Серебряное зеркало и другие таинственные истории - Агата Кристи

Ночной портье был там. При тусклом свете другой сальной свечи он сидел за столом, пристально глядя перед собой. Он не поднялся со стула; мой неожиданный приход ничуть его не встревожил, хотя, должно быть, я и сам выглядел не лучше покойника. Тогда мне пришло в голову, что прежде я толком не разглядел этого парня. Он был невысокого роста, с бесцветной физиономией и самыми белесыми, самыми светлыми глазами, какие я когда-либо видел. Его одежда была грязно-серой; на лице отражалось не больше чувств, чем на тыльной стороне моей ладони. «Черт бы вас побрал! — воскликнул я. — Что это вы затеяли?» Я все еще дрожал, как лист на ветру, и не узнавал собственного голоса. Портье встал, поклонился и… ну, в общем, его там больше не было, — продолжил полковник извиняющимся тоном. — В тот же миг я почувствовал, что кто-то положил руку мне на плечо. Только представьте себе это, если можете! Невыразимо испуганный, я обернулся и увидел полного добродушного джентльмена, который спросил: «Что случилось, друг мой?»

Мой рассказ занял немного времени, но, прежде чем я закончил, джентльмен слегка побледнел. «Послушайте, — сказал он, — вы говорите правду?»

Я уже взял себя в руки, страх уступил место негодованию. «Если вы сомневаетесь в моих словах, я из вас душу вытрясу!» — ответил я.

«Нет, — сказал он, — я вам верю; только сядьте и выслушайте меня. Это не гостиница. Тут была гостиница прежде, но потом ее заняли под лазарет. Теперь дом пустует в ожидании нового съемщика. Комната, которую вы упомянули, служила мертвецкой, и в ней всегда было множество покойников. „Тот парень“, как вы называете ночного портье, действительно работал в гостинице, а позже регистрировал поступающих в лечебницу пациентов. Не понимаю, как он мог оказаться здесь. Он умер несколько недель назад».

«А вы кто такой?» — с трудом выговорил я.

«О, я присматриваю за домом. Сейчас я случайно проходил мимо, заметил в окнах свет и зашел узнать, в чем дело. Ну-ка пойдемте, поглядим на эту комнату», — добавил он, снимая со стола оплывшую свечку.

«Сперва я увижу, как вы отправитесь к дьяволу!» — воскликнул я и выбежал из дверей на улицу. Сэр, этот Брифитт-хауз в Атланте — отвратительное место. Не останавливайтесь там!

— Боже меня упаси! Судя по вашему рассказу, местечко не слишком уютное. Между прочим, полковник, когда все это произошло?

— В сентябре 1864 года, вскоре после осады.[1]

Герберт Дж. Уэллс

КРАСНАЯ КОМНАТА

— Могу вас заверить, — сказал я, — что потребуется вполне осязаемый призрак, чтобы меня напугать.

И я встал перед огнем со стаканом в руке.

— Это ваш собственный выбор, — сказал человек с высохшей рукой, глядя на меня искоса.

— Я живу на свете уже двадцать восемь лет и никогда еще не видел привидений.

Старуха сидела, уставившись на огонь светлыми широко открытыми глазами.

— Да, — заговорила она, — и за двадцать восемь лет вы никогда не видели таких домов, как этот, я полагаю. Вы еще многого не видели, в ваши-то годы. — Она медленно покачала головой. — Много есть такого, что люди видят себе на горе…

Похоже было, что старики нарочно поддерживают своей бесконечной болтовней мрачную репутацию дома.

Я поставил на стол пустой стакан, окинул взглядом комнату и вдруг заметил самого себя — сплюснутое, непомерно растянутое в ширину отражение в диковинном старом зеркале на дальней стене.

— Что ж, — произнес я, — если я увижу что-нибудь сегодня ночью, это будет надежное свидетельство. Я сужу о таких вещах непредвзято.

— Это ваш собственный выбор, — снова сказал человек с высохшей рукой.

Я услышал стук палки и шаркающие шаги по каменным плитам в проходе снаружи. Дверь заскрипела на петлях, впуская второго старика — еще более согбенного, морщинистого и дряхлого, чем первый. Он опирался на костыль, его глаза были защищены от света козырьком, бледно-розовая нижняя губа отвисла, обнажая гнилые желтые зубы. Он сразу же направился к стоящему по другую сторону стола креслу, тяжело уселся и начал кашлять. Человек с высохшей рукой бросил на вошедшего быстрый взгляд с явным выражением неприязни; старуха не обратила внимания на его приход, она по-прежнему глядела в огонь.

— Я сказал: это ваш собственный выбор, — повторил человек с высохшей рукой, когда кашель на время умолк.

— Это мой собственный выбор, — подтвердил я.

Человек с козырьком над глазами впервые обнаружил мое присутствие и на мгновение откинул голову назад и вбок, чтобы посмотреть на меня. В этот миг я увидел его глаза, маленькие, зоркие и воспаленные. Потом он снова закашлялся, брызгая слюной.

