Михаил Кликин. Сборник - Михаил Геннадьевич Кликин

сын… мой сын… — Она закрыла лицо руками и тихо застонала. Гиз с жалостью смотрел на женщину. Ему захотелось ее приобнять, прижать к себе, успокоить. Но он пересилил себя. Сказал сухо:

— Я должен.

— Не делай этого… — Женщина плакала. — Не говори им… Я прошу тебя…

— Я должен, — повторил Гиз, мрачнея еще больше.

Дила поняла, что уговаривать охотника бесполезно. Она не хотела показывать ему свою слабость и потому встала рывком, чувствуя как нарастающая злость сушит слезы; она стиснула кулаки, воткнув ногти в ладони, надеясь болью привести себя в чувство. Проговорила медленно, процедила сквозь зубы:

— Ты хуже мертвяка, охотник… Я жалею, что позвала тебя… — Дила подалась вперед, и Гизу показалась, что она собирается его ударить. Он зажмурился, даже не думая защищаться. Но женщина лишь несильно ткнула его пальцем в грудь:

— У тебя здесь пусто, охотник. У тебя нет сердца.

Она стремительно развернулась и вышла из холодной горницы, хлопнув дверью и оставив на полу гаснущий светильник.

Гиз какое-то время смотрел на огонек, размышляя о том, верно ли он поступит, рассказав жителям деревни обо всем, что узнал в эту ночь. Он был спокоен, злые слова Дилы нисколько его не задели.

Ну разве только совсем немного…

Он положил ладонь себе на грудь, прижал крепко, почувствовал, как бьется сердце. Сказал негромко:

— Ты сама виновата, Дила. Нельзя убивать живых, — и снова вспомнил Стража Могил…

36

— Нельзя умерщвлять живых, — любил приговаривать Страж. — И нельзя оживлять мертвых. Убийцы и некроманты — люди, которые нарушают эти правила, — поступают одинаково плохо…

У Стража было много правил. Некоторые были бесспорны, некоторые казались несправедливыми, а некоторые — просто глупыми.

— Нельзя топтать траву на Кладбище, — часто повторял он, сурово хмурясь. А сам, как придется, подолгу бродил по зеленым буграм могил, выискивая среди ровной травы редкие распустившиеся цветки.

Страж был одинок, и поэтому он любил разговаривать с цветами.

— Не топчите траву! — строго наказывал он своим редким гостям. — И ни в коем случае не рвите цветы на могилах! Я знаю их всех…

Страж был немного странный. Он в одинаковой степени любил все живое и все мертвое…

37

Ночь кончилась, когда погас светильник.

Осторожный рассвет запустил свои тонкие хилые щупальца в дом, растекся по стенам и потолку, понемногу вытесняя прячущуюся в углах тьму, коснулся лица охотника.

— Доброе утро, — сказал Гиз, поднимаясь. — Пора начинать охоту…

Никого не встретив, сам отперев входные двери, он вышел на крыльцо. Потянулся, глядя в сторону багровеющего востока.

Солнце вот-вот должно было взойти.

Гиз спустился с крыльца, нагнувшись, зачерпнул горсть росы, умыл ею лицо.

На дороге пока никого не было. То ли селяне опаздывали, то ли вовсе решили не приходить.

Гиз пожал плечами — он не особенно рассчитывал на их помощь. Да и какой помощи можно от них ждать?

— Придется искать самому, — сказал охотник и подошел к месту, где вечером поставил свои силки.

Ловушки на месте, конечно же, не было — ее унес на себе мертвяк. Только несколько колышков-растяжек высовывались из земли, змеей вился обрывок кожаного ремня с головой-бубенчиком, да шевелились под ветром пестрые петушиные перья.

Охотник присел, осмотрелся внимательно, читая следы.

Все произошло, как и предполагалось. Мертвяк, услышав звяканье, заметив движение, свернул к расставленным силкам. Почуял свежую кровь, шагнул в ловушку — проволока тут же спутала его ноги; большие рыболовные крючки, словно колючие семена череды, вцепились в одежду, в кожу, в мясо. Мертвяк запнулся, упал, выдрав из земли большую часть колышков. Лежа, схватил петуха, заворочался, пытаясь встать на ноги, запутался еще больше в ремнях и проволоке, еще крепче насадил себя на многочисленные острые крючья. Все же поднялся, разорвав несколько ремней, не замечая ни боли, ни мешающих двигаться пут, не обращая внимания на бренчание бубенчиков. Растерзал петуха, чуть утолив голод… А потом двинулся к избе — из раздавленных берестяных коробочек на землю сыпались просо и гречиха, отмечая его путь…

Гиз внимательно проследил, как шел мертвяк.

Тот сперва подошел к закрытым воротам двора и, должно быть, долго дергал их на себя. Потом направился к крыльцу, но почему-то на него не поднялся. Наверное, не смог одолеть лестницу — путы мешали. Покружив, потоптавшись, отправился в обход дома, пробуя каждое окно, порой пытаясь вскарабкаться на стены — Гиз нашел несколько обломившихся крючков, крепко впившихся в бревна… Так мертвяк и бродил вокруг дома почти всю ночь. А потом, чуя приближение дня, ушел.

Куда?

Просо и гречка подскажут…

— Эй, охотник! — окликнули с дороги, и Гиз поднял голову. — Мы пришли!

Восемь человек топтались у обочины, посматривая то на поднимающееся солнце, то на избу Дилы, то на Гиза. В руках они держали топоры и вилы — крестьянские орудия, ставшие на время оружием.

— Вы как раз вовремя, — сказал Гиз с такой интонацией, будто не сомневался, что подмога подойдет. — Охота уже началась… — Он узнал Эрла — хозяина постоялого двора, узнал толстого Минса и плотника Гетора, узнал вооружившегося кувалдой кузнеца и чудаковатого мужика, который при каждой встрече рассказывал одну и ту же историю о застрявшей в колодце корове… Он улыбнулся им всем, поднял руку, приветствуя, и объявил громко:

— Сегодня все кончится!

38

Выглядеть крупу в пыли и траве было непросто. Большую часть проса и гречки мертвяк рассыпал, расхаживая вокруг избы Дилы. Под утро берестяные коробочки опустели почти полностью, и отдельные крупинки сыпались лишь тогда, когда мертвяк спотыкался или цеплялся за что-нибудь свободными, волочащимися по земле концами своих пут.

Но Гиз догадывался, куда направился мертвяк. И поэтому без особого труда находил оставленные им следы.

— Он прячется в заброшенном доме бортника, — Эрл наконец-то понял то, о чем давно подозревал охотник.