Русская невестка - Левон Восканович Адян

подумала она, ища глазами, где бы присесть. — Отец правду сказал тогда — в горах легко не бывает… Как-то он там, общительный затворник? Надо как-нибудь уговорить Арсена съездить к ним…»

Снизу донесся стрекот мотоцикла. Елена обернулась и увидела Рубена Григоряна. Поравнявшись с ней, он остановил мотоцикл и сказал, сдержанно улыбаясь:

— Устали?

— Немножко, — откликнулась Елена.

— Это с непривычки. Потом привыкнете и не станете замечать.

Он слез с сиденья, молча взял кувшин и поставил его в коляску.

— Что вы делаете? — удивилась Елена.

— Садитесь. — Он похлопал по второму сиденью позади себя.

Елена ужаснулась:

— Что вы, Рубен, ни за что не сяду! Я еще не видела, чтобы на мотоцикле воду возили, ваши женщины меня засмеют!

— А для чего мотоцикл? У кого есть, тот все возит, и воду тоже. Садитесь, — повторил он, усевшись на переднее сиденье. — У Арсена тоже есть мотоцикл. Почему без дела стоит?

— Да его еще исправить надо.

— Садитесь, все равно мне по пути, в канцелярию еду.

Елена села, крепко ухватившись за скобу, чтобы не упасть, но не спуская глаз с кувшина. «А правда, так же проще, чем пешком в такую даль. Пристану к Арсену, чтобы научил меня мотоцикл водить! Только не станет он учить, скажет, грохнешься с какого-нибудь обрыва…»

— Ну как, легче? — крикнул Рубен, оборачиваясь назад.

— Легче, намного легче! — ответила Елена. — Только ведь надо мной потом смеяться будут, скажут, что я лентяйка.

Долго поговорить им не удалось, мотоцикл круто свернул с дороги и въехал во двор. Елена проворно соскочила с сиденья, одернула поднявшуюся при езде и без того коротенькую, по местным понятиям, юбку до колен, сняла кувшин и поставила на землю.

— Спасибо, Рубен, может, зайдете в дом, стаканчик чаю выпьете?

— Мне к директору надо.

Из дома вышел Мисак, остановился на веранде, затыкая за пояс пустой рукав.

— Рубен? К добру ли?

— Да вот, сноху твою привез. Еду сейчас по дороге и вижу: стоит возле Саакова дома, а рядом кувшин. Я и подумал, что утомилась, наверное, остановилась отдохнуть, а кувшин с непривычки поднять не может. Говорю ей: давай, мол, подвезу. Отказывается. Надо мной, говорит, ваши женщины смеяться будут! С трудом уговорил.

— Да хранит тебя Бог, — сказал Мисак. — Сколько раз я ей говорил, чтобы не ходила за водой, не ее это дело. Нет, не слушается. А для чего же, говорит, я тут нужна?

— Значит, добрым молоком вскормлена, — сказал Рубен, глядя вслед Елене, которая в это время вносила в кухню кувшин с водой. — Это по всему видно, дядя Мисак, — по разговору, поведению, по ее отношению к людям.

— Тут ничего не скажешь, — охотно поддержал старик. — Людям в сердце входит, как в свой дом. Воистину впрок ей пошло материнское молоко. — Он вдруг спохватился: — А почему мы здесь стоим? Разве у нас нет дома?

— Нет, дядя Мисак, мне в канцелярию надо. Дела. В другой раз зайду как-нибудь, посидим, потолкуем.

Он развернул мотоцикл и уехал. Мисак пошел было в дом, но услышал приглушенные голоса женщин и завернул в кухню. Елена стояла в дверях и, комкая ворот вязаной кофточки, пыталась что-то объяснить свекрови, но та, видно, и слушать не хотела — скорее всего, потому, что не понимала ее. Елена обернулась к вошедшему свекру.

— Айрик, ну хоть вы объясните мне, что плохого в том, что я села в мотоцикл Рубена? Мама почему-то сердится, — сказала она, пытаясь улыбкой смягчить свои слова. — Честное слово, ведь смешно же на такие вещи обижаться!

Мисак усмехнулся, похлопал ее по плечу.

— Ты иди. К себе иди, я скажу.

Елена в недоумении покачала головой и поднялась наверх. Мисак подошел к жене, чистящей к обеду фасоль.

— Слушай, ты что это глупости болтаешь? Что тут такого страшного, если Рубен подвез ее? Ты что, Рубена не знаешь? Уважаемый всеми человек, отец троих детей. Да еще друг нашего сына.

— Рубена знаю, — сердито оборвала она, — вот ее не знаю! Всего два месяца, как приехала, уже юбку задрала до самого пупка, чужому мужчине напоказ, да еще раскатывает по всему селу!

— Послушай, хватит плясать под дудку сестры, зря не наговаривай на девчонку, грех это. Мне сейчас Рубен сам сказал, что еле уговорил ее сесть на мотоцикл.

— Я не наговариваю, я говорю то, что мы вдвоем видели своими глазами вот в это окно, — Марьям показала на окно, выходящее во двор. — Может, ничего и не случилось, но если сегодня не сказать, завтра село будет тебе же вслед пальцем показывать и в ладоши хлопать! Я за сына своего боюсь. Не для того я растила его, чтобы потом его доброе имя втаптывали в грязь. Ишь какая, она еще вздумала тебе жаловаться! Я ей покажу, как нас ссорить!

— Да не жаловалась она, ты же видела, я сам услышал ваши голоса и заглянул.

Но Марьям, что называется, закусила удила…

— Мы тоже были снохами, тоже пришли в чужой дом, твои покойные родители… или ты забыл те дни?.. Заставляли меня мыть им ноги, а воду пить! Посмела бы я тогда хоть слово жалобы пикнуть. Да и кому жаловаться было? Я не смела не то что кусок хлеба взять без позволения старших, а слово вымолвить.

— Послушай, пойми же ты наконец, что времена нынче другие! Э, да что там толковать! — махнул рукой Мисак. — Ты же не свои слова говоришь!

— Как это не свои? А чьи же?

— Твоей сестры, вот чьи!

— Вот-вот, она давно уже у вас бельмом в глазу! А с того дня, как приехала эта… эта… — Марьям вовремя остановилась, сообразив, что скажет лишнее, — дай вам волю — вы мою сестру из дома выгоните, побираться заставите, с протянутой рукой ходить по деревне!

…Елена металась в своей комнате, заламывая руки и невольно прислушиваясь к голосам, доносившимся снизу. Она не понимала, что же все-таки произошло, лишь догадывалась, что речь идет о том, зачем она села на мотоцикл бригадира Рубена.

Елена снова прислушалась. Слов она разобрать не могла, но по тому, как с нарастающим ожесточением звучали голоса, поняла, что скандал разразился не на шутку. Она уже жалела, что невольно втянула свекра в этот разговор. Боясь уже не за сегодняшний день, а за завтрашний, послезавтрашний и все последующие за этим дни. Она не представляла, так ли начинается извечная война между снохой и свекровью, но знала, что конца ей не бывает, и страшилась, что с ними произойдет то же самое, что с этой минуты в доме мира уже не будет, и, чтобы этого не