Грёзы о закате - Владимир Васильев

       Уже светало.

ТЕТРАДЬ 3

Грёза о Северной Руси

ВАТАЖКА ЛЮТОБОРА

       Лютобор, коего в ватажке звали кратким именем Лют, держал ладонь на животе. Боль уже второй день то отпускала, то вновь подступала, и тогда его душа, казалось, выскальзывала из тела, желая обрести покой, но, верно, не в ирии, а на морском дне. Лют себя не обманывал. Его тесть помер точно от таких же болей. На круглобокой ладье Люта уже поднимали парус. Он дал себе зарок: умереть на родном берегу. Родные берега и родные земли, которые Лют, вслед за волхвами, иногда называл русскими, начинались за морем, и их просторы от устья Днепра до устья Лабы всегда радовали душу купца. На родных землях сражались с саксами и данами абодриты, варины и велетабы, разбойничали уличи, обустраивались в киевских землях русы, пришедшие с Дуная на земли полян, охотились на пушного зверя радимичи и кривичи, нынче его главные поставщики, пахали земли и строили новые селища ильменские словене и многие иные из тех, кто откликнулся на призывы волхвов вернуться на земли пращуров. Каждое лето взывали волхвы к народу c Арконы, в славном Волине и многих других городах и селищах с призывом идти на восток.

       Сам Лют, не самый бедный из волинских гостей, имевший три вместительных ладьи, возможно, не решился бы на переселение, но его желание поддержал сосед Олег, всеми именуемый Страшилой. Он возглавил витязей ватажки и привёл в дружину Люта новых воинов. Посидели с витязями, поговорили о восточных землях - и все воспылали желанием искать счастья и богатства на восходе. Продав хоромы в Волине, Лютобор уговорил весь свой род велетабов идти на новые земли, заманил их обещанием выгодной торговли. Воздав жертвы Велесу, ушёл его род на трёх судах из родной гавани к Нево-озеру, где осели на лето-другое. Узрев, что торговля мехом с булгарами и хазарами не принесла ожидаемых богатств, отправился Лют искать новое место, поближе к ромеям, и построил со своим родом селище на реке Сож, впадающей в Днепр.

       В том, что Лют умрёт, никто на борту не сомневался. Страшила, Кнут и прочие в ватажке сочувственно посматривали на бледного лицом хозяина. Лют надеялся дойти до своего дома и взглянуть в последний раз на ненаглядную жену и деток, но, вместе с тем, знал: если умрёт в пути, тризну справят как положено. Когда боль отпускала, Лют вспоминал прожитые дни, своё детство в славном белокаменном Волине, жизнь в землянках у Нево-озера, переселение в земли радимичей и недавние битвы с хазарами. Его мысли перекинулись на торговлю мехами, и он начал вздыхать и кручиниться из-за мехов, которые вынужден был отдать разом и, можно сказать, даром. В торговых рядах сидел-то всего десять дней, и когда прихватили боли в животе, пришлось сворачивать торговое дело. "Как мало паволок да узорочья купил" - при этой думке он вновь ощутил резкую боль. Одновременно услышал чей-то голос. Кто-то кричал по-словенски, но с характерным дзеканьем кривичей:

       - Эхей, людзи добрые, куда путь держите?

       Ответил Страшила, носящий это имя после рубки с саксами:

       - Овамо на Русь!

       - Возьмите нас, людзи добрые! Лекарь я. Любую хворобу исцелю. Не будем вам в тягость.

       Лют изумился и решил дать добро - пусть возьмут на борт. Надежды он не питал: к нему вчера приводили ромейского травника. Тот покачал головой и дал гадкую и горькую настойку, от которой Люту стало только плоше.

       Когда увидел Страшилу в дверном проёме, сразу же дал команду:

       - Поднять на борт и ко мне!

       Томительное ожидание лекаря, сопровождаемое мучительной болью и криками ватажников, крепивших на корме ладьи буксирный конец с лодки, казалось, длилось вечность.

       Фигура лекаря в чёрном одеянии, с двумя чёрного цвета мешками, перекинутыми через плечо, на мгновение закрыла почти весь проём. Пригнув голову, лекарь вошёл и осторожно сложил мешки. За ним зашёл второй, помоложе, с саблей в ножнах и мешками, и, кивнув головой, молча пристроил все мешки под полатями, напротив ложа Лютобора. Просунул голову в дверной проём и Страшила.

       Ни слова не говоря, лекарь сел на высокие и широкие полати рядом с Лютом. Теперь купец мог разглядеть лицо лекаря: оно было совершенно жёлтым, как у тех гостей из русов, что подолгу сидят в стольном городе ромеев. Лекарь внимательно вглядывался в бледный лик купца.

       - Пошто в гляделки играшь? Сказывай, кто таков. Никак из кривичей?

