Сожженые мосты ч.4 - Александр Маркьянов

Но в отличие от отца Николай кое-что понял. Интернет и телевидение все изменили — за власть нужно было бороться даже монарху. Открывая газеты, просматривая Интернет-сайты он видел предложения, касающиеся государственных дел, настолько глупые — что он не мог понять как только такое могло прийти в голову людям. Он видел целые статьи — настолько гнусные и лживые, что этих писак следовало бы вызвать на дуэль. Он знал, как поступил в такой ситуации его друг — сжег типографию и отхлестал плетью журналиста, он не выразил по этому вопросу никакого мнения, но внутренне — одобрил. Однако, Николай был человеком незаурядного ума и понимал что всех на дуэль не вызовешь, и каждому — рот не заткнешь. Подонков, мразей, лжецов, спекулянтов на беде надо бить на их поле и их оружием, запретами сделаешь только хуже.

Николай все больше становился не только наследником — но и публичным политиком. Он занимался риторикой и оттачивал мастерство публичного выступления, до ночи изучая приемы великих ораторов. Он не только изучал стоящие перед огромной страной проблемы — но и активно высказывался по ним, предлагая пути решения и публично споря с теми, кто был не согласен. Отец не одобрял этого, он считал, что кто спорит тот уже не прав — но тут Николай не соглашался и приводил свои аргументы. Он все больше становился рупором "консервативного большинства", говоря их языком, высказывая их взгляды на жизнь и становясь их представителем — не по наследству, но по доверию. Отец говорил, что монарх не должен так поступать, монарх должен быть отцом всех подданных — но Николай опять был с ним не согласен. Всем отцом не станешь — а вот допустить, чтобы велеречивые подонки, оболваня народ утопичными мечтами и лелея в душе гнусные замыслы завели и народ и страну в трясину — он не мог. Он не думал о ближайших выборах — он думал о будущем. О стране, которую ему рано или поздно придется принять — а потом передать сыну. Он отличался — от публичных политиков Запада, от думских говорунов тем, что не только говорил — но и делал, и готов был нести ответственность за сделанное.

Как сейчас. Так, как и подобает будущему Императору.

Никакое дело, будь то сложное или простое — не решается с наскока. Вперед, в атаку — это удел кавалерии. Пластун должен думать. Рассчитывать. Готовиться ко всему.

Нового есаула пока не присылали, командовал Чернов. Казаков как всегда не хватало, теперь на подъесаула свалились и обязанности есаула как коменданта сектора — это в придачу к его обязанностям как зама по боевой. Уставший и измотанный валящимися на него как из рога изобилия все новыми и новыми проблемами, подъесаул даже не обратил внимания, когда сотник Велехов предложил отправить на Дон грузовик, который стоял ни к селу, ни к городу в расположении. Тот самый, в котором были бадяжные сигареты и оружие. Спирт сдавали сразу, потому что за спирт хорошо платили, и по понятным причинам лучше было бы, если бы спирт не задерживался в расположении казачьей части. А до транспорта с сигаретами и оружием ни у кого просто не доходили руки. Взмыленный, затурканный подъесаул просто махнул рукой — езжай. Договорились, что едет сотник до Варшавы, там он сдаст сигареты на таможенный склад и востребует вознаграждение за них. Потом он заедет в ставку — так называли сборный пункт, где накапливались отряды казаков, прибывающие со всех казачьих войск и дожидающиеся распределения по секторам. Там он договорится с кем-то из отпахавших командировку казаков с Донского, чтобы они отогнали машину с оружием на Дон, в распоряжение Круга. Потом с попутным транспортом они вернутся в расположение. Ни у кого не вызвало вопросов и то, что в дорогу до Варшавы Велехов попросил попутчика — Соболя. Мало ли — целая машина идет с контрабандным грузом, могут и отбить. Да и за рулем проще, если есть напарник, устал — можно отдохнуть, а машину напарник поведет.

Второй проблемой были патроны. Оружие было, много оружия — но не было патронов к нему. Достать патроны — по крайней мере, по боекомплекту — вызвался Божедар, не раз закупавший оружие и патроны к нему и знающий, к кому обращаться.

Тем временем, на границе назревали события.

