Ничей (отрывок) - Азамат Козаев

Все-то ты, княже, уже решил, все-то тебе ясно. Да только не пойду я в поруб. Не пойду. Тут лягу, под мечами твоих дружинных, положу сам сколь смогу и лягу. Не свою, Тычок, ты погибель чуял, а мою. Только ты может и вспомнишь добрым словом, да боле некому.

Княжь поднялся, дворище замерло. Все ясно, как день белый. Не будет пытания судьбы один на один. Княжь только и сказал:

- Повинен!

Вот и все! Все дворище шумно выдохнуло.

- То ли сказал ты, княжь, что повинен я в двух смертях? - Безрод свел брови на переносице, а все морщины проступили так четко, будто из дуба лицо резано.

- Да.

- То ли сказал ты, княже, что и в погибели Волочковой дружины я повинен?

Ворожцы, уже было изготовившиеся посохами освятить приговор княжа, замерли с поднятыми руками. Верховного ворожца, Стюженя среди них не было.

- Да. - княжь помялся, но выдавил из себя и этот приговор.

- А правду ли бают, княжь, что двум смертям не бывать, а одной не миновать?

- Да. - княжь глаза сощурил, пытливо вгляделся в Безрода. Не понимал Жалощ ничего, и никто вокруг не понимал.

- Хоть помру не напрасно. - Безрод буркнул под нос, медленно повернулся к четвертому. Жалощ догадался, понял, закричал на все дворище, будто гром громыхнул.

- Стой, безродина! Стой, падаль!

Безрод и бровью не повел. Подшагнул к онемевшему от страха четвертому, у того аж ноги от испуга отнялись, мгновение смотрел в глаза лжецу и указательным пальцем, выметнув руку вперед, точно из лука пущенную, пробил ямку под горлом, как раз посреди ключиц.

- Три. - Безрод вырвал палец из раны, хлынула кровь, забулькало в горле и четвертый повалился наземь, дергаясь будто падучей хворый. -В трех смертях повинен, княже. Прости не кланяюсь. Не по заслугам честь.

Пока бежали к нему разъяренные дружинные, Безрод подумал, что не много наберется таких, как он, кто от прошлой жизни себя отрезал и словно не живет более. Просто идет по дням и дело делает, а не живет - так и терять нечего. А княжь всего-то первый средь равных, в сече поди каждый в лицо смерти глядится и голову не гнет. Что богами отмечен - так то да, а и на старуху бывает проруха, Безрод будто въяве углядел червя, что душу княжа точил, кусал, во зло вводил, но легче ли казнимому, если с жалью меч на шею ведут?

Безрод поднял меч двумя руками, вздернул бороду в небеса, улыбнулся. Показалось или впрямь пробился сквозь пелену облаков солнечный луч?

А когда подбегали дружинные с обнаженными мечами, густой, зычный голос, погуще даже будет, чем у княжа, объял все дворище, будто мед, вязкий, тягучий. Дружинные так и замерли, ровно в самом деле в меду застряли. Откуда-то от дружинной избы грянул голосище. Дружинные, бояре расступились, сами с недоумением в глазах, что ж про Безрода вспоминать, который уже с Ратником говорил.

- Не дело, княже, задумал. - на середину двора вышел Стюжень, мрачный, насупленный, на руках тот парнишка беловолосый, хотя парнишка ли вой полной сажени в плечах? Раненый не мог еще говорить, держался рукой за Стюженеву шеяку и одними губами шептал: Не дело!

- Кому веру свою отдал, - гремел в полную силу Стюженев голосище. -разбойнику, лиходею ночному? Добро бы еще честному человеку, так у самих-то, - старик кивнул в сторону мертвецов. -руки по локоть в крови! А что не люб он вам, так на то сказ короток: чай не девка, миловаться не случится! Ишь дружинных пришлый изобидел, а ну выдь сюда ты, Лякоть, то-то волком глядишь, поди есть что в глаза-то ему ткнуть? Чего хвост поджал? Или ты, Моряй, чего зубы скалишь? Овиноватили? А кто человека чуть не проворонил? Кто его вот, - Стюжень, словно дите невесомое, протянул вперед раненного воя. -от смерти уберег, меня не побоялся? Подумаешь, огрел старого ворожца! Зато шею гнуть не стал, вот что! А княжь ваш среди первейших вой, захоти гриву начесать кому - без вас управится. Не дело удумал, Жалощ. - старик бросил последние слова таким густым шепотом, что у всех мурашки по спинам разбежались.

