Франкенштейн и его женщины. Пять англичанок в поисках счастья - Нина Дмитриевна Агишева

вокруг кажется пустыней, довольно скоро она испытала и живя с Шелли. Его увлечения другими женщинами, не говоря уже о постоянном присутствии Клер в их жизни, его творческий эгоцентризм и равнодушие, как ей казалось, к ее переживаниям и смерти детей отравляли существование. Склонность к меланхолии и депрессии Мэри Уолстонкрафт передала обеим своим дочерям — с той лишь разницей, что сама она и Мэри Шелли обладали недюжинной творческой и жизненной силой, которая не досталась Фанни. Это о себе Мэри Шелли говорила устами несчастного монстра: «Никогда и ни в ком мне не найти сочувствия. Когда я впервые стал искать его, то ради того, чтобы разделить с другими любовь к добродетели, чувства любви и преданности, переполнявшие все мое существо. Теперь, когда добро стало для меня призраком, когда любовь и счастье обернулись ненавистью и горьким отчаянием, к чему искать сочувствия? Мне суждено страдать в одиночестве…»

Добавим, что в период завершения романа (она закончила его только в мае 1817 года) Мэри была беременной — в сентябре она родила дочь Клару — и, потеряв первого ребенка, много думала о смерти. К тому же в тот самый год, когда на вилле Диодати был задуман «Франкенштейн» и Мэри начала его писать, семья пережила две тяжелые потери — самоубийства Фанни и Гарриет. Мэри всегда волновала та грань, которая считается порогом смерти человека. В 1814 году ее внимание привлек доклад о нашумевшем случае пробуждения матроса, пролежавшего в коме много месяцев. Занимался этим доктор Генри Клайн, к которому ее водил отец как пациентку. Она много читала и о деятельности Лондонского общества оживления утонувших, и о гальванических экспериментах по воскрешению мертвых тел. Нет, она не верила в подобное, почему так впечатляет сцена, в которой Франкенштейну удается завершить тяжкий труд и создать живое из неживого. Вместо чувства удовлетворения ученого охватывает ужас: «На него невозможно было смотреть без содрогания. Никакая мумия, возвращенная к жизни, не могла быть ужаснее этого чудовища. Я видел свое творение неоконченным — оно и тогда было уродливо, но когда его суставы и мускулы пришли в движение, получилось нечто более страшное, чем все вымыслы Данте».

Отсылка к Данте неслучайна, роман полон литературными реминисценциями. В каком-то смысле история Франкенштейна продолжает легенды об ученом-черно- книжнике Фаусте, относящиеся к европейскому Возрождению. Герой Мэри Шелли увлечен книгами Парацельса и Агриппы Неттесгеймского — современниками исторического Фауста. Он учился в Ингольштадте — месте, где преподавал профессор Фауст. Первую часть гётевского «Фауста» с листа, прозой, на вилле Диодати переводил Байрону и всем остальным его приятель Льюис, автор одного из первых романов ужасов «Монах», как раз в августе 1816 года. На Мэри это не могло не произвести впечатления.

Наконец, настольной книгой Мэри и Шелли был «Потерянный рай» Мильтона. Самый сильный ее образ — Сатана, которого жажда свободы привела в ад. Это он обращается к Создателю:

Просил ли я, чтоб Ты меня, Господь,

Из персти Человеком сотворил?..

(Пер. с англ. А. Штейнберга)

Надо сказать, что этот персонаж волновал и восхищал многих романтиков, видевших в нем едва ли не революционера. Шиллер замечал, что все мы подсознательно сочувствуем проигравшему, и потому «Мильтон, этот панегерист Ада, даже самого смирного из своих читателей превращает на миг в падшего ангела». Роберт Бёрнс пишет другу: «Дай мне такой дух, каким наделен мой любимый герой — Мильтонов Сатана». Да сам отец Мэри Уильям Годвин в своей знаменитой книге говорил о том, что «Мильтонов дьявол — существо весьма добродетельное». Ведь почему он взбунтовался против своего творца? Прежде всего потому, «что не увидел достаточных оснований для того крайнего неравенства чинов и власти, которое установил создатель». Все эти размышления не могли пройти мимо автора «Франкенштейна».

В тот же год, когда Мэри писала его, Шелли работает над поэмой «Освобожденный Прометей». А сам роман Мэри Шелли имеет второе название — «Современный Прометей». Прометей, согласно мифу сотворивший людей из земли и похитивший для них огонь, был обречен на постоянные мучения — у него, прикованного к скале, орел выклевывал печень. Таково было наказание тому, кто подменил собой Бога. И здесь совсем юная Мэри Шелли задает вопрос, над которым до сих пор бьются лучшие умы человечества: какова цена за полученные новые знания? Несет ли тот, кто передает их людям, нравственную ответственность перед ними? Для Мэри, в отличие от просветителей, безоговорочно верящих в разум, — эти дерзания опасны. Здесь она спорит с самим Гёте! Причем опирается не столько на философские размышления (хотя она и была прекрасно образованна), сколько на личный интуитивный опыт.

В известном смысле ее роман — это книга обо всех жертвах, всех обиженных и ущемленных в своих правах, какое бы обличье они ни принимали. Поражена в правах была и сама Мэри Шелли — как женщина. В январе 1818 года «Франкенштейн» выходит в свет без указания имени автора на обложке. Вместо этого — посвящение Уильяму Годвину и предисловие Перси Биши Шелли, выданное за авторское. Удивляться не приходится: и десятилетия спустя сестры Бронте издают свои первые книги под мужскими именами, а одна из самых замечательных английских писательниц Мэри Эванс все свои романы печатает под мужским псевдонимом Джордж Элиот. Спросите сегодня даже студента литинститута, кто написал роман «Мидлмарч», он вряд ли скажет вам, что это женщина. А вот отклик на «Франкенштейна» Вальтера Скотта в «Эдинбургском обозрении» — он поначалу приписал роман автору-мужчине, а узнав о своей ошибке, добавил: «Для мужчины это превосходно, а для женщины — удивительно». Неприкрытый сексизм, как сказали бы теперь.

Гендерное прочтение «Франкенштейна» соблазнительно, неслучайно появляются статьи о «феминистской готике», а в тексте исследователи видят противопоставление мужского начала (наукообразное, рациональное Просвещение) и женского (романтическое воспевание чувств и природы). И все же более интересной представляется точка зрения, сформулированная как раз одной из главных феминисток Сьюзен Зонтаг: «Было бы здорово, если бы мужчины стали женственнее, а женщины мужественнее. Мне такой мир нравился бы гораздо больше. Противопоставление молодости старости и мужского женскому — это два ключевых стереотипа, которые держат нас в клетке».

Мэри Шелли в равной степени сочувствует всем: несправедливо обвиненной служанке Жюстине, влюбленной в героя Элизабет, отцу Виктора и его верному другу Клервалю, а главное — самому монстру, который вовсе не просил о том, чтобы его вызывали из небытия. Любая жертва достойна сострадания — увы, только теперь общество стало проявлять должное внимание, например, к инклюзии.

Человечность в теле монстра — вот