталось неясным, ибо мамлюки из царской стражи не пустили его дальше кабинета его матери. И в этот день царица Амани поняла, что с сыном творится что-то неладное.

– Что с тобой в последнее время происходит, сын мой? Почему ты ходишь печальный? Почему тебя более не радуют бесчисленные затеи, на которые так богат твой брат Саид? – спросила она.

Но царевич молчал, лишь хмуро смотрел в окно. Царица попыталась проследить за его взглядом – быть может, объект, который ее сын так пристально рассматривал, что-то подскажет ей. Но нет, за окном была только терраса дворца, залитая нежно-розовым утренним светом.

Амани, увы, никогда не пыталась выслушать сына, и потому все чаще приписывала ему свои мысли и желания. Вот и сейчас она начала долгий разговор, пытаясь вызвать царевича Мансура на откровенность. Но сын молчал.

– Я понимаю, о мой прекрасный сын, что ты мечтаешь стать царем. Наверняка ты уже мысленно примерял, каково это – сидеть на высоких подушках в тронном зале, с высоты нескольких локтей посматривая на тех, кто окружает тебя.

Сын не произнес ни слова. Более того, он даже не изменил позы, продолжая оставаться безучастным к речам матери.

– Никто лучше меня не поймет тебя, о Мансур. Ибо и мне, точно так же, как и тебе, пришлось выжидать. Но я же победила.

Я стала царицей. И тебе, мой любимый мальчик, нужно лишь набраться терпения!

– О Аллах, матушка, ну о чем ты сейчас говоришь?! Зачем мне трон? Да пусть отец, да хранит его небесный свод, процарствует еще пять тысяч лет! Я буду этому только рад! Мне не нужен трон! Мне не нужна власть! Мне не нужно вообще ничего!

Эти слова очень не понравились царице. Ну разве зря она положила столько сил, чтобы воспитать из сына настоящего владыку, решительного и беспощадного?! А вырос мямля, робкий, как девочка… Более всего сейчас ее рослый красивый сын напоминал статую отчаяния, какой только можно вообразить такую статую – ведь Аллах запретил создавать человеческие изображения. Но то, что царевич отчаянно страдает, было видно даже надменной матери.

– Вообще ничего не нужно? Аллах милосердный, я не могу поверить в то, что тебе совсем ничего не нужно! Иначе, свободный от груза ответственности, ты бы птичкой порхал по дворцу. Но твоя поступь тяжела, взгляд печален, а кулаки сжаты, будто ты пытаешься удержать собственную тень!

– Да послушай же меня, женщина!

Впервые за много лет на Амани, царицу, дочь визиря, кто-то повысил голос. И кто же? Ее собственный сын! Это было для царицы столь удивительно, что она и в самом деле замолчала.

– Прости, матушка, что я позволил себе поднять на тебя голос! На тебя, истинную царицу, настоящую звезду на небосклоне моей души!

– Мальчик мой…

– Но, увы, дорогая матушка, ты сейчас говоришь не о том. Меня и в самом деле не интересуют ни власть, ни трон… Печалит меня лишь то, что брат мой, мой ближайший друг, занесся и стал называть меня слабаком и сопляком.

– О Аллах! Да как он, негодный сын наложницы, посмел говорить такое самому наследнику?!

– Быть может, матушка, он и сын наложницы… Но он и сын моего отца, великого царя Омара. И значит, мой кровный брат.

И царица вновь замолчала, прекрасно помня, что именно так и воспитывались мальчики – как братья, как самые близкие друзья, готовые броситься на каждого обидчика. У Амани хватило разума кивнуть и собрать все силы, чтобы выслушать сына, хотя внутри все кипело. На мгновение отвлекшись, можно сказать, что царица давно уже прикидывала тайком, что же такое сделать, чтобы ее сын, наследник прекрасной страны Ал-Лат, оказался единственным сыном своего отца. Но пока не то что говорить об этом, даже думать царице было рано. Своим звериным чутьем она чуяла, что еще не появился тот случай, каким она могла бы воспользоваться.