Коромысло Дьявола - Иван Катавасов

Сейчас же зрачки визави Филиппа Ирнеева в зеркале светло и открыто отражают оригинал, внимательно вглядывающийся в себя, глаза в глаза.

Никакого сумасшествия, сумасбродства, безумия, как правило, свойственных субъектам, претендующим на визионерские способности, в его взгляде не наблюдается. Отнюдь, в глазах присутствует некая ирония.

«Ну что, Ирнеев-Зазеркальный? похоже, умом ты не тронулся, и мозги набекрень тебе не перекосило. И до инфаркта ой как далеко, лет 300, не меньше…»

Ощущал себя Филипп лучше некуда. Вернулся из холода, из сырости, а тут тебе ласковое сухое тепло вверх по ногам, рукам и дальше по телу струится. Как если бы с мороза зашел в теплый вестибюль метро. Не так, чтобы совсем замерз, когда от тепла в дрожь бросает. А так, навроде ты из ледяного бассейна опять в парилке, в бане на полке.

Ну чем не благодать Господня?

Филипп истово перекрестился на красный угол, откуда на него благосклонно взирали лик его тезоименитого святого и каноническое изображение Рублевской Троицы.

— Слава тебе, Господи! Я невредимо жив и непоколебимо здоров. За что Тебе, Боже, тоже отдельное спасибо, — вознес он традиционную хвалу Вседержителю.

Что может быть лучше, когда находишься в отличной физической форме, в здравом уме и трезвой памяти? И без труда можешь вспомнить то, что совсем недавно с тобой приключилось, привиделось. Включая запахи и звуки, каких во сне не услышишь, не почувствуешь, не запомнишь, а только наяву и в трезвомыслящем восприятии действительности.

«И впрямь, запашок в застенках отцов инквизиторов малоприятен. Колдуны, демоны воют, вопят, визжат отвратительно.

Да и с видом от первого лица двумя глазами, с бинокулярным пространственным зрением, существовать сподручнее, чем от третьего, когда непонятно кто или что управляет обзорными камерами и ракурсами восприятия…»

Филипп подтянул галстук, переобулся в любимые французские полуботинки и пружинисто направился в детскую. Валяться на кровати ему расхотелось.

«Всегда бы так. Несколько секунд курьезных видений, зато самочувствие такое, будто покойно и сладко выспался за ночь. Часов 8-10, не меньше…»

Ваню он удивил. Обычно Филипп Олегович не мешал ему в одиночестве доделывать письменные задания.

— Иван! Бросай ты это занудное дерьмоедство английское, — по-испански дал команду учитель. — «Лексус» во дворе. Абуэло Гореваныч с Танькой на кухне лясы точат, чаевничают. Это надолго. Твоя Снежанка еще не объявилась.

Успеешь перед театром в пейнтбольном клубе размяться. Арре, геррилья!

Насчет клуба, деда Гореваныча и командной игры в геррилью-войнушку Ваня сразу уловил. Он крутанулся на стуле, чуть из него не выпал и радостно возопил с перечислением тысячи чертей, дубинок, буканеров с карамбой и прочим подцензурным пиратским сквернословием на испанском.

Потом нахмурился и вслух обозвал нехорошим кубинским словом бездарный белоросский стишок, который обязан выучить наизусть к завтрашнему дню.

Слово поперек слова, если идиотические стихи и сказки для детей, песенки, хороводы у елки Ванька смертельно ненавидел. Так же, как и взрослых, до сих пор долговременно заставляющих его играть в несмышленого младенца.

Филипп об этой характерной нюансировке знал и по-английски играючи успокоил воспитанника:

— Успеется. Завтра с утра, как я тебя учил, с мнемотехникой выучишь, расскажешь и после уроков на всю жизнь забудешь.

Всякий нонсенс запоминать — мозгов не хватит. Поехали! Гоу-гоу, прайвит Джон!

— Йес, сэр!

Гореваныч ключи от «лексуса» Филиппу дал, да и сам не отказался промять старые косточки. Это же за городом, на свежем воздухе и в хорошей компании!

Характерно: всякие-разные пацифистически настроенные тети-дяди не любят и боятся оружия в руках детей и взрослых. Ванины чувства к ним нельзя не охарактеризовать, как взаимные. Потому как он допускал: именно они, пацифисты-гуманисты, для несчастных детей младшего школьного возраста злоумышленно сочиняют дурацкие стишки, сказки.

Они же, «вруны и обманщики», на иллюстрациях к детским книжкам вооружают пиратов и разбойников дурковатыми пистолетами-дудками с раструбом. Видать, для того, чтобы заряд летел куда угодно, но только не в цель.

Однажды он с возмущением и негодованием показал Филиппу детскую книжонку, какую ему злодейски подсунули в школьной библиотеке. В ней имелось изображение чудовищного пистолета со стволом, изогнутым под углом 90 градусов. А в тексте пояснялось — это-де для того, чтобы трусливый враг мог стрелять из-за угла.

Вести стрельбу из-за укрытия Ваня умел, потому что сыновнюю нелюбовь к гуманизирующим пацифистам разделял и его отец. Благодаря отцовским усилиям и деньгам, в пейнтбольном клубе организована детская секция, невзирая на сопливые вопли излишне миролюбивых сограждан. Клуб поменял владельцев, у Вани появилась своя команда, а затем и команда соперников из параллельного «А» класса.

В скором будущем к младшим группам «Альфа» и «Браво», пользующихся облегченным, но вовсе не детским оружием, должны присоединиться группы «Чарли» и «Дельта». Самоочевидно, не только Ванин отец, но и другие родители полагали, что умеющий писать и читать разумный цивилизованный человек должен еще научиться и стрелять. По возможности из оружия, приближенного к боевому.

В пейнтбольном клубе Филипп тренировался не реже, чем в школе выживания сэнсэя Тендо. В клубе он всерьез оттачивал боевые навыки с реальными противниками, пользуясь авторитетом парня, какого за здорово живешь на пушку не возьмешь, знающего где чей ствол и у кого откуда дуло, поддувало.

«Как говорят уголовные менты и криминальные урки, где надо возьму и волыну в руки».

Приняв душ и переодевшись в гражданское, Филипп после боя, где они вдвоем с Ванькой сделали чучело из спеца Гореваныча, по плану наладился в гости к друзьям. Гореваныч с Ванькой его подвезли и сами поехали в оперный театр на модную премьеру. Там они должны примкнуть к боссу с супругой и к Ванькиной бонне Снежане.

«Все путем, когда всем по пути. Приемлемо…»

Традиционно у Петра с Марком по четвергам к вечеру начинался приемный день. Кому надо, на их суаре прибывают без приглашения. Конечно, у них не великосветский раут — хата для молодежи, она без стариковских церемоний, она для тех, кто является друзьями своих друзей.

Иногда тут неизбежно появляются всякие дальние. Но надолго остаются только свои, кому суждено стать ближними по большому компанейскому счету.

Стоит отметить, почему больших и малых перманентно и феноменально пьяных компаний Фил Ирнеев недружественно избегал. Ибо полагал: приятные и симпатичные друг другу люди должны собираться заодно вовсе не для того, чтобы нарезаться, наклюкаться, налимониться, набурболиться, накваситься. Либо как-нибудь иначе напиться и лишить себя человеческого облика и разума.