Двадцать седьмого июня в соседнем секторе при попытке прохода через границу была застигнута врасплох крупная банда. Казаки вступили в бой с ходу, вызывали подкрепления. Поскольку первый удар был нанесен не из засады, а количество бандитов в разы превосходило количество казаков — потери были серьезные, на Кубань в гробах отправили троих. Когда подошло подкрепление, вместе с ним бронетранспортер и в дело вступило тяжелое оружие — бандиты уже отходили, оставив арьергард. Все трофеи, доставшиеся казакам — использованные перевязочные пакеты, кровь, следы волочения. Действия казаков были признаны неудачными, поскольку отсечь банду от границы и окружить так и не удалось.

Двадцать восьмого в одном из приграничных польских селений произошел взрыв такой силы, что разрушило пять домов, а во всех остальных — повалило заборы и повыбивало стекла. Воронка от взрыва была глубиной двенадцать метров. Что произошло — узнать так и не удалось: хозяин дома и все те, кто в этот момент был в доме, погибли, жившие в селе поляки не были настроены сотрудничать. Жил человек и жил, понятно, что таскал что-то через границу. Но что могло взорваться с такой силой — Господь ведает.

Двадцать восьмого же и сегодня двадцать девятого в двух местах — в секторе Ченстохов на дорогах были обнаружены фугасы. В двух из трех случаев произошел подрыв. Первый раз подорвался трактор с поляками — четверо двухсотых. Во второй раз подорвались казаки, отделались ранениями и контузиями, но один из Выстрелов был выведен из строя и ремонту в полевых условиях он не подлежал.

Еще произошла массовая драка, буквально у самого расположения казаков. Началось все с мелочи — сербы и поляки не поделили что-то во время танцев. Закончилось — бутылками с бензином и казаками, вынужденными стрелять в воздух для усмирения толпы. Беспорядкам положил конец Чернов — не долго думая, он шарахнул из крупнокалиберного пулемета прямо поверх голов. Польские парубки попадали на землю — а потом разбежались…

Сегодня, после дежурства, Велехов и Соболь решили заехать к сербам окончательно все обговорить. Выступление намечалось в ближайшее время ночью, чтобы утром — быть у таможенного поста. Утром и вечером перед таможенными постами скапливаются огромные очереди и таможенники не особо утруждают себя осмотром машин.

Сербское поселение обезлюдело, это сразу было видно. На улице почти не видно было детей, не играла музыка. На многих из домов на палках были подвешены черные вымпелы и флаги — знак скорби по ушедшим из жизни. Возможно, кто-то еще был жив — а может, и нет.

Божедар стоял на посту, бледный и осунувшийся за эти дни, на щеках горел лихорадочный румянец. Он похудел, черты лица заострились, в глазах появилось несвойственное ему выражение — жестокости и неукротимой злобы.

— А, паны казаки… Здорово дневали… — поприветствовал он свернувший в их сторону Егерь

— Дело есть — сухо сказал сотник — садись до машины.

Божедар хотел что-то сказать, видимо что-то грубое и злое — но сдержался. Сел в машину…

Над домом Радована в отличие от многих других траурного флага не было. Не горела и кузня — потому что хозяина не было, и ковать ограды и железные розы было некому.

— Скажи, что хотел сказать — сказал Велехов, глуша мотор

— Скажу, что не честно вы поступаете, русы! Как за вас — так все сербы горой. А как наша беда — так вы в стороне!

— Все сказал?

— А что — не так?!

— Спрашиваю — все сказал?

— И того достаточно!

— Тогда меня послухай, уважь возраст — я тебя вдвое старше как-никак. Ваша война — она не ведет ни к чему. Усташей больше чем вас. Живите — есть земля. А то что вы туда пошли — в том мы не виновны, сами собрались и пошли! Сами солили — самим теперь и хлебать! Понял?

Серб не ответил

— Пошли в дом — там погутарим.

Странно — но не лаяла даже собака. Здоровенный Вук лежал у конуры, уставившись непонятно куда.

— Кормил хоть? — с укором сказал сотник

— Кормил. Не ест. С той поры — и не ест ничего.

Собака — а чувствует…

В доме на всем оседал тонкий слой пыли. Дом был нежилым, это сразу чувствовалось теми, кто туда входил. Не было в нем больше жизни.

— Ну, вот, и поговорить добре…

Сотник по-хозяйски прошел к столу, за которым недавно дневал с хозяевами, рукавом обмахнул пыль

— Как жить дальше думаешь?

— Как жить — воевать! Я их рвать буду, только потом — жить. А если Богоматерь не заступится — там и лягу с честью.