Рассказы о дяде Гиляе - Екатерина Георгиевна Киселева

Приехав из Пензы в Москву, Владимир Алексеевич Гиляровский вместе с Андреевым-Бурлаком переступил порог театра Бренко. Анна Алексеевна пригласила его бывать у нее дома, где собиралась вся труппа и замечательные гости. Летом 1881 года театр Бренко давал свои спектакли в Петровско-Разумовском парке. Почти каждую неделю в доме Анны Алексеевны в Петровских линиях устраивались вечера.

У Бренко бывали, драматург А. Н. Островский, С. А. Юрьев — редактор журнала «Русская мысль», которым зачитывался Гиляровский еще в Пензе, поэт Плещеев, композитор Николай Рубинштейн… У Бренко слушал Гиляровский в исполнении Андреева-Бурлака «Записки сумасшедшего» Гоголя, «Рассказ Мармеладова» из «Преступления и наказания» Достоевского. Чтец Андреев-Бурлак был превосходный. В театре Бренко довелось встретить Ивана Сергеевича Тургенева. Вся обстановка, окружение произвели на Гиляровского настолько сильное действие, что театр в Москве заслонил на какое-то время стремление к литературе.

В письмах семейству Баум в Пензу Гиляровский делился московскими впечатлениями: «…Шла драма старинная „Актер Яковлев“. Я когда-то читал ее и ровно ничего не нашел в ней хорошего; но что же из этой драмы сделали наши, что сделали. Я впился в сцену и ничего не видел, ничего не слышал, что происходило кругом меня, я видел только действующих лиц, я жил ими, в некоторых сценах я плакал, я, черт с железными нервами, плакал, как молодой щенок.

Суть пьесы. Давно, очень давно у нас в России был знаменитый трагик Алексей Степанович Яковлев — он и выведен… Бурлак играет крошечную роль — отставного, восьмидесятилетнего, знаменитого прежде артиста Хорош он был до восторга, до обожания, до слез — Бурлак выражал чувства, которые действительно мог пережить Дмитриевский… Бурлака не было — был Дмитриевский…»

В театре Бренко выполнял Гиляровский, помимо актерских, обязанности помощника режиссера. Далматов, которому он сообщил о своем новом положении, ответил прямо: «Что касается ваших режиссерских талантов, то я их не заметил, иначе бы непременно использовал…»

Но не знал Далматов, что обязанности помощника режиссера привели Гиляровского впервые в московские ночлежки, где жили переписчики ролей. Печатных машинок не было, и тем, чей труд стоил дешевле, театры заказывали переписывать роли.

Этим делом занимались бывшие актеры, не сумевшие выдержать напряжение жизненной битвы, спившиеся. Оборванные и полуголодные, они ютились в подвалах копеечных ночлежек. Словно и не покидал сорокинских «палат», только здесь жили без всякой надежды на выход, не ожидая весны. Лето, зима и осень здесь сливались в один серый мрак, пока не наступала бесконечная темнота…

Будучи помощником режиссера, ознакомился Гиляровский и с меблированными комнатами, где жили актеры, не согретые славой. Конечно, это было лучше, чем ночевать в поле под телегой, как приходилось нередко актерам бродячих трупп, но и тут, в дешевых грязных номерах, вольготно и широко гуляла беда.

Москва. Театр Бренко. Казалось бы, возникал мир людей иного положения. Рядом не было ни крючников, ни зимогоров, ни рабочих завода свинцовых белил, ни бродячих трупп. Но и здесь… как у Радищева: «Я взглянул окрест меня — душа моя страданиями человеческими уязвлена стала…»

В газете «Современные известия» впервые напечатался Гиляровский, еще работая в театре А. А. Бренко. Это была хроника, краткое сообщение в несколько строк о смерти нищего старика, в прошлом актера, о его нелегкой жизни.

Василий Николаевич Андреев-Бурлак (у которого жил в Москве Гиляровский, приехав из Пензы) постоянно печатал свои рассказы. После нескольких хроник «Театральной крысы» — таков был первый псевдоним Гиляровского — Андреев-Бурлак познакомил его с Дмитриевым. «Барон Галкин» — подписывал Дмитриев свои рассказы и повести, которые печатал давно. Одна из его повестей — «Падшая» — в то время была особенно известна. Дмитриев узнал от Андреева-Бурлака, что актер Гиляровский пишет стихи, и, в свою очередь, познакомил его с Кичеевым — редактором московского юмористического журнала «Будильник».

— Покажите ваши стихи, — попросил Кичеев Гиляровского.

Показал только что написанные, они назывались «Все-то мне грезится Волга широкая». Кичеев напечатал их в 26-м номере журнала «Будильник», в том же 1881 году.

Номер «Будильника», полученный от Кичеева, приятно распространял запах типографской краски. Гиляровский смотрел на свои стихи — верил и не верил.

Но театр все еще оставался значительной частью жизни. Слишком сильны были впечатления театральной Москвы, и не просто, не легко уходил из этого мира Гиляровский. В одном из писем к Лизе Баум он объяснял, почему не приедет летом в Пензу:

«Для денег остаюсь, деньги — для зимы, учиться зимой на всю жизнь… Могу я иметь и от отца деньги, но это будет не то — цель оправдывает средства — не моя пословица. Моя вот: у кого не хватит терпенья весь век учиться, кто не сможет вынести годы бесконечных оскорблений и унижений, которым подвержена актерская профессия, кто не любит театра всей душой, кто боится честного труда — труда тяжелого, тот не должен идти на нашу дорогу… Эти слова мой путеводитель».

Но литература победила. В столовой Столешников на стене напротив места, где обычно сидел за утренним чаем и ужином дядя Гиляй, всегда висел в скромной дубовой раме под стеклом карандашный рисунок художника-карикатуриста 80-х годов Чемоданова. Рисунок изображает редакционный день журнала «Будильник». В центре, откинувшись на спинку стула, главный редактор журнала Кичеев — молодой, подтянутый и, как замечал дядя Гиляй, «всегда доброжелательный человек». Вторым слева стоит Антон Павлович Чехов, или «Антоша Чехонте», так все его тогда называли, за ним Амфитеатров — «Мефистофель из Хамовников», журналист Сергиенко, и он, дядя Гиляй, входящий в дверь. Не зря именно в движении изобразил его Чемоданов. Эту скромную работу художника дядя Гиляй очень любил: она напоминала ему о днях литературной юности, о людях, в окружении которых проходила эта юность.

Второе стихотворение понес тоже в «Будильник», называлось оно «Переселенцы».