— Почему вы не пьете? — спросил первый старик, придвигая к нему пиво. Тот налил стакан трясущейся рукой, расплескав половину на дощатый стол. Его чудовищная тень, сгорбившись на стене, передразнивала его движения, пока он наливал и пил. Надо признаться, я был недостаточно подготовлен для встречи с этими гротескными обитателями дома. Есть что-то жестокое в старости, что-то унизительно атавистическое. Кажется, будто день за днем, мало-помалу, стариков оставляют все человеческие чувства. Эти трое нагоняли на меня тоску — с их унылым молчанием, нелепыми повадками, их очевидной враждебностью ко мне и друг к другу.

Я сказал:

— Если вы покажете мне эту вашу «комнату с привидением», я там и устроюсь на ночь.

Кашляющий старик вскинул голову так внезапно, что это меня поразило, и вновь его красные глаза остро глянули на меня из-под козырька; но никто не ответил. С минуту я ждал, переводя взгляд с одного из них на другого.

— Если вы покажете мне комнату, — произнес я немного громче, — я избавлю вас от труда занимать меня беседой.

— На полке за дверью есть свеча, — сказал человек с высохшей рукой, обращаясь ко мне и глядя мне под ноги. — Но если вы пойдете в красную комнату сегодня ночью…

— В эту ночь всех ночей! — сказала старуха.

— …вы пойдете туда один.

— Очень хорошо, — ответил я. — И какой дорогой мне идти?

— Идите по переходу, — сказал старик, — пока не упретесь в дверь. За ней винтовая лестница. На середине подъема, на площадке, есть другая дверь, обитая сукном. Войдёте в нее и ступайте по длинному коридору, до самого конца. Ступеньки слева ведут в красную комнату.

— Я правильно понял? — спросил я и повторил его указания. Он поправил меня в одной детали.

— И вы в самом деле идете туда? — сказал человек с козырьком над глазами, в третий раз повернувшись ко мне с тем же странным, неестественным наклоном головы.

— В эту ночь всех ночей! — добавила старуха.

— Я затем и приехал, — ответил я и направился к двери.

Пока я шел через комнату, второй старик поднялся и обогнул стол, чтобы сесть ближе к другим и к огню. На пороге я оглянулся: все они жались друг к другу, темные силуэты на фоне горящего очага, и вполоборота смотрели на меня с отрешенным выражением на древних лицах.

— Доброй ночи, — сказал я, отворяя дверь.

— Это ваш собственный выбор, — сказал человек с высохшей рукой.

Я не закрывал двери, пока свечной фитиль не разгорелся как следует. Потом я притворил ее и спустился в гулкий холодный переход. Должен признать, что трое чудаковатых старцев, на попечении которых госпожа оставила замок, и причудливая старомодная обстановка в покоях домоправительницы, где они собрались, немного выбили меня из колеи, как я ни старался сохранять спокойствие.

Эти люди словно принадлежали другому веку — более древним временам, когда понятия о духовном мире отличались от наших, менее конкретных, гадания и колдовство были в порядке вещей и никто не сомневался в реальности видений. Само существование этих людей было призрачным. Даже покрой их одежды следовал модам, создатели которых давно умерли. Безделушки и мебель в их комнате были призрачны — изобретения навсегда исчезнувших людей, которые все еще незримо обитали, но не жили в сегодняшнем мире… Усилием воли я отогнал эти мысли. Длинный продуваемый насквозь переход был холодным и пыльным, моя свеча вспыхивала, заставляя тени дрожать и сжиматься. Эхо разносилось вверх и вниз по винтовой лестнице; тень сперва росла позади меня, а потом взбежала передо мной в темноту наверху. Я поднялся на площадку и помедлил, прислушиваясь: мне почудился шорох. Полная тишина успокоила меня, я толкнул обитую сукном дверь и через миг уже стоял в коридоре.

Впечатление оказалось сильнее, чем я ожидал: луна, сияющая в большом окне парадной лестницы, ярко высвечивала предметы, а тени были глубоки и черны. Все вещи стояли на своих местах, точно владельцы покинули дом вчера, а не восемнадцать месяцев назад. В подсвечниках остались свечи; пыль покрывала ковры и паркет таким ровным тонким слоем, что при луне ее не было заметно. Я шагнул вперед — и застыл. Выступ стены сразу за площадкой скрывал от меня бронзовую скульптурную группу, но тень ее с поразительной отчетливостью выделялась на белой деревянной панели. Казалось, кто-то, пригнувшись, подстерегает меня. С полминуты я стоял неподвижно; потом, опустив руку в карман и сжимая револьвер, осторожно пошел дальше… и обнаружил Ганимеда и орла, блестящего в лунном свете. Этот забавный случай на время вернул мне самообладание, и фарфоровый китаец на столике стиля «буль»,[2] тихо качнувший головой, когда я проходил мимо, не слишком меня испугал.