Диссидент-3: Дайте собакам мяса - Игорь Черемис

– И что же мне с тобой делать, Виктор?

– Всё, что допустимо законом, Юрий Владимирович.

Денисов выглядел озадаченным, причем это было не напускное выражение лица, а именно его внутреннее состояние. Порывшись в памяти «моего» Орехова, я не нашел в ней ничего даже близко похожего на нынешнее состояние моего начальника. Так что его вопрос, скорее всего, не был риторическим, а требовал какого-то ответа. Вот только я не знал, от меня или ещё от кого-то.

– Всё шутки шуткуешь? – он покосился на меня. – Съездил ты хорошо... Даже, можно сказать, отлично съездил... Тут один документ про тебя прислали, вот, ознакомься.

Из знакомого ящика стола появилась пара скрепленных обычной скрепкой сероватых листов бумаги, густо заполненных машинописными буквами, и отправилась по столешнице ко мне. Внизу я увидел подпись полковника – вернее, уже, наверное, генерал-майора – Чепака, потом обратил внимание на слово «характеристика» в шапке и недоуменно посмотрел на Денисова. В Комитете не принято знакомить сотрудников с такого рода документами, так что он нарушал какие-то неведомые мне по незначительности должности или неписанные инструкции. Но Денисов, заметив мой взгляд, ещё разок двинул эти листы по столу.

– Читай-читай, правила я знаю, но, надеюсь на то, что Трофим был прав, и это небольшое нарушение останется между нами.

– Так точно, – а что тут ещё можно сказать – только что-то формально-строевое, что выручает в любой непонятной ситуации.

Я придвинул листки к себе – и зачитался.

Не знаю, сам ли Чепак писал эту характеристику или воспользовался чьей-то помощью, но в ней я представал чуть ли не ангелом во плоти, спустившимся по каким-то небесным делам на грешную землю Сумской области. Из этих двух страничек следовало, что я умел и знал почти всё, хорошо находил общий язык с незнакомыми людьми любого служебного положения, вникал в суть вещей и не гнушался грязной работы, был смел, отважен и сообразителен и не терялся перед лицом опасности. В общем, передо мной было описание идеального сотрудника Комитета, которого следовало сразу же наградить всеми возможными орденами и медалями и назначить на любую должность, на которую мне угодно будет обратить свой взор. В общем, как в характеристике Штирлица из уже написанного романа – характер нордический, выдержанный, с товарищами по работе поддерживает хорошие отношения и безукоризненно выполняет служебный долг. [1]

Меня прямо тянуло сделать с этого панегирика копию, чтобы изредка перечитывать на ночь или повесить на стену, чтобы все гости знали, какой я молодец. Или дать почитать Татьяне, чтобы она точно уверилась, что я много лучше какого-то там Высоцкого, тем более что я – в отличие от барда – холост и не был замечен в порочащих меня связях.

«Это Чепак ещё не упомянул о том, какие песни я «сочиняю», – подумал я отстраненно и подвинул характеристику обратно Денисову, отметив, что внизу стояла ещё и виза Петрова, с которым мы работали всего месяц. Всё правильно – два начальника, две подписи.

– Лестно читать такое про себя, Юрий Владимирович, – сказал я, чуть улыбнувшись. – Но я не могу давать характеристику самому себе и говорить, что я именно такой, как там написано, не могу. Это будет необъективно.

«В быту скромен».

– Я понимаю, – кивнул Денисов. – Но я показал тебе это не для того, чтобы ты возгордился. Тут ситуация у нас иная. Я хорошо знаю Трофима, семьями, конечно, не дружим... но общих знакомых много. И он никогда – подчеркиваю, никогда – ни о ком так не отзывался. Признаюсь, когда я читал эту характеристику, то ждал вторую, разгромную часть – знаешь, как это обычно бывает... хороший человек, но... Он всегда это умел – находить в других какие-то недостатки. А тут... никаких недостатков. Это непонятно. Я знаю тебя много дольше, чем он, и я бы никогда не написал на тебя такую характеристику. Чем ты его купил, этого старого бульдога?

Да уж. Я был прав, Денисов был уверен, что в Сумах я провалюсь – потому что хорошо знал своего подчиненного. Но капитан Орехов в моём исполнении во время командировки показал себя так хорошо, что привел полковника Чепака в полный восторг. Чем именно – вопрос дискуссионный, но подписанную характеристику так просто в архив не спишешь. Я считал, что Чепак очаровался мной после того, как я использовал его патрон в «люгере» – судя по всему, его страсть к оружию была не напускной, а самой настоящей. Всё остальное пошло довеском, ну а окончательно я перетянул полковника на свою сторону откровенным разговором в ту апрельскую пятницу.

Я немного покатал в голове, что лучше будет сказать стандартное «понятия не имею», но потом решил быть откровенным – не полностью, но в весьма широких