Пингвин – птица нелетающая, или Записи-ком Силыча и Когана - Владимир Иванович Партолин

трусах… Я стою, в сигаретных фильтрах колупаюсь… Ай! Пошёл бы, ты полковник! Закурю… А не заберут, налажу производство «козьих ножек». В гробу я видел эту петрушку, укроп и грушу.

Ну, всё, конец записи. Пора в деревню возвращаться, трусы новенькие надеть.

Я выключил комлог, поднялся и, перебросив через плечо портупею с ранцем, прикрыв планшеткой «слона», лёгким бегом направился к Отрадному.

* * *

Через час вернулся и, ругаясь, бегал по краю поля. Планшеткой не прикрывался: светало, но ветер пыль поднял, увидеть меня голым со сторожевых вышек Мирного и Быково было невозможно.

Сволочь! Резчик клинковый! Баран жирный! Хрен лысый! Где те могилы? Пометил же крестами, нет потёр… Я тебе это ещё припомню! А чтобы не забыть, запишу.

Включил комлог и торопливо надиктовал:

Сволочь! Резчик клинковый, Баран жирный, Хрен — не хрон — хрен лысый! Председатель, выбрось свои кальсоны, трусы фельдшера поносишь — он их не надевал даже, велики. Давай нарисую место, где прячет. Я — остолоп! — повёлся! Полез рукой через вентиляционное окошко под стреху крыши нужника, сорвался — в очко ногой угодил, планшетку чуть не утопил. Хорошо, пол не обвалился, и ногу уже в яме успел согнуть — не вляпался. И тут слышу, дверь скрипнула. Кого-то по нужде подняло среди ночи. Но дверь не спального барака, больнички. Услышал и усмотрел через отверстие в дверке будки.

Силыч, как только смонтировали гальюн, в дверке той вырезал две дырки в виде сердечек и по контуру украсил узором флорентийской прорезной резьбы. Зашедший по очереди в будку солдат обязан был, присев над очком, высунуть наружу кулаки — показать тем самым, что занимается исключительно отправлением естественной надобности «по-большому». Если «по-малому», тоже надлежало присаживаться и кулаки демонстрировать. Год так попользовались десантники гальюном, а переименовали его с началом гражданской жизни в «нужник поселковый», по ночам по нужде в будку не ходили. До утра терпели — как я полагал. А как-то за полночь вылез в потолочный люк председательского закутка на крышу, спрыгнул на землю и… «подорвался». Сюда под стену барака ходили, мерзавцы. «Закладки» разминировать не приказал — колхозникам-то — песочком попросил присыпать, оставить сохнуть. Удобрения, как ни как. Так вот, смотрю я через сердечко… и вижу, Камса мчит. В своём под телогрейкой медхалате. Трусит по плацу, озирается по сторонам. Залез на стену фундамента, спрыгнул и к нужнику по тропке крадётся осторожно. Высматривал, понял я, видны ли в дверных дырках чьи руки. Своих я, разумеется, не высунул. Я, стоя у двери, кулак поднял — чтоб по голове одним ударом наповал. Но фельдшер внутрь не зашёл, обошёл будку кругом. Слышу, под стреху крыши лезет — в тайник свой. Я на цыпочках к окошку. Смотрю, вытащил свёрток, развернул трусы. И надел поверх медхалата с телогрейкой. Действительно, трусы ему велики, на меня впору. Ё-моё, телогрейка-то… вся в пропалинах. Фельдшер присел на корточки у стены будки, я же тихонько, стараясь не скрипнуть половицами и дверкой, выскользнул наружу. Интуиция меня не подвела: Камса вытащил из фундамента пару камней и пролез внутрь будки. Стал напротив дверки (наблюдал я за фельдшером уже через узор флорентийской прорезной резьбы, снаружи) и сунул в обе дырки по человеческой кисти рук, вырезанных из больших клубней топинамбура. Настолько с виду реалистичных — от настоящих не отличишь. Силыч, надо отдать ему должное, искусник в резьбе. А смотри я через «сердце», не через прорезной узор?! А так только волосы мне причесал пальцами из подвявшей «груши». Кстати сказать, прапорщик Лебедько, оказалось, первый урожай не весь потратил на выгонку самогона «свечи» чистить — вырезал из клубней эти самые кулаки человеческих рук и сбагривал десантникам за пайку, потому и в голод не худел, боров жирный. Приобретение своё хлопец применял по назначению: поделку просовывал в дверную дырку и свободной рукою баловался себе вволю. Обо всём этом я не знал, завхоз Коган рассказал за «чашкой чаю».

Так вот, Камса лазом скрылся в норе. Полез! Куда?

А лазил фельдшер — кашевар Хлеб его сдал — подземным ходом в продсклад, что в подполье столовки, где в кладовой установлен самогонный аппарат, хранятся кисель, батоны и патроны.

К нужнику Камса вернулся с добычей. Выжрал сливпакет тюльки и, за будкой прячась, плевался факелами.

И тут понял я, почему хлопцы «ходили» под стены барака. Мне не сознавались, но кашевару рассказали, что по ночам видели в «сердечках» дверки нужника мертвячьи руки приведения, а через щели в стенах будки — огненные всполохи. Старший бригадир Кабзон попытался уверить меня: «Нужник на фоне чёрного с потухшими звёздами неба и красных по сторонам всполохов воспринимается огромным, неприступным и зловещим замком. Жуть». Я не поверил, даже ему. Но «закладкам» под стенами барака не препятствовал, понимал, что «мины высушенные» — удобрение лучшее, чем содержимое выгребной ямы. К тому же, вони от них никакой: нет в островном песке ни червячка, ну и в кишечнике колхозника ни паразита какого. Не понятным мне было, зачем Камса в обряд за нужником поверх халата с телогрейкой трусы из тайника надел. Трусы со «скворечником» — пропалиной в паху, дырой размером с дуло полкового миномёта. Силыча, понял я, развод.

* * *

Сделав в комлог запись для памяти, я думал что предпринять. Не копать же наугад. Рассветёт, хлопцы полоть придут, а тут председатель стоит в одном кителе без кальсон, лопатой «слона» прикрывает, планшеткой зад. Но не возвращаться же в Отрадное голым. К себе в закуток проскочить незаметно не смогу, и по крыше пробраться к люку тоже. Мужики и хлопцы под утро частят из барака по нужде, после побудки курят на плацу перед завтраком, да и часовой на вышке засекёт. Разве что дождаться выхода на прополку… Ба! В столовку не пойдут — завтрака сегодня не будет. Часовой заметит… Эхх, не высмотрели бы и бабы на вышках.

Выкопал я шесть ям, но всё тщетно: эксгумация кальсон не удалась. Не наткнулся и на могилу «пингвинов». Копал бы и дальше, но боковым зрением уловил отблеск со стороны Отрадного. Это часовой на башне водокачки в морской бинокль — Силыч у китобоя на первач выменял — просматривал окрестности, от линз и отблёскивало. А что, как и у мирнян и быковцев на сторожевых вышках такой же. Вот покуражатся бабы.

Что делать?! Надо было оставить кресты, пометить места захоронений! Бычки на земле оставить, нет, в планшетку прибрал. Теперь беги в деревню — там тебя все сорок товарищей поджидают под