Пингвин – птица нелетающая, или Записи-ком Силыча и Когана - Владимир Иванович Партолин

Хотелось курить. Сел на прогревшуюся от колен землю и, махнув рукой с соглашательским «Ай!», достал-таки сигареты. Проворачивая в пальцах, рассматривал на всех шести гранях коробки изображения — они здесь на краю поля, на острове посреди Тихого океана, за четыре тысячи миль от цивилизованной Антарктиды казались необыкновенно красивыми. «Марл-бо-ро», прочёл вслух. Такие у меня первые за все годы на острове. Зяма на обмен привозил сигареты «Крепостные» запакованные в бумажный кулёк из листа старого иллюстрированного журнала. Их то и сигаретами не называли — цигарками. Хлопцы свои у мужиков на кульки пустые меняли. Меня Зяма одаривал персональным подарком: сигаретами в коробке без какой-либо графики, только с начертанием кириллицей марки «Могилёв» — курево гораздо качественнее цигарок. Не успевал я глазом моргнуть, мужики «отстреливали» всю пачку. Привозил меняла из ЗемМарии и самосад, так тот каким-то странным был: курили самокрутки в поле на прополке, выдыхаемый дым искрился. Боялись, вспыхнет воздух синим пламенем, опалит и посевы сожжёт. Но всё равно, ни «Могилёв», ни «Крепостные», ни самосад земмарийский не сравнить с той заразой, которой приходилось пробавляться на Уровне Марса, да и на «Звезде» зачастую — самокрутки из марсианского коралла «махра — хана тебе». Курили, в горле, и першило, и драло. Ну, хоть глаз от дыма не разъедало — жмурились.

Вздохнув, я пересилил соблазн закурить и положил пачку на песок поодаль. Осмотрелся по сторонам. Хотя кому здесь быть? Не шляются ночами на Земле, тем более по острову с Богом забытыми посёлками Мирный, Быково и несчастным Отрадным.

Расстегнул и сбросил с себя портупею.

Снял кальсоны.

Присел над ямкой.

От кальсон в месте, что поцелее вырезал ножом лоскут. В штанинах с концов оторвал завязки. Сложил всё аккуратно, свернул трубочкой, перевязал одной завязкой и засунул в пингвинье брюшко. Другой завязкой стянул в тугой свёрток кальсоны и опустил в яму. Сверху положил «пингвина». Вспоминал, правильно ли — ластами на восток — уложил. Забыл, как покойников — головой на запад или восток — в могилу кладут. Так и не вспомнив, яму завалил лопатой. Холмик, подумав, разбросал, землю утрамбовал и огладил лотком. Черенком в песке выложил крест. Подумал и потёр.

Похоронил, земля пухом… А это мне амулет на память, поправил я на груди «пингвина».

В глазах навернулись слезы. Не потому, что всплакнул, просто, «свечи» в носу засорились. Щекотало сильно, уже на смех порывало — пора было заменить.

Высморкался. Два отправленные в ладонь фильтра положил в пенал и вытащил пару других, с кулака, зажимая ногтём большого пальца поочерёдно ноздри, втянул оба глубокими вдохами. Подышал и чертыхнулся в голос.

Чё-ёрт! Опять перепутал!

Снова высморкался, «свечи» поместил обратно в пенал, достал другие из другого отделения и заправил в ноздри. Подышал. Теперь не щекотало. Вот эти — «макарики», очищенные «свечи».

Лёг на спину и энергично проделал упражнения на укрепление пресса, заодно согрелся — без кальсон стало зябко. А сел размять торс и плечи, увидел перед собой на песке пачку сигарет — совсем о ней забыл.

Ай!

Потянув за красную ленточку сбоку коробка, срезал ею целлофан и отвернул на сторону крышку. Сигарету подцепить не удавалось: под ногтями «камни» соляные — не ухватить. Пробовал щелчком выбить из туго набитых рядов… да так и замер. Поразила идея.

Из ягоды-оскомины делать сигареты. Почему бы нет — пюре «Отраду» готовим, варенье варим, самогонку гоним. Высушенные усы нарезать мелко, наполовину добавить табака «Крепостных», чуть махорки от самокруток земмарийских, перемешать и завернуть в журнальную иллюстрацию — и готова… «козья ножка». Не хуже «могилёва» будет, а уж, той марсианской «ханы» и подавно. На подсолнечное масло выменяем у мирнян, на сливочное — у быковцев. С Зямой по рукам ударю: к самогоночке и варенью курево в комплект предложу… Нет, это должны быть не «козьи ножки», а сигары — такие, как до Хрона кубинские. В футляре керамическом. Глины на острове навалом. Слепить тубус каждой сигаре, обжечь, как «след», закалить на ветру — зазвенит. По бокам название: Oskomina. Силыч, резчик-любитель, клинковой резьбой нанесёт. Хотя нет, такое название неблагозвучно — нужно другое придумать.

Я, было, снова принялся щёлкать по дну пачки, но замер и вскричал:

Чего это я!! Какие сигары из оскомины — нет больше ягоды. Перевелась, а запасы съедены! От этой тушёнки из пингвинов склеротиком стану!

Сплюнул зло.

Прогрессирующая забывчивость пугала и угнетала меня. Первый симптом болезни отметил той же осенью, в какую выменял «след» на «Marlboro».

После как оф-суперкарго и Ваня ушли, достал, чтобы перебить соблазн раскупорить пачку сигарет, «пингвинов» — оставшихся в карманах кителя, потому не пополнивших тазик Силычу. Вспорол ножом животы, тушёнку — в котелок. Съел всё. Не выдержал, закурил-таки. Мальборо всё же, как ни хотелось раскупорить пачку, не тронул, «Крепостную» из кулька достал. Удовольствие ещё то, но не сравнить с тем отвращением, что переносил, потягивая с зажмуренными глазами, «хану». …И уснул. А утром, пробудившись и осмотревшись по сторонам, никак вспомнить не мог, что за помещение с голыми из рифлёного листового пластика стенами, таким же полом и потолком; лежу в гамаке, из котелка рядом на полу воняет… Где я, что здесь делаю? То, что не в жилячейке, не дома, так это определённо нет: в квартире хоть стены, потолок, пол из такой же гофры, но фикус в кадке имеется — положен по статусу «Звезды», как спутника Головного на марсианской орбите. В потолке не иллюминатор с видом «красной планеты», а люк, должно быть, на крышу. И занавеска, замызганная в створе, такая на «Звезде» в обиходе не принята. А заприметив дюжину распотрошённых «пингвинов» в углу, заглотив банку варенья со стола, запив киселём, икнув с отрыжкой, вспомнил: полковник я, некогда командир роты спецназа ВДВ, теперь председатель правления колхоза «Отрадный». В закутке колхозного спального барака, на Земле я.

Поначалу испугался: не старость ли подкатила, не маразм ли на носу, не кончина ли безвременная близка. Впрочем, смерти не боюсь — жизнь тошна, хуже не бывает. Уж это-то я помнил, такое не забыть.

Среди полеводов мужики примерно моего возраста, те же завхоз Коган, кладовщик Силыч, бригадиры и звеньевые, но ни один из земляков на забывчивость не жаловался. От «Могилёва» склероз этот: один курю. Хотя, вряд ли, искал я причину недуга. Черепашью тушёнку ел, не было таких провалов в памяти, а из пингвятины зачастил, Зяма привозил, начались, да такие сильные, пугающие. Полеводы не жалуются,