Только на мгновение дрогнуло что-то в глаза княжа и снова подернулось серостью стали.

- Как сказал так и будет.

Гремляш зашептал что-то ворожцу в ухо.

- Воя к воям. - буркнул Стюжень. -Не в яму. К воям.

Дружинные зашипели, еще чего не хватало, своих предал, простых убивает не считаясь! Старик на возмущенный ропот и ухом не повел, будто и нет его вовсе.

- Воя к воям. - на весь двор рявкнул старик.

Жалощ-княжь сын Буса простого дружинного поморщился но рукой отмахнул.

- Пока смерти не предам, быть этому среди воев. Уж там-то глаз не сведут.

Три дня Ничей провалялся без движения под Стюженевым присмотром в дружинной избе рядом с остальными посеченными. Кто мог, отполз от него как от прокаженного, кто не мог отползти сам, просил помочь тех, кто мог перенести подальше. Но изба не тянулась, будто жеваный медовый воск, вот и лежали почти рядом, лишь руку вытяни, в Безродову сторону не глядели, а если и глядели, так с нескрываемым презрением. Рядом с Безродом остались лишь беспамятные да Гремляш. Придя в себя, Безрод искренне посочувствовал парню. Вот уж когда пожалеешь что жив остался, а имей силу поворотить время вспять, да имей волю выбирать, поглядеть еще, захотел бы Гремляш, чтобы его Ничей спасал. Утром на третий день, только Безрод сам встал на ноги, воевода, тот, что расторопнее многих в тот день оказался, забрал его в избу к здоровым. У самого порога, когда войти только и оставалось, Безрод замялся и попросил чару меду покрепче. Воевода, донельзя изумленный, вскинул брови, но тем не менее отослал отрока за медом. Зла старый водитель воев к мрачному седому парню не держал. Наверное просто пожил на свете, как никто из тех молодых, что гнут в праведном гневе грудь колесом. И как седой ни угрюмится, помоложе его сына все же будет-то. Принимая чару с крепчайшим медом, Безрод мрачным шепотом прошелестел:

- Уплыл, поди, уже Дубиня-купец. Легкой воды ему. С ним хотел. - поднял глаза в небо, выпил чару и последние капли взметнул в небо, богу-солнце.

Старый воевода без неприязни посмотрел на Безрода. Не может человек дарить жизнь, свою на это дело класть и мигом отбирать на за что ни про что три других. Не может.

- Рта не раскрывай, в драки не вяжись. Поди свою седину-то носишь.

Свою. Нажил. И пережил - не приведи кому другому. Старик это имел в виду, мол, поумнее многих там будешь, а там и поглядим, что к чему и с чем мед едят.

Безрод переступил порог дружинной избы, застив собою свет. И мгновением спустя получил из темноты чей-то сапог в грудь, едва не в лицо. Мог пригнуться. Но сзади стоял старый воевода, и что же сапогом за теплоту человеческую старому в лицо?

- Сгинь со свету, дрань рогожная.

Безрод вошел в избу, оглянулся на старого воеводу. Тот показал в самый угол, куда даже лучина не доставала. Был в стене расщеп для лучины, но лучины не было. Сняли. В самом углу отдельно от всех стояло ложе. Голое дерево. Ни лоскутка, ни перышка. Поглядывали или с презрением или не глядели вовсе. Это же надо! Учудил княже, вот уж удружил! Дружинных сторожами при душегубе сделал! Ну благодарствуй Жалощ свет Бусов! Были тут свои боянские вои, были и соловейские. И вздоху свободного не давали им теперь воеводы. Полуночники, сказывают, вот-вот подойдут, тут уж не до полежалок на перинах. По семь шкур спускали с каждого воеводы, по семь потов сгоняли с воев. Как раз на труды воинские сбирались, когда Безрод вошел.