Коромысло Дьявола - Иван Катавасов

«Ага, горбатый вылетел в трубу и снова превратился в чурку. Я, кажется, догадываюсь, кто на очереди».

Казнив одного колдуна, дон Фелипе печально усмехнулся и с какой-то веселой яростью взглянул на епископа, застывшего в позе бойцового петуха, готового ринуться в атаку. Большой рубин на распятии, висевшем на груди рыцаря-адепта, оранжево засветился, посветлел, наливаясь желтизной, переходящей в изумрудно-зеленый цвет.

Лицо, руки, облачение епископа тоже позеленели, затем пошли голубыми пятнами. Пятна начали сливаться, клубиться… Очертания его фигуры расплывались, туманились…

Врасплох епископа рывком подбросило в воздух. Из-под рясы, из рукавов у него стали вырываться клубы пара, пока весь он не обратился в кипящее шарообразное облако. Оно как вдруг водопадом ухнуло на жаровню, откуда началось развоплощение горбуна.

— Вода гасит огонь, прелатус Мьердон. Огонь испаряет воду. Вот вам знамение, нечестивцы. Не искушай Господа твоего, Сатана!

С этими словами дон Фелипе пронзительно глянул на заплечных дел мастера и двух его подручных, в ужасе колотившихся у стены в дальнем углу. Перевел взгляд на трех инквизиторов, дрожавших под столом. Убедившись в их относительной дееспособности, рыцарь-адепт сухо приказал:

— Отец Фульхенсио, распорядитесь ведением протокола.

Потом, не глядя на служителей, неумолимый воитель с магией и колдовством, опять же не повышая голоса, скомандовал:

— Разоблачите грешницу.

Лишь теперь Филипп заметил прикованные цепями к стене распластанные руки и распяленные босые ноги, свесившуюся на грудь голову, косматые черные волосы, закрывавшие лицо, и длинную белую рубаху на беременной женщине.

Удивившись собственной невнимательности, — «верняк, с видом от третьего лица не всех персонажей сразу схватишь», — он прикинул: потерявшая сознание молодая баба, похоже, на 5–6 месяце беременности.

Осторожно приблизившись, один из помощников палача сорвал с нее ветхую рубаху и, словно устыдившись своей порывистости, вновь на цыпочках попятился в угол. Или же он опасался еще какого-нибудь чудовищного колдовства, коль скоро монах и епископ уже оборотились прислужниками Дьявола.

Сызнова сверкнул рубин на грозном распятии рыцаря-адепта. И распростертая на стене женщина пришла в чувство, чтобы выслушать торжественный приговор, не подлежащий обжалованию:

— Девица Консепсьон! В неведении и заблуждении ты имела богопротивные сношения с инкубом, вызванном из преисподней злодейским колдовством двух сатанинских негодяев. Ты по-прежнему невинна и в то же время тяжко грешна, коли носишь в лоне твоем демонское нечестивое отродье.

— О, не убивайте моего непорочного ангелочка, добрые сеньоры! Он — дитя ангела, и станет ангелом как его отец, мой небесный возлюбленный, лазурный ангел света…

— Я не брошу в тебя камнем, девица Консепсьон, но уничтожу в тебе магическое зло.

Vade, Satanas! Изыди, Сатана!

Смолк яростный голос рыцаря, и на сей раз из крестного рубина Гнева Господня вырвался кровававо-красный луч, ударив беременную женщину — «или девицу?» — точно в пах. Тело ее раз-другой содрогнулось, выгнулось аркой и замерло в ужасающем столбнячном припадке. Густо-черное оволосение у нее на лобке и в промежности вспыхнуло и затлело, по нему побежали голубоватые искры.

Поначалу груди ее отяжелели, набрякли, живот прямо на глазах принялся расти, распухать, округляться… Тотчас пошел обратный процесс, как только неопалимое бездымное газоразрядное пламя охватило, захлестнуло ее опадающие грудь, живот, бедра…

Послышались смрад жженых волос и душераздирающий визг. Из разверстой тьмы родового канала хлестнула, хлынула черная кровь, за ней то ли выплеснулся, то ли вывалился красный с синим огненный ком, завертелся на каменном полу, конвульсивно разворачиваясь склизким белесым червем в колтунах слипшейся горелой шерсти. С обоих концов паленой волосатой гадины извивались, кружились, зверски визжали две безглазые зубастые пасти до тех пор, пока рыцарь выверенным ударом священного кинжала не рассек бесовскую мерзость пополам и крест-накрест.

Все анатомированные части голубовато-желтое пламя быстро превратило в отдельные кучки безвредного пепла без цвета и без запаха, ничего существенного не оставив от богомерзкого двухголового гада.

— Освободите ее от цепей и найдите подходящее платье для раскаявшейся грешницы. Да будет Святейший трибунал справедлив и милостив к послушнице Консепсьон!

Второе указание отцам инквизиторам рыцарь-адепт Благодати Господней выразил предельно внятно, по существу, без экивоков и околичностей:

— Я вернусь к полудню, отец Фульхенсио. Уповаю, к тому времени вы управитесь с итоговым протоколом расследования сего нечестивого богомерзостного преступления.

— Не изволь гневаться и сомневаться, достославный брат Фелипе. Благословение Божие на тебе, брат Фелипе.

Ох горе мерзким искусителям и слугам Дьявола!..

Возвращение из диковинного потустороннего видения Филипп Ирнеев воспринял с облегчением. Мягкая постель, майское тепло, не метафизическая, а своя собственная плоть. Мышцы, суставы, кости, тело — вновь все нормативно. Нормальные ощущения, вплоть до осязания и кинестезии…

«В физических реалиях норма не есть аномалия. Пускай в дуалистическом средневековье бескомпромиссно сражаются между собой силы Бога и Дьявола. Зато при нашем натуральном и реальном плюрализме не в пример комфортнее и уютнее. Все-таки ближе и доброжелательнее к человеку его родное пространство-время».

Филипп глянул на часы. И в этот раз, по всей видимости, он отсутствовал не больше минуты. По крайней мере горячий чай на столе еще не остыл.

Он легко поднялся с кровати, безошибочно найдя ногами тапочки, поправил подушки, плед. Отхлебнул чаю. Подошел к зеркалу в стенном шкафу. В лице никакой бледности, припухлой сонливости, мути в глазах или сонной пьяной одури. Взгляд ясный и спокойный. В зеркальном отражении, где левое становится правым, обычная оптика и физика.

«Угол падения равен углу отражения».

Филипп знал за собой одну примечательную особенность. При возбуждении, волнении его голубые влажно бликующие глаза темнели, заполнялись густой бархатной синевой, начисто утрачивая блеск. Словно бы на лицо опускалось незримое забрало, делавшее его взор совершенно непроницаемым в бездонной, какой-то фиолетовой мерцающей глубине.

Сейчас же зрачки визави Филиппа Ирнеева в зеркале светло и открыто отражают оригинал, внимательно вглядывающийся в себя, глаза в глаза.