Рассказы о дяде Гиляе - Екатерина Георгиевна Киселева

письмах событий, фактов, оказывались позднее дорогими собеседниками. Порой письма говорили языком навсегда ушедших людей, благородных, умных, наблюдательных, способных делать выводы, которые учили, предостерегали, вызывали улыбку, погружали в мир исчезнувшего или исчезающего быта, словом, возвращали минувшим дням…

Еще мальчишкой, в Вологде, не раз приходилось дяде Гиляю с любопытством рассматривать коробки разных размеров, которые назывались «мороз по жести». Внутри обитые бархатом, коробки в домах торжественно стояли под иконами или еще где-нибудь, серебрясь тонким рисунком, вызванным рукой мастера. В них, аккуратно перевязанные узкими разноцветными лентами или шерстяным гарусом, хранились обычно семейные драгоценности — письма от близких и дорогих друзей. С годами постиг дядя Гиляй мудрость бережливости, смысл хранения писем. Сам он немало их растерял, иные раз веяло время… А вот то, что лежало в коробке отца осталось.

Уцелела небольшая пачка писем от семейства капитана Фофана. Они приходили к Гиляровскому на Кавказ, когда служил он в отряде пластунов. Так называли тогда разведчиков, людей лихих и отчаянных. Распластавшись на земле, ползли они по ночам во вражеский стан — добыть «языка» и доставить его к себе в отряд.

Русско-турецкая война 1877–1878 годов взбудоражила людей. Она шла где-то далеко, но толки о ней и обсуждения велись повсюду. В Саратове, откуда ушел на фронт Гиляровский, оставалось у него немало друзей среди актеров. Но особенно близкой оказалась ему семья Фофановых. Слушая в детстве рассказы дяди Кита, двоюродного брата отца, о свирепом капитане Фофане, никак не предполагал Володя, что встретит его.

Дядя Кит был родом с притока реки Сухоны — Юга. За непослушание и строптивость характера сдали в солдаты Ваську Югова. И там не поладил он с начальством.

Отправили на более тяжелую морскую службу, да еще к самому строгому на флоте капитану — Фофану.

И рассказывал дядя Кит о свирепости Фофана в перерывах между борьбой, которую еще на Сяме затевал с Володей: развивал у него, мальчишки, физическую силу. Как бы в поучение и наставление приговаривал:

— Силушка-то нужна, с ней защититься сумеешь и от фофанов.

Сам Васька Югов, не выдержав «дисциплины» капитана, бросился с корабля в море, когда проходили недалеко от суши, и доплыл до острова, где прожил несколько лет. Оттуда попал в Китай, за что и называли его в родных местах — дядя Кит. Вернувшись на родину после долгих странствий, дядя Кит жил в семье отца Гиляровского, пока не умер.

В Саратове, в театре Погонина молодому Гиляровскому довелось служить с юной актрисой Ксенией Владимировной Гаевской. Отцом ее был капитан Фофан — в то время старик в отставке, на пенсии. Гаевская аккуратно писала Гиляровскому, пока он был на войне. Эти ее письма и хранил его отец по просьбе сына. Обстоятельно рассказывала Гаевская о саратовских новостях, о театре, актерах, о друзьях Гиляровского — Далматове, Писареве, Андрееве-Бурлаке, а мать ее (в семье Гаевской капитаном была она, а не Фофан) вела в письмах рассуждения о ходе войны, о ее возможных поворотах. Больше всего беспокойства у старших Фофановых вызывала Англия — как будет она себя вести, вступит или не вступит в войну. Капитан Фофан, писала Ксения Владимировна Гиляровскому, говорил: «Англичанка непременно подгадит!»

Русско-турецкую войну Гиляровский закончил с наградой, получил солдатского «Георгия», а вместе с ним первый официальный документ со времени ухода из дома — солдатский билет. Полноправным гражданином, имеющим «вид на жизнь», уехал он с Кавказа к отцу. Недолгое пребывание в Вологде было отмечено эпизодом, который затем в некоторых вариациях рассказывался и передавался как легенда. И, как легенда, обрастал новыми добавлениями. А дело было так. Сидел? они вечером с отцом у печки, разговаривали. Жарко го рели дрова, отец время от времени помешивал их большой кочергой. Взял ее Володя из рук отца и не торопясь завязал в узел — показал силу. Ни слова не проронил Алексей Иванович, пока сын действовал, затем спокойно развязал кочергу, а это труднее сделать, чем завязать, поставил на место и сказал: — Не порть отцовского имущества.

В Вологде какое-то время не знал куда деться, чем заняться. Тянуло в театр, но в какой? В Саратове театра больше не существовало: прогорел антрепренер Погонин — не умел наживаться на актерах.

Тем временем Василий Пантелеймонович Далматов составил в Пензе труппу, возглавил ее и послал письмо Гиляровскому в Вологду, позвал к себе работать. Поехал немедля.

Пенза, пензяки. За этими словами для дяди Гиляя вставала его молодость, улыбка Александра Ивановича Куприна, крепкой, верной и талантливой личности, фигура высокого, удивительно красивого Аристарха Лентулова с его упоительной влюбленностью в жизнь, ярко выраженной художником в его полотнах. Широкие, открытые, русские натуры, выросшие на пензенской земле. Да разве только они? Пензенская земля — это и Лермонтов, и Белинский, и Ключевский, и много-много прекрасных людей. Пенза. Обыкновенный и особенный русский город с уютом невысоких, ладных деревянных домов, с ароматом садов. Дядя Гиляй любил читать энциклопедии, а в них обязательно о городах, где бывал. Обижен остался на Брокгауза и Ефрона за статью о Пензе: в ней были перечислены магазины города, аптеки, училища, заводы, упомянут и казенный городской сад — действительно замечательный, — а вот о театре ни единого слова. Даже знаменитая своими исчерпывающими сведениями энциклопедия отнеслась без внимания к театру Пензы, к искусству. В этой забывчивости было, с точки зрения дяди Гиляя, что-то обидное, несправедливое в отношении к труженикам театра.

Жители Пензы, как и других провинциальных городов России, театром интересовались, к нему тянулись, но порой о нем забывали. Достаточно было пойти дождю, чтоб и талантливый актер не сделал сборов. А жили театры провинции, и Пензы в том числе, на сборы. Дотаций они не получали, разве иногда богатые люди пожертвуют денег, но это случалось редко, и рассчитывать на помощь не приходилось. Меценатство, в которое любили поиграть богатые помещики в провинциальных городах России, зависело от их настроения, от урожая и от других причин.

Сколько унижений было в поездках по богатым домам города с билетами на очередную премьеру. Случалось, отказывали с порога, а