       - Моя мать из кривичей. Сам из руянских.

       - Тогда понятно. В море не только мамкину речь вспоминают. Ты, вроде, кричал, что лекарь? Иль я ослышался?

       - Лекарь. Резатель. В Царьграде Козьмой звали. Приспешника Алесем зовут. Ты, мил человек, живот мне покажи.

       Лют распахнул полы восточного халата. Лекарь лёгкими и нежными движениями ладони ощупывал живот, и чем дольше он ощупывал, тем мрачнее глядел.

       - Который день болит?

       - Уже второй день пошёл, как прихватило.

       - И жить тебе, мил человек, осталось тоже два-три дня. Могу спасти. Резать надобно живот и одну кишку-отросток удалять.

       Алесь встрял непрошено:

       - Отросток тот аппендиксом называется. Располагается в правой области, ниже печени. Читал когда-то в книге.

       Козьма кинул взгляд на царьградского вора, обещавшего встать на праведный путь. Возможно, в других обстоятельствах, ответил бы подобающим образом на проявленное многознание, но - ох! - какое же нешуточное дело подвернулось! А потому спросил серьёзно:

       - Что ещё можешь сказать?

       По памяти его приспешник-помощник воспроизвёл давным-давно просмотренный им текст, без интонаций, словно читая с листа:

       - Острый аппендицит давностью более двух суток - основная причина летальных исходов, то есть, смерти.

       - Сиё мне ведомо.

       Лютобор, услышав приговор себе, с хрипотцой в голосе стал умолять:

       - Спаси, лекарь. Спасёшь - озолочу. В твою веру перейду. Что хошь сделаю для тебя.

       - Ты, мил человек, не смотри на мою рясу. Христова вера тебе чужая и не надобна. А не спасу если? - резатель сидел спиной к проёму. Якобы не чуя присутствия страшного верзилы, продолжил речь: - Видел рожу твоего старшого. Не приведи, Велесе, зарезать тебя! Твои же мигом отправят меня на корм рыбам.

       Лют молчал, понимая, что даже его слова и просьбы, выскажи он такие Страшиле, не изменят судьбу резателя. За непотребные дела любой словенский мир крут и скор на расправу. В случае неудачи резателей, как правило, ожидала печальная участь.

       - Скажи, чтоб чистую пресную водичку начали кипятить да в чистом чане, - молвив эти слова, резатель вздохнул и начал доставать из мешка свои ножи, склянки и свёртки с шёлковой нитью.

       Страшила, слушая указания хозяина, пялился на ножи лекаря, а на выходе, глянув сперва на вооружённого Алеся, присевшего на скамье, подмигнул резателю и сказал:

       - Не боись! Витязи взяли твою ладью на бечеву. Зарежешь Лютобора - отпустим обоих с миром. Но без кормила.

       Не видел старшой ватажки, как криво ухмыльнулся помощник резателя.

       - Займись, Страшила, своим делом, - ответил Козьма. - Парус убавь, и чтоб ладья шла по морю как пава-лебёдушка по речке. Позови меня, когда вода закипит в чане.

       Резатель выбрал ножи и зажимы, разложил посудину с ухватками, в которой кипятил инструменты. Достал иглы и нити. Когда его пришли звать, наказал ватажникам постелить чистую холстину под хозяина. Одел чистый подрясник и закатал рукава. Набрал кипячённой воды в кувшин, а потом долго кипятил ножи и прочие инструменты, держа за ухватки посудину, погружённую в кипящую воду. Наказал ватажникам настрогать лучин. Тщательно промыл руки.

       Работать без помощников он наловчился давно, но, вернувшись к ложу пациента, молвил Алесю, что тот будет помогать. Сказал сие, видимо, для того, чтобы затем рявкнуть и шугануть ватажников, таращившихся на него из дверного проёма:

       - Все вон!

       Лют выпил из рук Алеся изрядную порцию морфия. Козьма заблаговременно подготовил две иглы, продев в их ушки шёлковые нити. Когда Лют провалился в забытьё, Козьма омыл живот пациента водой и обильно полил ракой место предстоящих резов. Той же ракой обмыл свои руки.

       Алесь вздохнул, почуяв запах раки. Неприятный дух сивухи почему-то навеял неуместные ассоциации и отнюдь не радостное воспоминание о позорной сценке в общаге, о дыме от сигарет, выкуренных Викой, водочном амбре и диалоге Насти с Викой.

       - Зажги-ка, сыне, лучину на палубе у чана и прихвати запас. Будешь светить! Темновато здесь, как в больничной келье.

       Помимо вскрытия трупов, у резателя имелся небольшой опыт операций, проведённых втайне от братьев в монастырской больнице, о чём он доверительно поведал своему приспешнику ещё в монастыре.